ПАНЦУЙ

Руслан Корень художник яркий и красочный, - с далёким восточным очарованием в многоцветных рисунках; нет в его красках западающей скуки. В глазах вместил восточную прищуренность, с медленным коварством говорит, прячет скрытую хитрость. Затаённое лицо, цедит излишнее упрямство и ненужное напряжение; бывает сердитая серьёзность, - проваливается в ребячество, смех, или громкое благородство; и вдруг его морщинистый китайский лоб некую придирку начинает корёжить. Волосы: прямые, чёрные, густо вздыблены; брови надвинутые, набухшие; кожа гладкая с оттенком неопределённой, обманчивой алтынной маски. Его слова будто ожившие пёстрые лубяные рисунки, слезшие со шкатулки, табакерки, кухонной солонки или сахарницы. Не поймёшь, они сказочные, или когда-то давно в него природа их поместила. Правда и вымысел слов - перемешаны как краски его рисунков.  Он в простую правду всегда пытается вместить промежуток необычайного зрелища.  Выдумки облачает подробностями, которые уводят от придуманного содержания небывалых происшествий, забыться можно.
 …Вдруг ноги отёрпли в неудобстве присеста, их некуда и распрямить.
Такая же запутанность происходит в системе текущего производства, бывшая шабашная вольность присмирела, начальники народа придумали вместить наступивший труд в жёсткую буржуазную упряжь, переиначили все широкие возможности. Привыкшие к прошлой системе люди, незаметно начинают дряхлеть, теряют уверенность, беспрерывно падают в дно безразличий. Россия это тебе не бывшие колониальные империи, что скукожились из-за долгого греха, она вечная в своём просторе. Пока из одного конца в другой доберёшься, старость наступит. Руслан не помнит как из океанского дальневосточного прибоя, попал в самое западное обособившееся морёное плато мировой карты, катился как сцепной вагон с отстоями без расписания станции. Похоже, за солнцем гнался, новый корень жизни искал. В пути уставал и временно женился, ему надолго влюбляться неохота. Всякие жёны попадались: скучные, весёлые, чересчур воспитанные, - приходилось лёгкость пыльной бури вокруг них разгонять. Он шторм океана всегда помнил, скучно уносил прищуренные глаза в мостовые и бордюры, где больше всего женщин на квадратный метр камня; всегда много свободной любви.   
Говорит: отец его, был старостой успешной артели деревянных поделок, её запретила спазма оттепели. Именно поэтому Руслан состоянием упорства, всегда хотел чувствовать способную пользу от личной работы. Он командовал «артелью» из четырёх художников, брал заказы на художественное оформление испорченных впечатлений.
 Нужно было придать глухому морскому торцу четырёхэтажного курортного здания воздушность гранитной породы. Далёкие корабли должны видеть, кому принадлежит скальная собственность на всхолмленной равнине.
 Каждый из рисовальщиков, на обратной стороне высушенных обоев сделал набросок современного героя из старой сказки. Руслан посмотрел на наброски, и этими тремя чужими отрезками изрисованных обоев застелил низкие подмости, достал водку, рубленную с салом колбасу, наломал мягкий хлеб и стал заливать шоколадом и маслом свой заготовленный рисунок:
Огромный сложенный из кремневых лепестков юноша, держал в вытянутой руке снятую с неба звезду, он даже был уверен, что сможет достать сколько угодно таких звёзд с высокого неба; вторая опущенная рука, указывала на тупость тех, кто заказал этот устремлённый, брошенный ввысь трепет. Три его товарища, ничуть не сомневались, что выпрыгнувший из шкатулки мозаичный Иванушка наполнит сплошной торец здания и их карманы насыщенным превознесением.
- Наливай Русик!..
Тяжелеющий балтийский ветер начинал надевать на людей одежду умятой осени. Замминистра губернской энергетики, который присматривал за строительством ведомственной базы отдыха, поверх костюма тоже надел серое пальто, матерчатой шапкой лоб закрыл. Внешняя простота, и мягкие пальцы, подписали с художниками договор будущей искры на здании. Потом ещё две недели обсуждали: цвет, материал, причудливое удаление и угол воображаемого сокращения.
