Банный переулок 

Бывает жизнь человека идёт тихо, и неожиданно обозначится, загремит с неведомой стороны.
Это как оказаться в проулке меж двумя улицами, не знаешь куда идти, вдруг споткнёшься - одну улицу корёжат трамваи, заводы и фабрики с обеих сторон гремят, по всей длине из труб - дым струится, пыхтит производство; а другая улица тихая, каштаны в асфальт ударяют, в торгсин «Платан» граждане настороженно пробираются, «глушилка» над всем городом возвышается, - ничуть ли парижская башня по громаде метала: она надуманной «свободе слова» коммунистический шум обеспечивает.
Незаметный Банный переулок, что улицы Хворостина и Загубанского коротким расстоянием сообщают, совсем затерялся. 
Он бы вообще неведомым стоял, если бы не размещалась тут Девятая баня с парилкой, - ух жару даёт.
За баней, известный мамочкам и папашам одесской обувной фабрики,  ведомственный детсад, - они в нём детей на весь день оставляют. Утром по узкой тропинке спешат в боковую калитку со стороны завода Сельхозтехника, все работники детского садика: завхоз, повара, воспитатели, медики, заведующая Лилия Ивановна Иванова.
  Сторож-садовник Вадик Шишманов аж вечером заступает на работу.
В выходные и в ночь, Вадик становится хозяином сразу всего детсада.  Он один, а места много. Из-за хлипкой ограниченности коротких кроватей, ночной сторож стелет поперёк на полу маленькие матрасики, так сон просторнее течёт.
В баню, Вадик может ходить, когда захочет, - без очереди, чёрным ходом. С кочегаром Виленом подружился у него фамилия – Пирожок, и сам он как-то похож на хорошо зажаренный пирожок с горохом; креплённую  барматуху  закусывает исключительно яблоком; мужик всегда держится с привычной спекшиеся отнесенностью, - откровенно ругает любое начальство. 
Банщик тут, пожилой человек, тоже любит рассуждать о правильной власти. Политику Брежнева исключительно поддерживает, двумя руками за мир во всём мире, у него одна рука с военного времени не сгибается, он ею коротко водит, на молодёжь показывает: - Пусть радостно живут, наше им не надо.
Человек, облепленный листьями дубового веника, разлёгся о двух скамейках, похрапывает, спит в бане.
Гладкий купальщик недоволен раздольной вольностью в стеснённой раздевалке, - ворчит, на банщика косится.
Тот, здоровой рукой достаёт с высокого подоконника букет гвоздик, - коснулся носом, даёт ворчуну нюхать, открывает раздевальный шкафчик, показывает пиджак с орденами и медалями: - У однополчанина сегодня день рожденья, ну товарищи надо же сочувствие какое-то содержать, где наше сострадание людское, давайте будем надёжно соскребать тьму с тела всего замаранного мира.
 Гладкому в упор говорит: - Если думаешь только о себе, ты обладаешь малым, ограничен в восприятии света; когда мысль касается всех, то виденье такое - широко и необъятно.
 Оглядывает всю раздевалку: - Бойтесь опасности потерять участливость к каждому отдельному человеку, товарищи. Ну, надо же понимать…
Гладкий товарищ ещё больше насупился, взял веник под мышку и пошёл чистить поры, яд из себя выпаривать.
Вадик тоже вбегает в парилку, для него весь мир одно сплошное причастие, на верхнюю полку забрался и разлёгся, чувствует, как пар влезает в кожу, вытягивает изнутри сострадание ко всему человечеству.    

…Ночь уносит выпаренного сторожа в царство медового сна, какой-то треск далёких молний вторгается в темень ночи; голова соскользнула с маленькой подушки, слушает шёпот рассохшихся досок в выкрашенном полу.
Растревоженный сон поднимает ночного сторожа, сонно идёт Вадик навстречу падающего треска – открывает дверь: перед ним высокий, сухой небритый человек, его измученное лицо  запорошено мукой или алебастром, может тополиным пухом завеяно, лицо опережает сухая рука, держит горящую свечу, чтобы видимым стоять, в глазах: недоразумения и переполох брызнули.
- Бежим! – крикнул он кому-то, дуновением испуга потушил свечу, бросил её в Вадика. И убегающий топот стих снаружи здания.
