«ВОЙНА И МИР» В КАМЫШАХ.

Бригада бичей косят камыш, вяжут в снопы, вечером приезжает длинномер. Снопы загружают по счёту, и тут же расчёт выдают за объём работы, получают: дешёвые сигареты, водку по норме, чёрный чаи и жёлтое сало. Житуха начинается.
- Хоть бы по пятьсот грамм пива для утра дали, - крикнул кто-то в пустоту, и скрипнул щетиной, вытер рукавом угрюмое лицо.
 Грузовик уехал на товарную станцию, оттуда железнодорожными вагонами камыш отправят в Германию, камыш у них дороже черепицы. В вечер один Вася вслед грузовика пропадает на всю ночь, остальные весело идут существовать в сшитый из старых брёвен и нового камыша бунгал, - это самый хороший постой для испортившихся людей. Бичи палят огонь, и радостно, с чувством коммунистического состояния, продолжают светло жить вокруг мрачной темени нового строя. Самопальная водка, макароны, горячее пшено с салом, рваные фуфайки, и камышовые нары, греют сон зимней ночи до утра. На рассвете варят чифирь в большом закопчённом чайнике, и хмурыми заросшими лицами, обутые в одинаковые резиновые сапоги, одной судьбы люди, имеющие различные образовательные специальности, топчут густую тину, идут на делянку косить камыш и ждать длину зимней темноты. Резать камыш – занятие совсем древнее, где камыш там кровяные исцарапанные полосы. Сами бичи родились где-то в современных городских камнях, потому их ум уходил в небытие и обратно возвращался к жизни, их жилы и сердца стали каменными; слабая воля, и полмешка вещей всё их состояние. Сапоги чмокают незамёрзшее топкое месиво, ветер сечёт острее урезанного тесака, и зимние лучи слабого солнца похожи на уснувшие камыши. Алое облачко в образе раненого лебедя, заслонило кровяное солнце, и стало расплываться; может быть, через миллиарды лет оно снова появится точь-в-точь таким же, тогда его никто не увидит, бичи тоже исчезнут, только камыши останутся навсегда. Камыш шумит, и это для пролетариата унылая песня, природа ничего лучшего не придумала.
  Рядом отсыпают дамбу, толи жабы для Франции разводить собираются, толи осётр для чёрной икры. Вася Кирик уже сидит на отсыпанном грунте, он трудится в камышах смотрящим, наблюдает за шевелением убыточных людей, носителей среднего и высшего советского образования. Вася чувствует себя академиком, на правом ухе серьга, рост приземистый, нос расплющенный, волосы пушистые как ости ковыли, два раза вешался и всё неудачно, то кабеля сварочные срывались, то шнурок малый вес не выдерживал. Для порядка, Кирик прикрикивает на ещё не уложенный камыш, и на выбывших из учёта людей, - пусть помнят, что он тут бугор. Затем упирает болотные глаза в книгу, читает роман. Рядом дядя Демьян возится с трактором, когда агрегат стоит заглушённым, он всегда переживает, - вдруг двигатель откажет запускаться. Старик катками утрамбовывает насыпной грунт, - он из фронтовиков. Когда упразднили партию, растерялся последним, всегда был рядовым, в прошлом имел личный риск, и теперь из-за слабохарактерности не спешит принимать опустошающий капитализм. Надеется, что бывший социализм снова вернётся.
Благодарность дело не последнее, многие не помнят последнюю большую войну; откуда? - если не прожили те годы, а она, ведь недавно была. Всего полвека прошло после победной пальбы, все бывшие фронтовики скованно носят медали и гром той войны. Они истратили свой организм на минувший социализм, и не очень-то любят рассказывать, как всего за 1418 дней им удалось победить всю вооружённую Европу. Теперь Европа победила их; у них украли труд, который высушил им мышцы, и империю, которую они любили как память гордой молодости. Солдат бывшей войны мало осталось числом, кто из них не был замечен в боях, теперь жили оскорблёнными героями мировой победы. Старому трактористу-трамбовщику, который тяжёлыми катками уплотнял расстеленный грунт на каменно-насыпной дамбе, Вася особенно благодарен, не столько за выигранную войну, сколько за книгу «Война и мир». Он вычитывал из всемирно известного сочинения, пятнадцать страниц за световую рабочую смену, и не потому, что интересно, а затем если вдруг спросят, читал ли главный роман мира, мог бы сказать: - сказочно прочитал. Иначе выглядело бы малообразованно с его стороны, бичи сразу определят, что невоспитанный человек ими командует.
