Глава 52. Завершение эпохи.

 Бывает, какой-нибудь крепкий человек руками бетон крошит, из арматуры узлы скручивает, тут же надумает ещё и словом возвыситься, а крепкое слово у него не вяжется, всё в силу ушло. Его кормление – какая-нибудь война, увлекает задор дня, обстановка - почти пионерская зарница. Подумывает: хорошо если бы дольше продлилась война, успел бы лучше до конца проголодаться.

Зубы у него крепкие. Вороны и волки тоже сытыми в войну прибывают, закончится вынужденная смерть, дел у них поубавится. Снова вороны гнёзда вить будут; громче, по голодному каркать начнут, другую беду накаркают.

- Осуждения! Осуждения подавай! - почему не слышим осуждения.

- Показатели портить не хотим.

- Как? … уже в пути. Содержание перемещают. Невиданное вершится…

- Нам то что, мы миллионы и миллиарды не содержим, по социализму соскучились. 

Западающие своё извлекают, тут же приступают кричать: - Голод! Голод!..

– И начинаем понимать долгую жизнь - триста лет полуевропу грели и кормили. И почему должны дальше прикармливать мы что, - мировой колхоз или Третий Интернационал какой-то. Он давно распался.

 Война, она, тоже сказка путанная, куда не приткнёшься, там уже атаман с автоматом наголо, сидит, в победители всех записывает.

 Все, ему приветствия громкие кричат. А проигрывать начнут, поутихнут, снова станут, здороваются по принятому, защитниками веры православной себя объявят, захотят ступать смиренно. Скажут: примирение наступило, простили всех иконы - образа святые. Инвалидов пожалеть надо - уже наказаны войной, зависимое положение им противопоказано. Атака десятилетия окончена. Дело такое, можно и переждать пока передовые отряды получат удовольствие от пребывания в плену. Придётся революционные песни переиначивать. Пленных востока на запад эшелонами отправить надо, а то поляки снова активничают.

- Тех, кого в плену инвалидами сделали куда причислить?

   - На церковь запиши. А всё же во время войны человек веселее живёт, есть с чем смерть сравнивать, - заключил Кипчак, он, то уж знает, что другим не в догадку, сам в плену побывал.    

Как-то отвага занятие лишнее в гражданской войне. Решение уже принято: от надёжности мировых снарядов пыл людей не зависит. Бесстрашие, тоже звено лишнее. Всмотришься, и спутать фронта можно, всюду храбрые ребята в окопах зарыты. И все наши.

- А что, чужие?

- Чужих утилизируем, - настоял Шкандыба, - для них война дело доходное, они мешают нам свой ум иметь. Провозгласят некое своё преимущество и орут во все континенты. Православные больше всех восхищаются, молятся продвинутым богам, умоляют, чтобы их зачислили служителями мирового развития, поместили бы в передовой пантеон.

И чуждые думают:

- Как они нас боготворят, сколь мы для них привлекательны. А не значит ли, что глупы и простодушны, не имеют достоинства. Раз  замечаем - должны кланяться, мы значимы для них, будем с призрением опекать их доверчивость. Пусть нас кормят, и истребляют друг друга. Мы привыкли доходы прибавлять.

- И когда возвращать будут?

- Это дело военное. Надо старую веру возвращать.   

 Коли дело военное, раздумывать не приходится, приказы добровольно исполнять надо. С разбегу народ привычку единоличную держать взялся, есть основа, но власть пересилить не удастся.

- В военное время всегда чего-нибудь необычного захочется, о чём прежде и не подумаешь, - вымолвил Горкавый. - Зачислили всех в самооборону, стали ждать, когда тризны поминальные начнутся. Трупы повсюду валяются - все красавцы лицом, - лежат испорченные металлом.

И началось. Господствующие над жизнью банки, делят добычу. Хватка кроет весь мир. Крови хватит. Военные высокоточными ракетами тоже в долю падают, защищают приток оружия. Население гибнет и нищает из-за военных манёвров. Жизнь человека - не Днепр переплыть. Ото всюду выныривают трагические единицы.

- А всё потому, что не умеют с жителями земли работать, упорных в решительности - обходят, к врагам гонят. Обнимают комсомольскую знать, а те давно протухли, потому смрад и темень всюду стелятся.