Сторож разбудил обязанность, погнался, настиг привидение у ворот, стянул карабкающегося по железным прутьям костлявого тополя, повалил на землю. Пальцы вора вцепились в побеги лозы, рвут ветки, пойманная голова упёрлась в ствол и кричит: - Дуба бей, битой бей…
- Ты…ы, не ломай мне виноград! – садовник оглянулся, замешкался, тень какая-то мелькнула в пустоте двора…, слабый и очень худой вырвался, в смятении открытую калитку обнаружил, скрылся в темноте проулка, – мелькнувшая тень тоже растворилась.
Вадик выбежал в плохо освещённую улицу, - ночная тишина победившего социализма берёгла сон уставшего рабочего человечества; в окнах мрак, по Банному переулку одинокая женская фигура ходит, слегка пошатывается. Вадик передумал выискивать след вора, он к женщине молодой подошёл: она дышит духами, шоколадом и вином, глаза влажные плывут по ночному одиночеству.
- Ты пробегающего не видела? – спросил Вадик, и самому не верилось, что он ещё кого-то кроме этой женщины словит. Тёмные пустые улочки ночного города невероятными случаями наполнены:  красивую пьяную женщину муж из дому прогнал. Вот удача!..
Воровка-ночь, - сон насовсем украла. Изгнанная женщина до утра на судьбу пытается жаловаться, и невероятно легко смеётся, медленно снимает с себя нарядную одежду, - на полу она ещё никогда не спала.               
Утром воспитатели большой ковёр в игральной комнате, свёрнутым обнаружили, во второй детской спальной ковра вовсе нет, видно успел унести Дуба, или завеянный пухом длинный тополь.
Вадик виновато топчется в малом кабинете заведующей, она решает, как инвентарную пропажу - испорченною оформить.
Тридцать восемь рублей без четырёх копеек из зарплаты героя пропажи удержали.  Участливый человек Лилия Ивановна!
Вадик среди клумб, незаменимым садовником ходит, подбирает лучшие розы,  для красоты кабинета заведующей старается; подряжает кустарники, детям рассказывает, что надо любить, цветы мира во всём мире.
Территория садика с солнечной стороны, обжата высокими стенами завода, рядом дом старинной высоты - всё светлое тепло уворовывает, слишком много тени для растений. Виноградная лоза  через забор перелезла, солнце ищет, детские восторги и плач, в копоть цехов опускает. 
На территории детсада, в брезентовых куртках водопроводчики воду соединяют, в колодце отрезной кран меняют.
Вокруг дети бегают, брезентовые дядьки не привыкли на работе с детьми возиться, отгоняют малышню, что-то там у них не получается, папиросы во рту не гаснут, нервно копошатся в яме водопровода.
Дети что возле колодца крутятся, несуразности вслед за водопроводчиками повторяют, весело копируют  взрослых.
Лилия Ивановна, возмущённо подходит к присланным из обувной фабрики сантехникам.
 - Ребята, а ну тише выражаться. Вы не на ипподроме, здесь дети изначальной жизни обучаются.
Сантехники делом бесконечно увлечены, на люк смотрят.
 - А мы никак не выражаемся хозяйка, ключ газовый соскользнул и Сане в ступню, он на опрометчивость мою указал. Ну, говорю браток, - бывает, а так мы всё время молчим, чиним, скоро с водой будете любезная директорша.   
Воду с нетерпением  мойка ждёт, посуда немытая сохнет, задержка обстоятельств; вообще-то коллектив у Лилии Ивановны – славный, быстро после работы расходится, дежурные нянечки не забранных вовремя детей, заступающему сторожу перепоручают, и тоже быстро убегают. 
Иногда к Вадику друзья – однокурсники, со студентками приходят, веселье всю ночь бегает по детским палатам.   
Девушкам нравится форточный ветер, что никак не может очистить помещения от детского запаха, они готовы остаться тут жить.
Истопник Пирожок, на шум музыки приходит, он в состоянии всегда присоединяться к выпивке, один и тот же повод приводит его, всех в баню с чёрного хода приглашает. Кто редко парится, рад полежать в деревянной горячей камере, - ушли с Пирожком однокурсники.
Вадик один с девушками остаётся, низенькие столики удобны, после долгой привычки высоко раздумывать.
Полненькая, круглолицая Аля, - девушка с нахальным поведением, локтём пихает Вадика, жуёт и говорит с рассудительной развязностью: она знает, что от своего Алика не дождётся замужества. 
- Понимайте девчонки, - обращается она ко всем девушкам и, особенно к Вадику, - мы для кавказцев в жёны не годимся, их женщины не любят нас, я сама очень сложная натура, знаю, что меня за свою никогда у них не примут. Мне Алик постольку - поскольку, он мне сейчас выгоден, я от него кое-что имею, мои сношения исключительно на выгоде держатся.  Для постоянства мне бы Вадик подошёл, - она треплет его кудри, - я бы его в мужья отобрала.
