ТАК  ДЕРЖАТЬ!

Дед Павел Бербатов, - лицом крупный человек, особенно нос, выдаётся, он у него на древнюю артиллерию похожий, густые вздутые брови надвинуты на утонувшие глаза, усы изображают всегдашнее желание выпить; человек в селе наслышанный,  держится вольно, хотя повода не имеет, - с сельсоветом двор делит. Часто, председателя села, через забор бранит, негодным обдирателем, клевитником и грабителем называет.
 Когда он рос, школа необязательной была, потому грамоту не знал, не все слова, которые кричит, - записать можно. Порой эти его слова, угрозой наступившему времени остаются.   
Ещё давно, управа участок свой расширила, залог его отца выкупила.
Бывает, напьётся Бербатов и орёт, не согласен с потерей прошлого имущества.
  Земля продаже не подлежит, - кричит он, прах далёких континентов поднимает,  показывает, как всякого самоуправца надлежит свирепо презирать.
Его и выселить грозились, на пятнадцать суток закрывали, штрафовали…, но приходила новая пасха, и он начинал новую весну твёрдой руганью воскрешать. 
 Негодует человек сердитый, поросёнка два года подряд из-за скудности закона и кормов, никак высмотреть не удаётся. Во всём большём селе, только его одного и видят, когда с колхозного поля кукурузу тащит, а как по-другому скотину прокормишь? – своей земли нет, огород отрезали, повсеместная хрущёвщина свирепствует, обнищание в урезанных дворах наступило. 
Надзорные сельсоветские глаза, днём и ночью двор Бербатова шарят, - ищут пропажу народного урожая. Даже листья на деревьях  сада преждевременно вянут от глупой и вредной установки последнего начальства.
 А сметливо обязаны про народные невзгоды соображать, тоже мне…  Слышь… ты!?
Какой бы не сидел в сельсовете председатель, - поросёнок еду  рылом рыскать не перестанет. Это самое начальство тоже рыло  равным образом повсюду суёт, во всём везде ищет нарушения, - для сытости своей старается. 
 Тут с этим поросячьим соседством, такое безобразие получается что, если не извлечёшь хитрость, окончательно захрюкаешь от нищеты.
Дед Павел в поле межевом, что возле большой дороги, тёмным утром, мешки початками наполняет. Рейсовым автобусом прямо к дому доставляет кукурузу, - …с базара человек вернулся, купил, шофёру тишь дня платит, один с бедой, а раздражённых много. 
Глаза сельсоветские индевеют от сомнения, у самих в огородах отягощённые положением початки с корней свисают, не стало в селе коров – некому выхватывать из ограды золото указаний. Надо базары тоже запретить. 
В ограде деда Павла кукурузы нет, есть виноградник, стадион сельский рядом. И футбольные мячи в огород залетают будто, одуванчики ветреные. Пацаны под ногами совсем не смотрят,  достают закатившиеся кожаные мячи из под кустов, - давят гроздья  шипами обуви. Надоели деду. 
Во время районного полуфинала, когда сельская команда на своём поле побеждала сборную военных, мячи особенно кручённые свистели мимо ворот, далеко заскакивали, в недовольство старика упирались. Он шилом каждый залетевший футбол выпроваживал, с особым настроением колол шкурные шарики, счёт победе прибавлял.
Футболисты досадовали не меньше, вдруг  до окончания матча мячей не хватит. Особенно солдаты сборной дивизии негодовали, отыграться не давал старик, - слабые слали удары в ворота огородные. 
После проигрыша, отчаянные десантники всерьёз разбушевались, перескочили за ограду, были их кулаки собранны – будто  без парашюта прыжок собрались делать, - вздорили с дедом, ругались, шило дёргали, …и разжали кулаки, поднялись вместе со стариком в дом, в подвале засиделись. Вино хозяйское сержантам понравилось больше, чем упущенная победа в районном чемпионате.   
До того завлекло вино, что они будку передвижного штаба срочно кукурузой набили, доставили в самый полдень, резервный бачёк вином наполнили, - и также, с любезностями долго уходили.
 Сыто стал кормиться поросёнок, аж хозяину скучно сделалось,  долго ничем не досаждал сельсовету.