Потемнело кругом, достали матери из сундуков чёрные платки. Душа сажей чёрной постлана, сон не берёт, не упредили горе. А давно идёт гражданская война, взялись бы за руки морщинистые, пошли бы на стольный майдан. Сказали бы: нет маникюрам и личным счетам, нет вражде. Сила материнская - не шоколад кушать, не какая-то написанная комедия! Ударили бы колокола звонкие; и далёким не видать радости, не было бы беды слёзной.

Смотрят свысока «далёкие», говорят: не для слёз ваших мы тратим средства начисленные, нам количество убитых подавай, нам население земли сокращать надо. Ваш род завсегда изъятию подходит, он первый в нашем списке.

Из штаба тоже приходят противоречивые приказы, солдаты разновозрастные их не исполняют, отказываются по причинам осведомлённости и личностного характера. Некоторые пожилые рекруты, из молодых сержантов, себе зятьёв подходящих присматривают. Опекают их жизни для будущих мирных волнений.

 Богдан Иванович, усы теребит, как-то тоже сомнения имеет насчёт понравившегося ему ефрейтора, уж больно малокалиберный для его Маруси - зато всегда наодеколоненный ходит, автомат у него полевыми цветами пахнет, значит выживет.         

И дальше сердобольные плачут. А многие скажут: - Почему беспрерывно всплывает то, что мы не хотим? Утеряли говоренное. Нет повторения подлинности. Бывальщина с вымыслом тягаются. Завершение эпохи началось.

Фронт пространство, путанное и ненадёжное, железные дороги теперь тоже ненадёжное передвижение, всмотришься вдаль, места все знакомые, и сразу охота черешню с клубникой скушать, поменять местами части света, …или хорошо напиться. Время какое-то книжное везде, непонятно спектакль квартальный смотришь, комедию читаешь, или на самом деле для понимания, всё-таки самогона не хватает. Положение такое - нельзя по-другому обозначить патриотизм - напиться надо.

Напряжение на фронтах стоит научное, проверенное по космическим приборам.  

 Это не то, что нам нужно. Жили западающие вольготно за счёт нашей бедности. Запродавшие наше - и дальше скрытно насыщаются, спрашивают: что значит бедность? - мы вам даём уголь, и кашу, и сапоги резиновые, а вы всё недовольны, посмотрите, как люди в тёплых странах живут: без угля, без опорок в ногах, одними бананами перезревшими питаются. Ворчите, вопрошаете прошлое – а социализм давно закончился, забудьте.

И тут, для надёжности выйдет из берлоги какой-нибудь известный деятель, что медвежьи полномочия в тёмном лесу исполнял, уверенно скажет подобное, обитатель он умеренный, за всегда приспособится. В новой обстановке когда его провозгласят, может и резче вспылить, скажет:

  «Ну и что если у нас всего много, оно не ваше, нам ублажать хозяев мира надо. Потерпите ещё сто лет. И вы вещатели слова, тоже не молчите, оберегайте наши имения, а то мы вам подаяние не выдадим. Вспомните, как тридцать три года назад все в равных ходили. Валюта предпочтения извлекать должны. А правда - дело бумажное, можно и затушевать. Как вам написали, так и почитывайте. Видишь ли, праведниками себя вообразили. Не для того в унынии должности бутербродные раздаём, можем и списать».       

Сплошные нагромождения из воображений, везде капища воздвигнуты. Никак не хотят расстаться с ублажающим веком, не могут обойтись без роскоши, удовольствиями повсюду сыплют, столько чужого понабрали, что придётся распределение переиначивать. По незнанию и от скуки скалы лили из песчаного наноса, теперь гранит из бетона стелют, бетон крепче скал стоит, горе тем, кто кремневые пирамиды в безводных долинах воздвигает.

- Прежде, накаты холерные и чумные побороли, теперь омертвелыми неизведанными микробами лишних жителей прокалывают. На трёх континентах один и тот же несносный англомерат развёлся, кровавым колдовством очернил пространство земли. Исчезновение людям уготовили. Такова установка, издавна работают корыстные, ищут для великодушных рас омертвелый микроб. Люди узкие благородством - не хотят видеть мир широким.