Наконец серое пальто островного электричества на продвинутом материке, потребовало: вместо снятой с неба звезды, поместить в руку сказочного существа, разогретую барабанную дробь, и за его спиной искрили бы не молнии, а высоковольтные провода, свисающие с металлической опоры. Одинокий цветок с красными рассыпчатыми ягодами у ног вечного героя просил заменить россыпями янтаря.
Внутри будущих роскошных номеров, по этажам здания бегало много практикующихся работных отделочниц. Художники мяли пальцы, смотрели на дорисованные провода и ждали упрямое воспламенение искр малярной любви. Контролирующий тоже ждал, когда начнёт оживать торец здания.
 Художественная артель разложила шаткие ящики вокруг низких подмостей в комнате, выделенной для бытовки. В окружении юных отделочниц пили аванс - изолированной от державы губернии. Учили девочек как лучше краситься, чтобы без переживания закладывать оттенки в белильную массу для стен, правильно стыковать обои и избегать видимые швы. Та, которая ближе сидела возле Руслана, с крашенными алыми губками, влюбилась в обойный аленький цветочек, проросший сквозь ступню великолепного принца и, просила подарить ей чудное волшебство.
- Это волшебство, – женьшень!  Я  его искатель, – Руслан показал на красные ягоды…  Если съесть три таких зерна, можно охать две ночи не закрывая глаза. Их не так-то просто найти и подобрать эти цветочки. Настоящий женьшень только дикий. Его надо копать до восхода солнца, он любитель глубокой тени, - редкий корень. Заметить дикий женьшень может только волшебник, тут я согласен, он надёжно прячется от забредшего промысловика. Моя палка-панцуйка скрыта в необычном месте, её никто никогда не надёт, без панцуйки никогда не обнаружить подземную силу корня, я сотни созревших зёрен разбросал по тайге, площадь прорастания должна постоянно меняться, колдовство истощает местность, беречь  укромные углы тайги святая вера. Раньше семи лет корень, - человечком не станет. Лучше конечно сто лет ждать. Без панцуйки ни одного волшебного цветка не найдёшь, он открывается только одиночному искателю. Если обнаружил, надо обязательно дать голос лешему:
- Панцуй! – панцуй!
Иначе, - без заклятия духа леса, - больше не отыскать корень жизни. Несозревшего подземного человечка ни в коем случае не копать, а то Жень и Шень накажут. Каждый собиратель знает свою тропу, ещё водятся ловкачи, что дежурят с карабином на опушках, охотятся на копателей, оттягают добытое. Выход из тайги самое опасное место; меня тоже поживчики поджидали, я их пристрелил. Убить человека в тайге – обычное дело.
- Как?..
- В тайге можно убивать кого угодно, на десятки и сотни километров никого; нечего мешаться. Встречу в тайге серьёзный копач всегда избегает. Если сблизились поисковики, шелест шагов за три километра слышен, надо кричать: панцуй! В ответ услышишь: - Панцуй. И разошлись по разным сопкам ходить. Только тропа, ты, панцуйка, вещмешок за спиной, и карабин. У медведя и тигра свои тропы, не спутаешь.
 Смотрю как-то, веточки шевелятся, затаил дыхание, присмотрелся: малые беляки выныривают из норки, рядом женьшень расцвёл искрами. Считаю: три…, пять…, семь зайчат; ну всё, обычный приплод; собрался идти, мешать не хочу, видно и зайчиха откуда-то за мной следит. …Показался ещё один, - восьмой, встал у выхода норы, – потянулся, зевнул лениво, и обратно в темень. Прелесть дня увидел.
 Если несколько ягод женьшеня на ходу сжевал, семена проглотил, – сто километров не заметишь в шагах, через покатую вершину пробираешься, словно по облакам скользишь. От одной ловчей избушки до другой уловил переход, переночевал, и утром всё как было оставляешь: печка заправлена берёзовой корой - она горит как порох, чайник наполнен водой, спички, чай - в сухом месте, всё чисто. Дальше можно целый день зверьём любоваться, смотреть, как забавляются барсуки у таёжной поймы.
