"Съня на глупаците" (С.Г.), автор Будимир Коробаев (фрагментарен превод)

Предисловие

В тази книга искам да покажа, че съществува възможност за избор за всеки човек: да остави нещата на самотек, или да се устреми към друг, свободен, изпълнен с щастие живот.
За голямо съжаление, даже при наличие на такъв избор, да бъде направен той е трудно. Причината за това е геополитическата ситуация, в която живеем; тя е изгодна за управляващите в момента на планетата. Избирайки друг, по-смислен начин на живот, ние ще бъдем принудени да се опитваме да се отървем от техния контрол. А те, от своя страна, няма да пожелаят да губят своята власт над хората. Тогава ни предстои да се сблъскаме с тяхното упорито съпротивление, при което демоните ще приложат всичката си жестокост и коварство.  

Корените на режима, при който ни се е паднало да живеем и който е подчинил целия свят, са скрити дълбоко в древността. Те прекрасно са скрити от непосветените, така че хилядолетия наред човечеството не е могло и да помисли за истинското устройство на обществото. Да се измени обществото без да се знае с какви реалности и с какви личности си имаме работа, е невъзможно. Затова е нужно разбиране за причините, които ни пречат да живеем свободно и щастливо. Да се осмислят тези причини - това означава да бъдем въоръжени срещу своя противник. 

Глава I

ЗАПОЧВАНЕ НА СЛУЖБАТА

Службата в Съветската Армия за мен премина на територията на Украйна, недалеч от Харков.

Военното поделение, в което попаднах, беше разположено на територията на бивш женски манастир.

Първото нещо, което се прави с новобранците – привеждат ги в подобаващ за военната служба вид. За тази цел служи банята, където ни доведоха

Банята, по своята същност, е врата в казармата, там ни беше съдено да оставим гражданската си кожа под формата на тези шмотки, с които сме дошли тук, и да се облечем в униформата на доблестната съветска армия.

Дадоха ни легени, в които наточихме гореща вода и с тази вода и съпун, след добро насъпунисване, се изплакнахме и това ни беше къпането. После влязохме в съблекалнята, където имаше няколко опашки за получаване на военните екипировки: ботуши, гащи, партенки и т.н. Внимателно избирахме ботушите да са точни по размер, а за другите неща приемахме и по-голями размери, малко е широко, малко виси, нищо не сме чак толкова важни персони – а редници.

След като се облекох в униформата, станах съвсем друг човек. „Сега съм военен“ – с известна гордост си помислих. Помислих си, че сега изглеждам като в киното, и известно време се наслаждавах на униформата.  Представях си, че съм документален кинематографист и, като страничен наблюдател, изучавам живота на военните. Нас, младите войници ни отведоха в казармата. Ходихме през цялата територия на поделението, крачейки в тежките ботуши. С интерес ни гледаха старите войници.

- Ей! Откъде дойдохте? – попита един от тях.

- От Москва, - отговориха от строя.

- Обесете се! – с колоритен израз ни окуражаваше стария войник.

Те явно се надсмиваха. На тях са известни вече тежестите на службата. А нас ни водеха като добитък за клане. Ние не знаехме какво ни очаква по-нататък.

Точно това забавляваше старите кучета.

Гледах с интерес наоколо, разглеждах територията на поделението, където ще ми се наложи в следващите месеци да служа. Агитационни плакати, спретнати пътеки и много-много рози. Чувстваше се, тук се цени реда. Минавайки покрай плаца, обърнах внимание на маршируващи войници. 
Започна да ми харесва тук. До този момент си представях казармата само в сиви тонове, практически не отличаващи се от затвора.

Качихме се в казармата. Наоколо беше чисто. Дъсчения под беше боядисан в тъмночервен цвят, намазан с восък. Високият таван позволяваше да се сложат двуетажни легла.
 
Построиха ни в центъра на казармата, разпределиха ни по взводове и определиха за всеки легло и шкафче. На мен ми се падна място на втория етаж, за което бях доволен.