 Сам Толстой тоже считал: «Война и мир» и «Анна Каренина», написаны не для русского человека, для западников писал, - что бы те, много не воображали. Он им говорил: видите, мы умеем лучше вас писать романы, но нам нужны наши достижения. «Воскресенье», «Хаджи Мурат»… Вася перечитывал не однажды; и вот теперь, брал глазами пол страницы из мировой книги, и две минуты смотрел в падающие камыши, высчитывал сваленные снопы. Увидел, как из зарослей выбежала длиннохвостая худая лисица, - зверь ухватливый, сам несъедобный, а ищет тяжёлую птицу и жаб, видно жаба продукт сытый. …Отвлекают бичи и звери от чтения.
 Когда лаборантки оградительной дамбы, с которыми Вася постоянно заигрывал, снова ушли чертить график тяжелеющего грунта, он переставил бревно, на котором сидел, продолжил дальше листать страницы европейского романа, что бы за «бугром» его, как и востребованный камыш, могли зачислить в жители просвещённого континента. Заодно отвлекался, задумывался о неудачной семейной любви; в раздумьях до четвёртого тома дошёл. Листал занимательные страницы для прочитанного количества, местами пытался не слышать волнения сердца, иначе пришлось бы сначала всё перечитывать. Опять отвлекла текущая неурядица: - очень долгий перекур, склока, и неожиданная драка на покосе, - украли земноводные две страницы из романа. Непорядок вынудил бежать разводить булгу, оставил книгу возле одного из «лабораторных замеров недостаточной плотности». Лаборантки дали указание дальше укатывать грунт, и дядя Демьян, придавил необычный лоск суперобложки, затем подобрал укатанную книгу, вернул Васе, а больше и не кому; Вася единственный читатель на всей отсыпаемой дамбе. Бугор бичей тягучим распевом поблагодарил дядю Демьяна за то, что тяжёлая сталь катка только приласкала переплетенную бумагу, утерянную в глине с мелкими песочными камешками.   
Блестящий от мазута Демьян сладко уловил, услышал строгое слово «сталь». Улыбнулся всему трактору, уныло посмотрел на небо, на камыши, сощурился и ни к чему сказал: - Да, без Сталина мы бы не победили.
- Прямо таки?.. Народ победил! А второй фронт?!
- Что второй фронт, и без него бы в лето закончили войну, хотя я лично  очень благодарен вспомогательному удару. - Старик уставился в огромные цилиндры катков, и медленно продолжил вспоминать судьбу рокового удара: - Сразу я танкистом гнул траки, потом партизанил почти год; когда соединились, меня обратно во фронт вернули, снова на танк посадили. Партизанская война мне больше нравилась, там намного занятнее идут расчёты, интересно воевать, за одного нашего пять-десять немецких погонников укладывали. Мы были живыми, а те, кто пришёл убивать мертвели из-за гневного усердия. Сами планировали состояние успеха, не то, что в войсках, - куда командованию надо туда и загонят. В броне стали, и окопах земли одинаково неизвестно куда тебя двинут, мокнешь и мёрзнешь в ожидании смертельной атаки, озноб бьёт в рёбра, обдумывать ситуацию не разрешается. В партизанской жизни по-другому, там вылезает постоянная хитрость, полагается на удачу рассчитывать, сам распоряжаешься пулями и отвагой. Иногда и поголодать доводилось, а добыча умением обеспечена.
- Как у лисицы, - подумал Вася.
- Расписание немецкого сна наша удача. Партизаны воюют умело и тихо, короткий бой, и уже несёшь мешки с колбасой, тушёнкой, шоколадом, и шнапса вволю. Хуже всего, когда широкую плановую зачистку леса делают, - вот гады, - тогда приходилось бежать и ползать, можно и не уцелеть под свистом тысячу пуль, ужасная обстановка. Хорошо, что немцы бережливые, не палили лес, а то как вьетнамцам, пришлось бы без джунглей под оранжевой землёй существовать. То настоящая война! Не то, что твоя книга, а сколько мир продержится, никто не догадается. Ещё в разгар войны было сказано: удержать бы мирное время на пятьдесят лет, потомки может быть поумнеют. Пятьдесят лет прошло, - не поумнели.
- Почему не поумнели? Немцы теперь самый образцовый народ, они больше нас любят камыш, и лучшее нас пиво варят.   
- В сорок четвёртом по глупости попал в плен, в концлагерь для советских пленных отправили, в «Шесть – К» закрыли. К концу войны немец обеднел людьми, нас итальянцы мягко охраняли, а  хирурги состояли из руководящей нации, каждый день кастрировали по полсотни - сто человек. Сегодня второй фронт нас освободил, завтра приходила бы моя очередь…
- Ужас! – сказал Вася, - лучше я удавлюсь, пусть не дочитаю четвёртую книгу, но камыш спалю весь.
Ночью камышовые плавни горели, Вася Кирик сидел на насыпи, обнимал наступившую действительность, и грелся убегающим огнём.
 Больше его никто не видел.