За загиналия приятел

                           Владимир Висоцки

    През войната воювах – а за в къщи все мислех.

    И макар и напрегнат се сражавах добре.

     Той припрян бе и само веднъж не се огъна.

    Във войната едва завъртя се за две години и няма го днес.

     От четиридесет и трета той не е вече жив,

     а пък аз потопих се в довоенни мечти.

     Гледам аз и тъпея, ала дишам едва.

    Беше той по-добрия, но на мен провървя.

    Аз не съм се скатавал, под крило не съм бил.

     Към тила аз не бягах и не съм бил страхлив.

     От жените долавях упрека мълчалив: 

     Ако ти там навеки бе останал, моят можеше и да е жив. 

    И въпросът печален не е тайна сега.

    И на мен ми е криво, че се случи така.

     Отговорът дойде ми – простете, че оцелях.

     Аз случайно се върнах, да върнах, а вашия не успя.

     Той крещеше накрая в самолета запален:

     Ти живей, ще успееш! Аз дочух през шума.

     Ний летяхме под бога просто до сами рая.

     Той надигна се малко и кацна, а до земята довлякох се аз. 

     Райска писта посрещна сухо този летец.

    По корем кацна той, но не пълзя по корем.   

     Той заспа непробудно, той запя – недопя.

     Тъй че, аз се завърнах, а пък той не успя.

     Аз наколно вечно съм виновен пред тези

    дето днеска ги срещам и го считам за чест.

     Ние живите дето сме докрай долетели,

     мъчи ни съвестта, паметта ни. Кой ли? Който ги има и днес. 

     Кой свидливо и точно времето ни брои.

    Като писта бетонна е къс животът, уви.

     Някой там се разбива, друг излита на век.

     А пък аз приземих се, а аз приземих се – тъй се случи със мен.

                                                         Превод: Емил Петров 2009г 

О погибшем друге

                  Владимир Высоцкий       

        Всю войну под завязку я все к дому тянулся,

        И хотя горячился, воевал делово.

       Ну а он торопился, как-то раз не пригнулся,-

       И в войне взад-вперед обернулся, за два года - всего ничего!

        Не слыхать его пульса с сорок третьей весны,

        Ну а я окунулся в довоенные сны.

        И гляжу я, дурея, но дышу тяжело...

       Он был лучше, добрее, ну а мне повезло.

       Я за пазухой не жил, не пил с господом чая,

        Я ни в тыл не стремился, ни судьбе под подол,

        Но мне женщины молча намекали, встречая:

        Если б ты там навеки остался, может, мой бы обратно пришел.

        Для меня не загадка их печальный вопрос -

       Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось.

        Мне ответ подвернулся: "Извините, что цел!

        Я случайно вернулся, вернулся, ну а ваш не сумел".

        Он кричал напоследок, в самолете сгорая:

        - Ты живи, ты дотянешь! - доносилось сквозь гул.

       Мы летали под богом, возле самого рая -

       Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.

       Встретил летчика сухо райский аэродром.

      Он садился на брюхо, но не ползал на нем,

        Он уснул - не проснулся, он запел - не допел,

        Так что я вот вернулся, ну а он не сумел.

        Я кругом и навечно виноват перед теми,

        С кем сегодня встречаться я почел бы за честь.

        И хотя мы живыми до конца долетели,

        Жжет нас память и мучает совесть - у кого? У кого она есть.

        Кто-то скупо и четко отсчитал нам часы

        Нашей жизни короткой, как бетон полосы.

        И на ней - кто разбился, кто - взлетел навсегда...

        Ну а я приземлился, а я приземлился - вот какая беда.

        1974-1975