Най-трудното време в казармата са първите дни. Още не си давах сметка, че е дошъл края на оранжерийния живот под крилото на радителите. Тук никой не ще и да помисли да те жали, да ти влиза в положението. Тук има устав и по него трябва да се живее, а над устава са прищявките на сержантите. А тези прищявки пък произтичат от злобата, натрупана през първата година унижения по време на службата, от безнаказаността,  и от властта, която имат над редниците. Командите на сержантите трябваше да се изпълняват бързо и точно. Ако това не ставаше така, сержантите се превръщаха в психари. Те крещяха на предела на своите гласови възможности, караха ни да правим лицеви опори до изнуряване, пращаха ни да чистим тоалетните.  Не ни даваха да спим през нощта, десетки  пъти отработвайки командата  "ставай  - остави". Те постигаха безпрекословно подчинение, нас не ни подкрепяше никой. Без подкрепа беше трудно. Приятели, родители - всички останаха там, у дома. Тук аз бях сам. Бяха ми нужни топли думи, исках да получавам писма, но да ги пиша не можех. Като вземах лист хартия и химикалка, ръцете ми започваха да треперят и едва успявах да удържа сълзите. Прибирах си писмените принадлежности в шкафчето, така и не написал писмото. След две години, когато се върнах. в къщи,  погледнах тези първи писма от службата. Неравни, сбити букви, написани с тресяща се ръка, явно издаваха моето ужасно тогавашно състояние.

Влязох в казармата през май. Беше края на пролетта и навън беше много горещо. Новобранците особено трудно понасях горещините. Краката не бяха свикнали с тежките, горещи ботуши.  Униформата, направена от памучно-хартиена  материя също не способстваше за охлаждане организма  на войника. Трябваше да закопчаваме якето догоре, а най-горе имаше и кукичка на врата. В такава униформа не да тича човек и да изпълнява някаква работа, а само да стои на слънце беше невероятно трудно, а ние стояхме с часове. Учеха ни да се строяваме, да маршируваме, да слушаме командирите под стойка "мирно". Връщайки се в казармата, всички тичаха в умивалнята, за да се напият вода от чешмите. Помня от прекомерно пиене на студена вода ме беше заболяло гърлото.

До казармата усърдно се занимавах с карате и ушу. Според мен бях доста добър. По карате имах в този момент червен пояс. Уроци по ушу вземах при своя приятел, с който се бяхме запознали на каратето. Степента на неговото майсторство беше такава, че той можеше свободно да се бие с трима такива като мен противника. Той често се занимаваше с мен, и индивидуалният подход даде резултати. Много неща научих от него и бързо усъвършенствах майсторство си.

Приятелите по спорт, които бяха отслужили, ме бяха посъветвали да не скривам от бащите командири моето спортно минало. Така и направих.

За да имат представа, кой служи при тях, офицерите на батареята провеждат с всеки новобранец беседа, в процеса на която се запълва анкета. Мен също ме извикаха в кабинета на командира. Политическият командир с монотонен глас задаваше въпроси: От къде идваш? Къде си учил? Кога си роден? Спортувал ли си?
Не мисля, че отговорите са имали значение за него, просто си вършеше работата и никак не криеше, че скучае. Когато, обаче, чу, че съм се занимавал с ушу и карате, той се оживи.
- Интересно, интересно, - огледа ме с оценяваш поглед той. - От колко време тренираш?
- Четири години.
- Имаш ли пояс?
- Да, кафяв, - излъгах аз, желаейки да си вдигна цената.
- Добре! Нашият командир е голям любител на каратето. Мисля, че ти ще му бъдеш интересен. Нали не възразяваш да се позанимаваш с него?
- Дали съм против ли? Не, разбира се, ще се радвам да си поддържам спортната форма.
- Сега е болен, но като си дойде следващата седмица ще му кажа.

Чаках с нетърпение оздравяването на комбата* (*командир на батареята, бел. прев). Та нали, ако се заема с любимия си спорт, бих получил облегчение по службата. А е възможно и някои привилегии.