 Тут, на ремонт полов сельсоветских кабинетов  – доски подвезли, а конура поросячья совсем без пола осталась.  И рождество приближается. Подвыпивший дед Павел все доски к поросёнку в конуру перетащил, решил новыми плахами покрыть изгрызенный настил.       
Ночь стояла тёмная, потому ровные доски, кривые полосы мутно царапали по инею влажной земли;  чирикал изморозь дед, все доски утащил, и успокоился. До конца выбрал.
Утром, дежурные пожарного караула, без труда по следу к конуре подошли, взглядом упёрлись в свой материал, - разлёгся кабанчик и хрюкает, равнодушно на чужих смотрит.   
- У тебя привычка - сильнее закона, скажи спасибо, что власть поменялась наверху – сказал управитель села, – наши доски в твоей конуре поросячьей сложены.  Хищение в крупном размере!?
Двое караульных плечами и губами согласились с сельсоветом.
 Таки хищение, - говорили они удалёнными глазами, не сообразят, как такое на их дежурстве могло в самую долгую ночь случиться. 
- Не греши начальник:  твоя доска - моя тоска, рождество святое подбирается.
- Нас рождество не волнует, мы годовщину самой правильной революций отпраздновали, с опозданием новый пол стелить будем.
- Вот- вот, я и говорю: поросёнка этого преждевременно заколю,  – дед Павел пихнул поросёнка в короткий хвост. – Растёт едва – едва, а как доски чужие таскать - справляется. Ей богу поросёнок уволок ваш пол.
Старик ещё усами возмущение метнул: - Ух, ты порода свинская, воришка коротконогий, достойного человека перед селом опоросячил, - сам принял невинное выражение, снова лягнул хрюкающий окорок…
- Записывай председатель личное побуждение, я человек правильного определения: половину туши килограммами отмеченными, долг соседу Величко возвращаю, четвертью тушки пусть непорядок створенный прокоптится, - теперь ошмаливание больше не запрет.  И ещё ведром вина вину поросячью смою, мне чужого не надо.  Мне, военные, штык-нож от автомата подарили, я теперь тоже почти полувоенный, не будем из-за каких-то свинячьих досок штыки ломать. Тебе доски ещё привезут, видишь, застрял в грязи боров, увяз по самый живот, сдвинуться не может, обратно таскать не станет. Ну… а я тоже не из крапивы сваленный, на своём стоять буду: - Поросёнок доски перетащил! И всё тут!
Два пальца от передней ноги к грудинке, сердце свинское вмиг затихнет. Я тебе обещаю.

Сухой морозец и острый ветерок – твёрдой жестью сковали запоздалую зиму, на побеленной местами земле снежок неуверенно кружил, морозец щупает мокроту носа, и весь исхудалый день как-то тоскливо начинался.   
Колан- забойщик пил долгими глотками подогретое вино, удовольствие капало с бороды на надутую просаленную куртку, рассказывал: как в прошлый год в этот же день, резал супоросную свинью пресвитера старой секты, выскочила из-под ножа пискливая, в сухие бурьяны огорода свалилась, вчетвером обратно тащили. У себя: в рождество и на пасху по штуке забиваю – хвалится он.  Забойщик, проныра больший, чем дед Павел; иди, знай, выдумку или правду вином заливает. 
Внутреннее мясо от освежёванного, разделённого поросёнка незаметно обрезал для жарки Колан, вдруг килограммы неточные развалятся, уже два раза этот Величко проведывает неостывшую тушу. Ждёт возврат долга сутяга.
- Зачем ты обдиратель, прошлогоднее сало своё хвастаешь, когда человек лично озолоченным зерном, тебе сытое удовольствие подготовил – возмущается вслух забойщик. Водит ножом исправно.
Сгоревшую солому, чёрным пухом унёс ветер; чернит холодный  поток весь побеленный покров.  Запах спаленной щетины нюхает сельсоветский двор. Дежурный пожарник сквозь щели забора заглядывает – наблюдает, правильно ли огонь догорел, ожиданием вдыхает приятную гарь.
Все три смены один отработаю - заверяет он сам себя, - готов опаленные пальцы отморозить, пусть сменщики сполна отдохнут.  Его брезентовая, всегда готовая к пожару одежда прилипла к забору, слилась с потемневшим тёсом, отгораживающим общественную территорию от народного проникновения.  Пожарник перебирал окоченелыми руками заострённые пики забора, и утерял звучавшие голоса людей – один запах гари продолжает вдыхать. Про четвертушку туши и вино – с вечера уведомлён. Тоже ждёт.
