АВТОПАРК

Дождь и туман. Туман и дождь. Неделя пролетела даром, и крыша всё протекает многими местами. Колоны что удерживают два приподнятых гектара сплошного холмистого навеса, ещё двести лет твердеть будут. Туман любимая погода бетона. Сотни маршрутных автобусов города в состоянии вместиться под волнистой кровлей непогоды. Побеждать стихию, - любимое занятие пещерного человека.
В мойке с отключенным светом, словно в пещере вместился отряд «химиков». Люди, что отбывают наказание за провинности в угнетённом обществе, наполняют показателями текущую несуразицу, оправдывают перед миром существование государственной кары. Те, кто украл их личное время, - хотят навсегда обогнать оглашённые воздаяния передового континента.
Инженер-механик автопарка Владимир Алексеевич Калинов не знает, скучать по погоде или слушать тех, кому нравится такая погода. Он начальник назначенный устанавливать распорядок текущего срока у привлечённых работников, его задача содержать объект таким, какой по предназначению действует. Ежедневно отмечает рабочее время «химиков», передаёт табель командиру исправительного отряда лейтенанту Перекатову. Документ важный для урезания остатка негодного предназначения жизни. Каждый знает: деньги – это тоже свобода. Отсутствие откупа – выявляет сочинённый грехом приговор.
Кто хочет прогуливать работу, подход к надзирающему механику выщупывает, находит нужное с ним соглашение. Половина отряда ремонтирует смолой постоянно протекающие гектары крыши. Остальные определились в: слесаря, автоэлектрики, токари, рихтовщики и мотористы – все металл корёжат. Привлечённые рассыпаются по территории на весь рабочий день, слоняются по надобности труда и лени, вечером их увозят спать под присмотром положенцев. Присев в углу, несколько скученных поселенцев допытывали вновь прибывшего: какое он убеждение содержит, никак не могут определить, куда его зачислить. Определённый на поселение человек растерян, глотает сырость мойки. Вторая ходка у него, похоже на ментов работал прежде. Смотрящий отряда Кабан вглядывается по очереди в порядочных мужиков. Освещённые тусклым светом высоких окон из стеклоблоков, все они пронзали непониманием новое, иссеченное красными жилами лицо, видели, что человек этот беспрерывно слаб по сложившемуся представлению. Установили: до окончательного выяснения масти отнести в испорченные отношения. Пусть пока остаётся в мойке мыть автобусы. Ему тут же временную погонялу дали, – Мойщик. Закуривай братва!
Назначенный автопарком содержать порядок в привлечённых кадрах, инженер Калинов тоже не знал, в какую профессию ввести двадцать шестого по списку журнала, смотрел на мрачное небо тоскливо. Низко лопочут крыльями вороны, неряшливо метут уныние, на север летят, обнимают облака, что напротив клювов плывут; две чайки в вороньем ручье проникли, белые, а подражают неуклюжим постоянным маханиям чёрных крыльев, забыли парить под ветром, хотят белыми воронами сделаться. Мелкая стайка скворцов несётся между медленным вороньём, летит, словно впереди спелой морошкой вся земля устлана. Ещё одна чайка отстала, запуталась в чужом ворохе, широко ловит скользящий ветер: летит, как ей положено; принялась раскачивать под собой мутное небо, словно скалы огибает, в ущелья падает. Развернулась и пошла плыть, против длинного беспорядочно летящего рассеянного потока, - расставила широкие крылья, уснула, припадает к низким птицам и удаляется в высоту, сопротивляется вороньему течению; принялась скользить недвижимыми крыльями – и снова застыла. Свободно над чернью стоит, значит, скоро небо загорится весной. Калинов смотрел так, словно эта заблудшая чайка ставшая точкой в удалившемся тумане, была вечной собственностью его очарования.
Он зашёл в ремонтный цех, запах машинного масла пятнами чернел в полу, будто вороны упали. Один токарь Анатолий Николаевич работает, – старик себе на уме, его уволили из желания соблюсти трудовой закон, восемьдесят лет уже живёт. Закон остался чернеть на бумаге, а другого токаря не подобрали. Вернули старика на доверие, без записи в кадрах стругает металл рабочих часов. Поселенца в помощники ему назначили, Эдик беспрерывно спрашивает: что ему заплатят? – откуда мастер-токарю знать, какую цифру бухгалтерия выстрочит.
Сам он начинал зарплату иметь, когда сталинизм победил. Хотел на слесаря учиться, его по численному назначению групп ФЗУ в токари определили. Так и с тех пор металл переделывает – металлист эпохи. Жил с матерью, отец в тюрьме десять лет отсиживал; по событиям времени семья бедно жила.