Струваше ми се, чакам вече цяла вечност, но чух един ден вика на дневалния: "Батарея мирно!". В казармата влезе едър капитан. До него дотича дежурния по батарея и що му глас държи отрапортува по форма:
- Другарю капитан, по време на моето дежурство никакви произшествия не са станали, дежурен по батарея сержант Крочек.
Така за първи път видях комбата. За времето на моята непродължителна служба вече бях чул за него няколко истории, например как е ходил в града, участвал е в сбивания с местното население, от които е излизал винаги победител. А сега като го видях с тези габарити, започнах лекичко да се страхувам от двубоя с него.

След не дълго време дневалния извика моята фамилия. Тръгнах към изхода от помещението. Там ме чакаше комбата.
- Ти ли беше каратеиста? - попита той, гледайки ме с малките си очички.
- Тъй вярно, другарю капитан! - опитвайки се да не покажа вълнението си, отговорих аз.
- Значи, кафяв пояс имаш, така ли?

- Тъй вярно, кафяв!

- Сега ще разберем! - комбатът потри с удоволствие ръце и се разля в усмивка. - Да отидем в комсомолската стая!
Влязохме в комсомолската стая, там имаше двама младши офицери от нашата батарея, и те внимателно ме наблюдаваха. По това време аз бях слаб юноша, тежах едва шестдесет килограма. Комбатът беше на около сто килограма.
- Е, какво да правя? - с усмивка попита комбата и свали ботушите.
- А какво искате?
- Искам да разбера какво можеш.
- Тогава нападайте, -  отговорих аз.
- Как?
- Ударете ме!
- С половин сила ли? - усмихна се той
- Може и с всичка сила,  - казах аз, стараейки се да не мисля за последиците, ако не успея да парирам удара му.
- Добре, да започваме, - и комбатът, пожелал да изглежда в очите на своите подчинени голям майстор на бойното ръкопашно изкуство, реши да проведе атаката красиво, по всички канони на каратето, които му бяха известни.
Той застана в правилна стойка и с невероятно издишване направи крачка напред и, след като фиксира стойката, удари в моето направление. Аз бях в шок, това беше подарък от съдбата за мен. Очевидно това беше всичко, което комбатът можеше. Въздъхнах с облегчение, направих под ръката му ефектно изглеждащ блок и с удоволствие го плеснах с крака по бузата. Комбатът отскочи назад, потривайки бузата си с ръка и отново започна да се усмихва.
- Добре, хареса ми, продължавай!
Аз придобих смелост и изригнах със серия удари в отговор на неговите непохватни опити да атакува. С което предизвиках у него неописуем възторг. Най-добре помня, как нанасях идари по дебелия му корем, който поради дебелия слой мазнини изглеждаше непробиваем. Моите юмруци тънеха в него като във възглавница.
- Не сме имали такъв боец, - доволно произнесе комбатът, обръщайки се към офицерите. После, обръщайки се към мен, попита:
- Ще ме тренираш ли?
- Разбира се. (Не мисля, че той очакваше друг отговор).
Службата ми след това стана доста по-лесна. На сутрешната гимнастика тичах в анцуг и маратонки, защото бях заявил на комбата, че не бива да тичам с ботуши: губи се спортната форма, а и войнишките упражнения бяха примитивни за мен, а на мен са необходими силови упражнения и разтягане. Комбатът на всичко се съгласи, и явно искаше да създаде от мен сериозен боец по ръкопашен бой. Наряди не давах, не работех, а в караула бях  развеждащ. Сержантите и старите войници  не ме закачаха.  Един път в месец ми се налаше да тренирам комбата, понякога и други офицери, но на мен тези занятия ми харесваха. С толкова редки тренировки едва ли беше възможно да бъде научено нещо много, и още повече пък в ръкопашния бой. Но, в крайна сметка, не беше важен резултата от моето треньорство, а беше важен моя статус в батареята, и особеното, привилегировано положение. В същото време ни готвеха за клетвата...

ГЛАВА 2

ЗАПОЗНАНСТВО С ДОБРИНЯ

Един ден дневалният извика моята фамилия. В помещението почти никого нямаше, някои изпълняваха наряди, други бяха по стопански работи. Често ме оставяха в казармата в случай, че комбатът реши да се позанимава с ръкопашен бой. Помислих си: "Комбатът иска да потренира", но сгреших. На входа на сградата действително ме чакаше командирът на батареята. Той каза:
- Вземи си екипа, и да отидем в спортната зала.
Бързо се приготвих, и излязохме от казармата. По пътя комбатът нищо не каза, а на мен ми беше любопитно, защо ме води в залата. Аз винаги съм го тренирал в сградата на батареята.