Разделанного поросёнка рождественские мясники унесли в коморку – пусть стынет. А намеренья прошлые тухнут в пьяной голове хозяина, он для накала жажды всё солит свежатину поджаренную – горячее мясо в холодном вине хорошо остывает. Нового вина с полной бочки, вдоволь наточил, - разговор гладко скользит, словно полозья санные заснеженную степь ласкают.
- Не стоит тебе в этот год долг давать, - советует Колан.
И дед с ним согласен. Для крепкого соображения всего хватает -  решили тушу в копне сена спрятать, а ночи в Буджаке тёмными падают, нигде таких тёмных ночей нет, не то, что поросёнка, саму копну не обнаружить без огня; запалишь факел – копна сгорит.  Нигде нет поросёнка, не найдёшь отчуждаемое добро. Куда пропало?..
- И что мы, скажем? – спрашивает всё ещё хозяин четырёх четвертей свиного мяса.
 - Ничего говорить не будем, слух сообразный может, пустим…
Оба, стаканы тяжело держат, кажется, серебром наполнены, хочется какое-то суждение сложить, а мыслей не хватает, и до утра ещё далеко, всякое желание думать пропало; решили остаток ночи – усталости своей постелить.
- Завтра придумаем… 
Колан-забойщик, спать передумал, и дед Павел уснуть не может, поросячьи полтушки соображению мешают, зима безсальная  заодно со снегом падает. Долг - в душе след гнетущий устилает, - мало мяса остаётся. Уснул. 
А Колан не спит, с зятем копну разворошили. Следов, - даже для нюха сытой собаки не оставили. 
  Утром в берлоге копны, дед Павел обнаружил полное истление заготовленной свинины, один запах шмаленной шкурки остался в сухой траве. Привязанная собака пастью пенится, хвост бубликом держит, скулит от удовольствия в наступившее утро. Кишки не съеденные, мёрзлыми червями расползлись перед ней.  Дед Павел снова обшарил всю копну, с сеном в пазухе выполз, и к Колану побежал.
Тот крепко дрыхнет, - вдруг воображения его будят. Дребезжит уличная калитка.
Серые заспанные глаза, конопатая кожа, и горящие волосы забойщика изумление против холодного ветра держат, косо веки  скребут негодование, - вчерашнюю усталость показывают.      
Услышал Колан, что нет поросёнка в копне – и обрадовался выдумке.
- Четыре четверти туши пропали, - дед гневом переполнен, уже передумал от долга убегать, не до хитрости. – Нет мяса! Украли!
- Украли?.. – славно придумал. Так и держи – украли! 
Колан шёпотом говорит, а страдальцу нет интереса беречь тишину.   
- На самом деле уволокли, тебе говорят! Украли!!!
 - Хорошо получается, не придерёшься, так и держим – украли! Всякий поверит, украли и всё тут! Не вздумай иное говорить! – хитрая  улыбка не пропадет с его лица.
 - Идём, посмотришь, убедишься, какую горестную пустоту обнаружил.
 - А что мне смотреть, уже верю тебе, не смей передумывать. Постоянно одно и то же тверди. А меня спросят, повторю десять раз за тобой – украли, скажу, и всё тут! Нечем долг покрывать, и сельсовету - фига…, славно придумал.
Скверные явления случаются в нашем крае, не один сельсовет не разберётся, куда пропадают свиньи наученные рылом дощатые настилы складывать.   
- Точно тебе говорю, не передумывай – повторяет Колан-забойщик; и зевает постоянно, показывает не выспавшееся состояние, почесал ухо, и шатким, зыбким шагом пошёл в дом.
 - Так  держать! - крикнул ещё раз  с крыльца, …и пропал, плотно дверь за собой закрыл.
 - Так держать?.. – переспросил рассеянно дед Павел, вяло поплелся, спотыкаясь о груды замёрзшей глины. В ушах звенели пропавшие переживания.  И рождественские бумажные звёзды, колядующими колокольчиками звенели в улицах отовсюду.
Молодцы ребятня, всё ещё святую старину соблюдают, - подумал отчаявшийся  дед. - Так держать!..