- И как вы Анатолий Николаевич, то тяжёлое время вытянули? – спросил Калинов, который не спешил туман событий рассеивать, не ворона. – Отец ваш понятное дело, ни за что потолок срока тащил, репрессирован!
- Нее, было за что!.. Мама моя уборщицей работала, восемьсот рублей на старые получала. Я учился профессию рабочую иметь. И вот в училище праздник стоит какой-то: флаги, музыка, столы на дворе – тепло кругом. Мы, все построены, сказали: в комсомол принимать будут, а мне что-то в голову хрястнуло – я отказался.
- Идейным были?!
- Да нет, просто не захотел, и всё. Шум, возня возле стола с красной скатертью. Завуч училища Вельтман выступает: Вот, говорит, среди нас есть сын врага народа, он не хочет коммунизм строить, с юных лет ступает на путь вредительства и космополитизма. Тогда впервые в жизни я услышал эти слова, ещё в ушах стоит – «сын врага народа»! Что это такое? – до сих пор висок чешу. Окончил училище и, меня направили в порту работать. Первая зарплата, как сейчас помню, - две тысячи сто тридцать два рубля. Зашёл в гастроном – всё что любишь, я больше такого в своей жизни не видел, зажиточно люди жили, теперь того нет, и цены далеко не теперешние: копченная золотистая жирная рыба сложена в узких деревянных ящиках, бумага серая промасленная отделяет целую от целой; икра чёрная и красная - на развес в кадках дубовых; окорока, колбасы, сыры всякие… да чего только нет! Набрал я весомые завёртки, и шампанское, и коньяк… – как принёс домой, моя мама прослезилась, позвала соседок в гости, я две её зарплаты в остаток денег даю, как положено поступаю, - по правилам полагалось ходить. …И через полгода всё это пропало, как в одно мгновение магазины опустели. Куда всё подевалось?.. - Никита пришёл!
- Такое время шло тогда! – заключил Калинов.
- Время не дворовая кошка, его растить надо, иногда хочется сказать что-то необычное, а слов ещё не придумали для новой мысли, - скудный, нерассудительный народ удерживает нынешнее время, истощено наследие, утеряны железные значимости, к искажениям привыкли люди; со скучной, ослабленной ролью живёт население. Ничего не пропадает беспричинно, главную клятву забыли – она царь всех слов. Вот Эдик, дожидается окончание ограничений, хочет в Англию или Польшу уехать, я ему говорю: - Польша самая злая собака англосаксонской псарни! Опасайся бешенства!..
Старик умничает, - заключил Калинов, пошёл дальше подопечных проверять. Во, ещё один умник – борец с копотью – белильщик Серый, тянет за собой собственный компрессор-распылитель.
- Серый, тебя-то за что мучают?
- Неугодных творцов, по очереди стали отстреливать, сто журналистов запланировали свалить. Первый в списке творец Бузина, я второй.
Болезненное пристрастие ума, - подумал Калинов.
Серый растерянно ёжится, воротник у него выбеленный, штанины в опорки вставлены, вода с кирзы шариками сходит, мазутом промаслена обувь, - меня тут скрыли от пороха и пули, охрана надёжная.
- Что ты такого натворил?
- Песню сочинил про шоколадные глаза, - певцу аварию сделали, - убили Кузьму. В меня теперь прицел острят, за шпиона признали.
- И ты не веришь во всё это?
- А мне верить не надо, я в страхе живу, инквизиция и зулюм к нам добрались - кругом колёса горят, слабые бесчинствуют, косяки террористов свирепствуют, безденежными сделались доверчивые люди, стонут, каждый прячется, где может. Режим жиреет от нововведений, издаёт законы выгодные окровавленным клыкам.
- Ты слишком уж обозлился на режим, не всё так страшно, лучшего не умеют придумывать народы.
- То, что придумали, с неволей носится: рукава отделены, воротника нет, полы изорваны, чепрак на звере сидит. Древняя Греция и Обновлённая Америка – разного покроя одёжу надели. Я хочу жить при Добродетельном управлении! - оно сплачивает все части кафтана, в нём не холодно и не жарко, а продвинутые: в шкуру невыделанную окутались, бегают по буеракам, прячутся от самих себя.
- Одни революционеры кругом! – Калинов всмотрелся в известковые щёки композитора, вид у него будто в катакомбах живёт. – Когда снова песни придумывать начнёшь?
- Их у меня все отняли, - никто петь не хочет, боятся. Природные знания утеряны, в них основа для верных запретов и правильных повелений; земля под ногами не выдержит груз скорби, развалится под тяжестью дум, усохнет без полива.
- Две недели дождь идёт, где же она сухая?
- Неустроенная жизнь разрозненность точит, много таких кто отрекается от своего, лишь бы постоянное подаяние иметь. Затмевающие люди развращают устоявшиеся нравы.