Говорит так, вроде Вадик перед ней трезвым сидит, она ущипнула его за нос: - Давай, соображай, пока я не передумала.
Вадик медленно соображает захмелевшим умом, с пониманием врезал девицу в перекошенные губы.
Шум поднялся, Аля лёжа ногами дрыгает, вроде умирает… и передумала умирать, Алика решила дождаться, припудрилась, больше не плачет, забыла всё, жалуется что для неё любовь – сплошное наказание.

 А Вадику многие женщины своё самомнение показывают.
Из запаздывающих родителей, позже всех приходит Соня - мама Вовика Позвнера, она говорит что, у её сына одна доска хлюпает по ветру.
Соня – женщина неопределённого возраста – ей  лет двадцать, а может тридцать пять, - каждый раз по-другому выглядит.  Коротко стриженные чёрные волосы слипшимися коченеют у неё на голове, зубы изуродованы разрушающей чернотой, фигура – мешок с тыквами, но мамаша весёлая.  Сквозь уйму красок и помад на лице, ропщет страдательным взглядом на Вадика:
- Шо ты весь час один тут тащишься, возьми бутылку сладкого вина, я с тобой для увеселения вечера поваляюсь, Вовик по двору пусть кукарекает, он у меня болеет детсадом.
Вадик с Вовой давно подружились, его маманя всегда последним  забирает. Прибежит Сонька и про жизнь текущую рассказывает. Иногда годы девичества вспоминает: всех подруг с отцом своим сводила, славный был мужчина папа, жалко, что рано ушёл…
Добилась таки Сонька, повалялась на детских матрасиках. Выходят во двор довольная, пихает Вадика кулаками в живот. 
- А ты ничего тоже, нормальный так себе бычок, - рассуждает весёлая Сонька по уже наступившей темноте, - я бы тебя у себя в коммуналке своей поселила, вот хохма, смятение будет для моих соседок-старушек, - сорвала цветок розы. Идёт так, вроде, как и не пила.
 - Вовик! - сынуля, - обними мамку, уже идём.  Давай малыш папуле-Вадику до свиданья, мы его пока оставляем.      

Выжидание запаздывающих родителей, самое интересное время Вадика, - ему пора в воспитатели наниматься.
Лёнчик Мясник – полненький, набитый мальчик, заложит ладошки под  упитанные бёдра и тихо ждёт, когда за ним тяжёлая бабушка придёт. 
- А у меня есть бабушка Хая… - говорит он детям, и на садовника тоже смотрит очаровательными чёрными глазками.
- Дядя Вадик, узнайте – Мясник, фамилия моя или папина должность?
- Фамилия, - отвечает Вадик. – А кто вам её придумал?
- Не знаю, видно кто-то из моих первых одесситов - мясо на привозе рубал. 
Четыре года, - а целая мясная академия.
   Вот и бабушка Хая, тяжело переваливает, как будто бы из прошлого одесского времени выходит, Вадику сдобу лично выпеченную суёт: - Поправляйся, а то такого худого тебя девки любить не будут…    
Бывает Вадик из-за всеобщей скуки, - соревнования вольной борьбы, на пустыре у ворот, устраивает.
Долговязый драчун Боря Пустынник с жилистым Олежкой Касап борются.  Вадик вокруг боком бегает, как настоящий борцовский судья: суетится, приседает, ложится,  чтобы видеть, не касаются ли лопатки травы. Тут же подзадоривает уставшего пыхтящего Борьку, - решительнее бороться заставляет.   
Дети-зрители увлечены соревновательными представлениями, близняшки  Элла и Бэла хлопают в ладошки, они за Олега болеют. Нескладный Пустынник устал, лежит снизу, судья тоже лёг, залез глазами в траву, закрепляет поднятой правой рукой победу Олега.
Дети вдруг резко затихли, Вадик-сторож поднимает голову и видит над собой брюзжащее, долго смотрящее очкастое лицо старшего Пустынника.
- Что это значит?!  Зачем такое делать! – возмущённо заявляет Борькин папа, он недовольно дёргает, выхватывает сдавшегося Борю, ропщет, обижен на затею сторожа. И то, что сын проиграл, - тоже недоволен.
Близняшки, снова радостно захлопали, - за ними мама пришла.
…Уже всех и разобрали, один «Вова-сынуля» скучно бегает.
Банный переулок тоже скучает. Сегодня в бане выходной.
- Ну, где та Соня?..