Спортната зала наподобяваше конюшня без стоянките за конете. Голямо помещение, бетонен под. От уредите тук имаше успоредки, въжета, и кон. И също две щанги и гири. В залата се намираха седем души офицери. В ъгъла загряваше редник. Разтягаше краката. По неговите упражнения разбрах - момчето се занимава с бойно изкуство.
- Загрявай! Предстои ти бой, - съобщи ми комбатът, показвайки редника.
- А какви са тук правилата, другарю капитан?
- Да не се контузите, това са правилата. Хайде, хайде, Загрявай!

Комбатът се присъедини към групата офицери. Те оживено разговаряха за нещо, и поглеждаха отвреме навреме към мен. А аз изпълнявах препоръките на комбата. Отидох в ъгъла и след като се преоблекох започнах разтяганията. Пет минути ми бяха достатъчни, поне така решиха офицерите. Те нямаха търпение да гледат боя. Трябва да се признае: бяха ми подбрали противник от моята категория. След като с японски поклон отдадохме почитание на основателите на каратето, ние започнахме срещата. Противникът ми беше доста енергичен. Не му беше нужно разузнаване. Разцъфтя със серия атаки, като ранно цвете. А за мен неговия стил на боя беше изгоден: той се разкри целия, на какво е способен. Независимо от това, един-два добри удара аз пропуснах. И по точки губех. Неговата техника се оказа малко необичайна за мене: макар че това безспорно беше карате, имаше известна нетрадиционност в неговия стил. Наложи се малко да удължа проучвателния период. Като дочаках  той да се поумори, проведох кратка серия удари. След това като че случайно се разкрих, и по този начин провоцирах противника да ми нанесе удар с придвижване напред. В този момент с пряк удар на крака го поразих с слънчевия сплит. От страни изглеждаше така, като че той сам се натъкна на крака ми. Ударът не беше толкова силен, колкото точен. Противникът ми се сви. Трябвашеда измине около минута, за да се възстанови дишането му. Сега вече той беше нащрек и не се хвърляше в атака безразсъдно. Аз пък използвай неговата внимателност и без особени усилия спечелих боя. Но, независимо от победата, на мен ми хареса стила на противника. Отидох при него и се разговорихме. Казваше се Василий от Арзамас. Той твърдеше, че никой не го е учил на карате. Всички удари, блокове и стойки той със своите другари е разработил сам. Нямах основание да не му вярвам. Чувстваше се в неговата техника липсата на догмите, характерни за каратето. 

Сдружихме се с Василий, идвахме често в залата, тренирахме и провеждахме двубои. От него узнах, че фактически офицерите организират подобни двубои не просто така, а с парични залози. Впрочем, това не беше важно за мен, беше ми интересно да се срещам с различни представители на ръкопашния бой. И такива в нашето голямо поделение не бяха малко. Бих се и с боксьори, и с трениращи корейско ушу, но най-често все пак с каратеисти. И  независимо от всичко, такива бойци бяха ограничена бройка. Трудно беше за офицерите да намират нови таланти, понеже след първия двубой беше ясно кой е по-силния, а естествено никой не искаше да залага на слабия. Започнах да разбирам, че добрият боец е гордост за командирите на батареите. И не е важно, тренира ли той своите командири, или не. Тук е важен престижът. Нееднократно виждах, когато успявах да победя противника си, как сияеха прасешките очички на моя комбат.
Затова той ми и позволяваше известни волности. 