Сектант, - подумал Калинов, – надо горячий чай выпить, чувствую, озноб подбирается. Приказал: - Там где потолки подмочены, не белить, пусть сперва течи битумом залатают. Понял Серый!
- Думаете, выправится содержание?
- Уверен, что да, облачность и дождь нам всегда помеха!
- Тогда подождём, когда ветер весны продует влагу, высушатся проточины. Надо что бы люди были сведущими, имели выгоду от образа воздействия, природа не может быть виноватой в их делах, она только огрехи показывает.
- Вот что делает известковая побелка с людьми, всё-таки стоит гасить обожжённый мрамор вместо обожжённого известняка, - мраморная белизна ярче блестеть будет. Придётся ждать отсутствие повышенной влажности в головах.
В солнечный день Калинов поднялся на синусоиды клееной мягкой кровли; местами во впадинах, где уселась пыль земли - трава корни пустила и усохла из-за окончания условий природы. Половина отряда ремонтирует кровлю, слоняется по рубероидным холмам; заделывать течи, то же самое что ловить в подвалах крыс, никогда не выведешь размножение до конца. Мойщик, которого Кабан определил мыть автобусы, расчехлился, выбрался на крышу, ближе к чертям пробрался, носит горячий битум. Строением тела худой и неуклюжий, харкает никотин, морщится неровным лицом и всем состоянием, – выносит неудовольствия гранитному щебню, ставшему волнистым бетоном под тремя клееными рубероидными слоями.
- Надо выскубать прошлогоднюю траву, вымести ложбины, выискать и тщательно залатать все дырки, переносить инструменты старательно, ходить осторожно, не курить и не плеваться; исправно работать на крыше! – указал расшатанному полуотряду Калинов, он хотел ещё на что-то заострить слова, но на него вдруг надвинулся с ломом Мойщик:
- Я тебя тут прикончу, терпилой лежать будешь, - загнусавил он, знал, что Кабану доложат, и от этого наступал на надсмотрщика совершенно дико, был похожим на взбесившегося вепря.
Калинов выхватил квач из бадьи с горячей смолой, и ткнул им озлобленную морду. Мойщик бешено взревел, упал, - дрыгал ногами и царапал лицо.
К инженеру подошёл весёлый парень с широким пиджаком поверх тельняшки, с заправленными в буканы просторными брюками. Волосы густые, прямые, и совершенно седые – ветер весны скинул шапку. На валявшегося отрядника он смотрел равнодушно, будто рулон толи скинули.
- Ну ты кубатуришь батя, на всю жизнь отпечатал козла, видно что ходок. Сколько отмотал?..
- Пять ендовы всего заделали, а их вообще не счесть – отчитал Калинов бригадира.
- Так и знал, - матрос, из сказанного взял что подумал, - пять лет. И понёс разрисовывать обновлённые движения свои, остальное не слушал. А день блестел, прямо как медаль новая, одна мысль у матроса теперь в голове: какой-то женщине любовь свою подарить. Причёске его – перепёлки позавидовать могут.
Мойщика установили прямо, стали соляркой отмывать, били в рёбра, чтобы не выл, красные пятна на скулах пасхальные яйца напоминали, хило тряслись покрытые ненавистью щёки. Мойщик молчал, молчал, и вдруг как разразится неряшливыми словами, до того грязными, что выходит его зря вымыли. Матрос посмотрел скучно в небо, оттянул рукав пиджака, без особого раздумывания со всей силой вломил Мойщику в выписанную красноту лица, тот снова упал. Матрос поправил рукав, вложил в рот папиросу, засверкавшие зубы обозначили уверенность,…ему поднесли спичку. Все отошли.
- Таки непорядочный! - из козлов будет.
Образовали круг, любезно смотрят на моряка, каждому хочется Кабану, повторное падение мойщика обрисовать.
Два гектара чёрной пустыни над автопарком, самое просторное и совершенно светлое место загороженной тут весны.
- Бережливо расходуйте битум! - сказал Калинов, и с начальственной походкой пошёл поперёк взъерошенных рубероидных бугров, подошёл к краю крыши, снял одежду, белая кожа обняла прохладу солнца, дующую с моря. Рядом за забором начиналось кладбище, деревья несмело зеленели, сирень над могилами плавала, тюльпаны и ирисы молча, целовали ушедшие души.
Сам сделаю надгробия предкам, - в который раз напомнил себе Калинов, - надо потрогать камни, что сжимают сердце; и пошёл к лестнице слазить вниз. Втиснулся между просветом плит отгораживающих автопарк; дальше шелестел запах тишины. Откол большого дикого камня без надписи, - твёрдо берёг глубину чьей-то памяти.