- Вредно правление ворожее, потому избегаем ноши принуждённые. Сколь бы широко вздохнули народы, когда бы тех не было, - и Горкавый, переживания свои широко выдохнул.   

 - Людей несносное количество! – скрипнул язвительно Птенец. - Что делать, приходится сокращать численность. Война – не тот процент! Лечащий укол самый гуманный пистолет, наследия лишает, всё происходит тихо и незаметно. Пройдут эти самые сто лет – и пустота. Боеспособность армий от вооружения не изменится - от желания войти в столетие зависит.

Многие согласились с вынужденным пребыванием. Даже Пропадит от безвыходности пнул валун каменный, ногти заболели, что-то невнятное вымолвил: не пора ли выходить из невиданного и забытого времени, столько увидели, что не вместится в умах, запутаться можно.

Состояние не совсем определённое у него, знал, что надо чем-то заняться; чем именно не угадывал.

И затем, Учитель обычное сказал:

- Для чего по историческим дворцам водились наши мысли, разве не знаете что для преуспевания. Искали свободу, а она там где, правда. Только старинное православное защитит разнообразие жизни, возвысит благородных, для того наши переживания бурлят.

 Бывает, неожиданно приходит горечь, и глубокие уныния опустошаются несуразицами и безвыходными бедами; человека выматывает тревога, переживания, страх за близких. Не пытайтесь искать выход на дне душевного опустошения, ищите тропу для ступ своих в славном направлении, начинайте с нужного и важного. Свет рассеет печали, отхлынут только потому, что решительно действовать будите. Не преодолеть тяготы времени без подвижничества, без твёрдости духа. Все знают: верование не башмаки рваные или бекеша дырявая. Просить подаяние можно и из-за прихоти и без веры.    

- А успех протестантов давно на службу поставлен, он: в подчинении, в поддержке зависимых территории, далеки от мотивов природы. Православие же, у неизвестных, вымаливает разрешения на жизнь, подставляет ланиту чистую. Забыли веру старины, не потчуют преданных; жертвования принесенные чувствами – выше взлелеянного самолюбия. Равнодушны к высокому творению, нищету и низость пестуют, показания неспособных улучшают. Мы, Учитель, горько плачем о бывшем Советском Союзе, - сказал Огуз, и крупная слеза скатилась с его глаз. 

- Не только мы, весь мир плачет. От того и пропал – не уследили тех кто пробрался. Трухлявые побороли крепких. Слабые сильных победили. Не имели дара, некому было скудоумие соскрести, не знали Старое Православие. История не любит когда пустоту мысли за успех выдают, всякая ось скрипеть будет и поломается, если не смазана  варом жизни. Сверх надобности сущность множили, кричали:

- Наверху лучше знают, как борозду держать надо! Что мы можем в самом низу. Ждём, когда мир радоваться начнёт; смотрим, как его рушат.

- Ведь Россия больше чем - весь мир, и население, - площади соответствует, нам сокращение ни к чему. Мы одни, а падших премного. Властвующая гидра, вящее того алчна, идёт по слизкому гулу, умыкнутые грунты и приходы защищает, нет в ней чистоты. Обилие - нищету избивает. Сподвижников не счесть, …и все забыты. Свергнуты будут, кто сомнения испытает, растеряются, немощь выставят. Изобретённые платежи тут беспомощны, - сказал и сник Горкавый.

- Островные гидры никогда не насытятся чужой кровью, их остров слишком мал для большой бомбы, - своё заключение Черес имел, и имел его твёрдо. - Ничего мы не поняли Учитель, это невыносимое ожидание, и когда увидим настоящий подвиг. Видно в песчано-кремневый век надо уходить! 

- Недавно были!                                                                                   

- Вечно появляться будет…   

Ученики сняли с языков, с ушей, золотые кольца, новый свет увидели, и онемели - уставшим от глупости мир стоял, сказали:

- Чего это они? Что-то в глазах запорошило…

- Убивают друг друга!

- Разве это разумно для православных, для другой старой и новой веры.

- Они всегда такими на земле стояли.

А, то мы иначе, атомы времени переиначим, рассеять захотим. Нас окаменелая химия не удержит, нам пленённые не нужны, пусть на запад страны идут. На запад вооружение нести надо!