* * *

Един път, вечерта, дойде при мен комбатът и каза да отида в залата. Приготвих се и отидох. В залата имаше няколко офицера и един войник. Той загряваше в средата на помещението. Разбрах: сега предстои среща и не сгреших. Обух си маратонките, загрях и започнахме. Японският поклон според традицията - и аз се засилих със серия удари. Беше ми достатъчен един поглед, за да разбера: това не е боец. Затова не се наложи разузнаване. Реших да приключа с това  момче веднага. Все пак той отразяваше някои мои удари, а други пропускаше. Опитваше се да атакува, лошо му се получаваше, но все пак един удар достигна целта си, удари ме с юмрук по главата. Пожелах веднага да компенсирам загубата, но противникът се спря и помоли да го извиня:
- Извинявай!
- Не се извинявай, - казах му аз раздразнено, неговото извинение попречи на контраатаката ми, - това е спаринг, а не бални танци, където, ако настъпиш дамата, трябва да се извиниш.
Продължихме боя. След като проведох върху него още десетина удара, той успя някакси да ме достигне с крака и отново доста виновно каза:
- Извинявай!
Изглеждаше така като че провинило се дете случайно е счупило ваза. Но той явно не случайно ме удари, преднамерено, стараеше се силно, прояви своето майсторство, а сега стои и моли прощение.
Не, никакво прощаване, помислих си аз, и след възобновяване на срещата така го ударих по главата, че да няма никакво желание да ме моли за прошка. Офицерите бяха доволни, получиха зрелище, а аз бях доволен от победата. Странно, но съперникът ми също беше доволен, но аз не  разбрах от какво. С усмивка дойде при мен, подаде ръка и се представи: 
- Казвам се Добриня!
- Така си и мислех, - казах с насмешка. - Никитович, навярно?
За мен той не представляваше интерес. Затова се обърнах и започнах да се обличам.

* * *
Мина се немалко време, преди да се видим отново. Един път Добриня дойде при нас в казармата, и попита:
- Искаш ли да потренираме?
Имах усещането, че той се бои от мен, много умолителна беше интонацията му.
- Пак ли ще се извиняваш? Днес няма да мога.
Добриня каза неговото "прости", обърна се и си тръгна.
"Странно, - помислих си аз, - дойде не веднага. Може да не е посмял, размислял е нещо. Не пожела да ме уговаря да тренираме. Чудак." С необичайността си той все пак ме заинтригува. Макар и като партньор по боя да беше негоден, реших да се запозная с него по-отблизо. 
На следващия ден го намерих аз самия. Като влязох при него в казармата, той седеше на леглото си и на шкафчето пишеше нещо в една тетрадка. Приближих се и казах:  
- Здравей Добриня!
Той се обърна, и като ме видя, сложи химикалката в тетрадката, затвори я и каза:
- Здравей!

- Имаш ли сега време да отидем в залата да потренираме?
Добриня се усмихна. Не криеше радостта си и с готовност отговори:
- Добре!
Докато ходехме, аз се поинтересувах:
- Откъде си?
- От Новосибирския студентски град, там следвах в Университета.
- Завърши ли го?
- Не.
- Изключиха ли те?
- Не, сам напуснах. Това е дълга история. Ако искаш ще ти я разкажа друг път.
В залата ние загряхме и започнахме спаринга. Според моето разбиране, за да се научи човек да се бие, са необходими колкото се може повече спаринги и, в идеалния случай, с различни противници, от различни школи и направления.
Моите тренировки и у дома се състояха от спаринги, продължаващи  през цялото време, с малки прекъсвания за разтягания и удари по боксовата круша. За загряване не губех много време, защото знаех: ако се случи бой на улицата, няма да имам време за загрявка. 
Ако тялото е приучено към предварителна подготовка, без загряване може да бъде получена травма. И още, аз бях привърженик на твърдите спаринги. Необходимо е не само точно и силно нанасяне на удари, но и умение да се понасят. Безконтактното карате аз наричах мастурбация. Удоволствие има, а полза никаква. В този ден тренирахме дълго. Щадях Добриня, той ми се струваше незащитен и открит. След спарингите аз преминах към изложение на теорията за водене на боя. Говорех за психологията на боеца, за неговия емоционален настрой. Добриня ме слушаше внимателно, почти нищо не казваше. Чувствах се като стария учител от китайския филм за ушу, а Добриня беше жаден за знания ученик. Сега, разглеждайки тази ситуация, тя ми се струва забавна. Той самият имаше право да се нарече мой учител, тъй като в този момент вече, самият аз, не осъзнавайки това, бях станал негов ученик.
А тогава, не познавайки по същество, човека, съдех за него по малкото извършени от него действия. В същото време това, което той правеше, имаше за цел да създаде у мен (пък и у другите) мнение, различно от действителността. Това разбрах много по-късно. С Добриня се разбрахме да се срещнем на другия ден. Отидохме в залата и потренирахме час и половина як бой. Показах му хитър удар с крака в подскок и със завъртане във въздуха около собствената ос. На Добриня този удар му хареса и той реши да го научи. После седнахме  да починем и  аз  пак пожелах  да говоря пак по теорията. Обяснявах разликите между японското карате и китайското ушу. Споменах за конфуцианството и даосизма. Как те са повлияли на ушуто. След като ме послуша с голямо внимание до края, Добриня попита:
- Чел ли си книгата на Лао-Дзи "Дао Дъ Дзин"?
- Не, а ти?
- Чел съм я, и я знам наизуст.
- Интересно!
- Тя не е голяма. Преписал съм я в една тетрадка. Искаш ли да ти я дам да я прочетеш?
- Искам,  разбира се!
- Тя е в казармата, ела да ти я дам.