Надо позаимствовать. Ещё, какой-то запущенный человек сидел тут же рядом, содержал своё переживание, читал книгу усталыми глазами. Не определить сразу: старик или молодой. Не обращает внимания на дыхание чужое, хорошее место себе выбрал бездельник, если решит умереть, – кто-то тут же закопает в предназначенное место.
- Выбираешь из бумаги пустые суждения? – спросил Калинов, сам он давно ничего не читал.
Лишнему человеку, что усел мёртвый участок, ни к чему страсти выявлять. Из отшельнического опыта знал, что лучше всего удерживать состояние обычного безразличия и заниженной самооценки, - это самое надёжное переживание за последние два тысячелетия. Продолжал молчать, сохраняя внутреннее уединение.
- Читать напечатанную писанину никчемное занятие! – Калинов закреплял умение побеждать неправильные рассуждения. – Закрой, книга тебе хлеба не даст, знания надо из древних возвышений осматривать.
- Это моя бывшая работа: называется бегать на привязи за телегой.
- Разве у тебя когда-то была работа?..
- Меня стал преследовать новый режим, а самые хорошие мысли приходят, когда тебя преследуют – сказал отшельник.
- Кругом одни страдальцы и умники, вдруг я про твоё чуждое обособление доложу лейтенанту Перекатову.
- При теперешнем полнолунии, никто не захочет коконы разволакивать, не до меня, все ожидают новый переворот.
- За двадцать лет слишком много переворотов, будущим поколениям ничего не останется, скучно придётся жить. Зачем ты решил прятаться?
- Привык, боюсь потерять придуманное счастье; под окнами, где я раньше жил постоянно бунтуют, а я хочу научиться, без бунта побеждать переживания.
- Переживания даже ангелы не могут победить, тебя наверно из дому жена и падчерицы выгнали.
- Душевные беспокойства не для меня; кладбище, лучшее место для передовой мысли. Когда смотрю, сколько выдающихся людей пропадает, а все кругом, такие славные слова знают говорить, столькими сведениями обладают, ни одна вырытая яма не вместит эти богатства, откуда они их берут, ума не приложу. Слушаю и восхищаюсь, так складно излагают выученные провозглашения, это же какое образование надо иметь, чтобы такие связанные сочинения излагать. Что бы мы делали, если бы не рождались такие люди? Я иногда тоже пробую, что-то изобразить, скажу три слова, и тут же забываю, какие выражения в жизни бывают, к новым придумкам памяти не имею.
Калинов со стороны посмотрел на крышу,- люди ныряют, значит, работа движется:
- Выходит ты неграмотный, а разговорился как умный, - Калинов пренебрежительно закрыл его книгу. – Не отвлекайся, когда перед тобой начальник.
Обложка книги твёрдая и гладкая: В. Н. Жук. «Из седой давнины» – прочитал начальник.
- Ну, и куда ползёт этот жук?
- Это Киев ползёт, Вера Никаноровна одна просвещает исторические академии. Недалеко от Полтавы хутор, в котором написанная истина зародилась.
- И что, она правосудие тоже может поставить на место?!
- Без колебания. Начнётся непременно с знамени, он чужие цвета сшил. Название стороны своей тоже пора вернуть, она на окраину не похожа, шляхта придумала, - это старорусская земля. Все мы старорусы. Язык отрезали, запрет поставили на слова гимна. И старорусское, и новоруское сказание - в единое наше объединим. Словарное количество не вместится в прошлые словари, всех обойдем. Вернём нашу Старорусию.
Я такое уже где-то слышал, видно, что человек уязвлённых суждений, хочет избавиться от дьяволов души, и сказал: Ведь хитрая ложь расторопнее порядочной истины.
- Люди от порядочности устают, появляется желание похулиганить невзначай.
Надо сказать Перекатову, что бы убрал его отсюда, - решил надсмотрщик, - а то ветер дует в нашу сторону, верная мысль неистребима, залетят жуки в головы прикреплённым, устанем разбираться. Пора идти перекличку делать, рабочая смена пропала как каша в тарелке. Никого ни видно на крыше.
Он смотрел на кривое дерево за забором автопарка. Заходящее солнце падало на распускающиеся ветки. Влага жизни беспрерывно испаряется, бегают соки по порам бесконечно. Кривое дерево выправить можно, - кривого человека не выправишь. Тронет рука холодный камень – тёрпнут пальцы, скрежет когтей слышен, - что-то душетщетное замышляют мёртвые.
…И где-то вдалеке: скучные звуки свирели одиноко зависли. Ангелы поют.
- Пора движение начинать, - сказал отшельник, а с виду не скажешь, что богат соображениями.
Калинов направился обратно в автопарк, махнул рукой на никчемного человека, почувствовал, что закат святости, совсем чётко для него обозначается.