- Я думаю Русик, - самый старый, самый ленивый, и самый толстый художник Волынкин поднялся, он указал пальцем в высоту, откуда герой будет доставать звезду, кашлянул никотином, - надо чтобы этот барсук выписал нам ещё один предварительный платёж, тогда мы точно сумеем надумать: когда работу эту, начинать придётся.
Все с ним согласились.  Стаканы с московской водкой, ничуть ли музыку курантов прозвенели.
- Начало века, я на Красной площади провёл, – сказал Руслан. – Вообще-то конец тысячелетия ещё год ждать пришлось, но того, кто случайно стал русским царьком, обманули; сказали: с двухтысячным годом – наступит третья тысячелетняя эпоха, его водка торопила конец тысячелетий завершить, он решился не мешать новой эпохе, устал двигаться нетрезвым путём. Нашёл путного человека для своего не пропитого остатка жизни. Куранты принялись ковать время по-новому. А весь мир слушал, и не ловил сочинённых нот.
 Был какой-то праздник, моя московская жена вывела меня дышать торжеством сирени и тюльпанов, пробрались на Красную площадь, она имела нрав таскать всех за собой, я не охотник ходить в толпу; где тайга цветущая?.. а тут кругом букеты тепличные. Вдруг идёт вдоль барьеров, тот самый путный человек, отобранный исправлять содержания ограничений бывшего правителя.  Я торчу у самого переда толпы, он мне руку подаёт, видно по нему, что ещё не привык приветствовать народ, стесняется, застенчиво как-то улыбается, я очарован событием, уверенно жму руку, хотел приободрить, но его торопят, дальше пошёл. Женщина какая-то, славная, на родственницу его похожая, - прогнулась, барьеру обняла; …может просто ровесница, или соученица, или жена бывшая, на учительницу похожа, - говорила с ним на, – ты, точно родня. Улыбчиво и жалостливо как-то, с обидной горечью наставляет, а видно, что хорошо его знает, требует от него: - Спаси Россию!.. Снова повторяет, и где-то уверена в своём переживаний, - обязан услышать её Новый Правитель.
Засмущался, может потому что разгадала мысли, он ещё не знает, как это сделать. Пошёл спешить, с народом знакомится…               
- Так сколько же у тебя этих жён, было? - спросили аленькие губки.
 - Ты десятая будешь, пока не найду подходящую по сложению услады, не остановлюсь.
Губки изобразили загадочное проникновение в отдалённость сказочных ягод, умяли не определившееся назначение взрослого мужчины, решили, что одиннадцатой жены - не бывать. Ящик зашатался, и десятая пересела на колени к Руслану, топила глазками горячий вожделенный иней.
Руслан заключил, что ягодки в рисунке менять не должен, как нарисовал полёт сердца, так он и будет содержаться на торце морского фасада. Лампочки, провода, ёлочные опоры – давно технически устарели, энергию надо передавать через заряды облаков и звёздным мерцанием, - пора управлять порывами мировых устремлений.

- Я плачу, поэтому требую украшать прибрежную твердыню моим желанием! – настояло серое пальто.
 Руслан вспылил, он обозвал заказчика серой вороной за то, что тот хочет побороть шторм в душе художника.
- Твои деньги песок! – сказал он ему. - Всем известна серая ворона, которая свила гнездо на прибрежной скале. Шторм снёс гнездо. И ворона вместо безопасности умозрения, решила наказать море, засыпать его сушей. Она принялась набирать в клюв песок и сбрасывать в воду. Можно сколько угодно восторгаться храброму порыву вороны, но триста лет жизни не дадут результата её желанию. Без снятого с неба освящения, песок засыпающий душу – ничто!
- Что тогда нам дальше делать? - спросили опечаленные положением рисовальщики.
 -  Будем любить шторм моря, что смывает гнёзда глупых птиц!                Панцуй! – прокричал громко искатель корня жизни.
   - Панцуй!.. – ответили все хором.