Още преди казармата ми бяха интересни ученията, свързани с ушу и карате. Търсех подобни книги. Такъв род литература не се издаваше у нас в големи тиражи,а част от нея беше забранена, като представляваща чужда идеология. Това, което намирах по тези теми, бяха размишления на съветските академици за будизма, дзен-будизма, даосизма и т.н. А сега ми попада в ръцете почти оригинално произведение. Бях много зарадван, че се появи възможност да прочета "Дао Дъ Дзин". След като прочетох тетрадката два пъти, започнах да си я преписвам.

Сега ние с Добриня се срещахме често. Разбра се, че той доста неща знае за будизма, даосизма, и за другите религии също. А на мен тогава ми бяха интересни тези неща. Ние се разхождахме по територията на поделението, аз задавах въпроси, а той отговаряше. Очудвах се на на прекрасната му памет, можеше да цитира цели страници. Той прекрасно владееше английски и немски език. Пишеше стихотворения на английски език. Разбираше от електроника. Понякога го виждах с тетрадка в ръка, където той правеше сложни математически изчисления.  На мен ми се струваше, че той знае отговора на всички въпроси. 
 

Оригинален текст

ПРЕДИСЛОВИЕ

Написав книгу, я хочу показать в ней, что существует возможность выбора для каждого: оставить всё так, как есть, либо устремиться к другой, свободной, наполненной счастьем жизни. К огромному сожалению, даже при наличии такого выбора, сделать его сложно. Причина тому — геополитическая ситуация, в которой мы живём; она выгодна для тех, кто на данный момент реально правит планетой. Выбрав иной, более осмысленный образ жизни, мы вынуждены будем пытаться вырваться из-под их контроля. А они, в свою очередь, не пожелают терять своей власти над людьми. В этом случае нам предстоит столкнуться с их упорным сопротивлением, в котором демоны будут использовать всю свою жестокость и коварство.

Подавляющее большинство процессов, происходящих сейчас в обществе, искусно управляется отлаженным механизмом, созданным единым правителем планеты. Корни режима, при котором нам выпало жить и который подчинил себе весь мир, уходят в глубокую древность. Они так прекрасно упрятаны от непосвящённых, что в течение тысячелетий человечество и не могло помыслить об истинном устройстве общества. Изменить своё общество, не зная, с чем и кем мы имеем дело, невозможно. Поэтому надо понимать, что мешает нам жить свободно и счастливо. Осмыслить это — значит быть вооружённым против своего противника.

ГЛАВА 1

НАЧАЛО СЛУЖБЫ

Службу в Советской Армии я проходил на территории Украины, недалеко от Харькова.

Войсковая часть, куда я попал, располагалась на территории бывшего женского монастыря.

Первое, что делают с новобранцами — приводят в подобающий для армии вид. Для этих целей служит баня, куда нас и привели. Баня представляла из себя жалкое зрелище. Она находилась в одном здании с котельной и являла собой памятник сталинской индустрии с ужасно коптившей в небо трубой и щербатым красным кирпичом, испещрённым надписями типа «ДМБ-83».

Баня, по своей сути, есть врата в армию, там нам суждено было оставить свою гражданскую шкуру в виде тех шмоток, в которых нас доставили сюда, и облачиться в форму доблестной советской армии. Внутри баня также выглядела удручающе. Голые стены, крашеные уже облупившейся масляной краской, гулом отражающиеся звуки жестяных шаек и негромкие голоса моющихся. Пар от горячей воды заполнял весь объём отделения для мытья. Поэтому, блуждая словно в тумане, долго приходилось искать свободную шайку и мыло, а затем, когда воду удавалось набрать, отстояв очередь, искать свободное место, где можно примоститься и помыться. Так как в очереди за водой стоять охоты мало, то мы старались обойтись одной шайкой воды, хорошенько намыливались, затем смывали мыло из шайки.

Помывшись таким непривычным ещё для нас способом, мы выходили в раздевалку, где нас ждали несколько очередей за получением обмундирования: сапог, ремней, трусов, портянок, х/б. Очень тщательно подходили к размеру сапог, они должны были быть как раз на ногу, но остальное если на два-три размера больше, то ничего страшного, весит мешком — ну и пусть, салага хорошо не должен выглядеть. Облачившись в форму, я стал совсем другим человеком. «Теперь я военный» — с небольшой долей гордости подумалось мне. Надев военную форму, я подумал, что выгляжу как в кино, и некоторое время даже наслаждался ей. Я представлял, что являюсь документальным кинематографистом и, как сторонний наблюдатель, изучаю жизнь военных.

Нас, молодых бойцов повели в казарму. Мы шли через всю часть, неумело шагая в непривычно тяжёлых сапогах. На нас с интересом глядели старослужащие.

— Эй! Откуда вас привезли? — спросил один из них.

— Из Москвы, — ответили из строя.

— Вешайтесь! — своеобразным колоритом подбодрил нас старослужащий.

Они явно смеялись над нами. Им-то уже известны все тяготы службы. А нас вели, словно скот на закланье. Мы не знали, что ожидает впереди.

Вот это и забавляло старослужащих.

Я с интересом смотрел по сторонам, рассматривая территорию части, где мне придется впоследствии служить два года. Агитационные плакаты, аккуратные дорожки и много-много роз. Чувствовалось, здесь любят порядок. Проходя мимо плаца, я невольно обратил внимание на марширующих солдат. Мне даже стало нравиться здесь. До этого моё воображение рисовало армию только в грязных тонах, практически ничем не отличающейся от зоны.

Мы поднялись в казарму. Вокруг чистота. Огромные окна делали её светлой. Дощатый пол было покрашен темно-красной краской, сверху покрыт мастикой и натёрт. Высокий потолок позволял установить двухъярусные кровати.

Нас построили в центре казармы, распределили по взводам, познакомили со своими сержантами и выделили каждому койку и тумбочку. Мне досталось место на втором ярусе, чем я и остался доволен.

Самые трудное время в армии — это первые дни. Я ещё не отдавал себе отчёта, что всё, тепличная жизнь под крылышком родителей закончилась. Здесь никто и не подумает жалеть тебя, входить в твоё положение. Здесь есть устав и по нему надо жить, а выше устава имеется прихоть сержантов. Которая основана на злости, накопленной за первый год унижения во время службы, безнаказанности и данной власти над рядовыми.

Первая неделя в части тянулась мучительно долго. Всё для меня было новым: порядки, атмосфера, царящая вокруг, обстановка, привыкнуть к которой было сложно. Вначале было непонятно, чего от тебя хотят. Звери-сержанты орали на солдат, как будто последние были и не люди вовсе, а стадо скота. Шло планомерное уничтожение личностей и стирание из памяти всего, что было связано с жизнью на гражданке, чтобы заполнить её армейскими порядками и армейской бытовухой. Из нас делали нелюдей, то есть солдат, у которых не должно быть никаких чувств, никакой гордости, а лишь готовность выполнять приказ старшего по званию, каким бы он ни был бредовым.

Команды сержантов должны были выполняться быстро и точно. Если этого не происходило, сержанты превращались в психов. Они орали на пределе своих голосовых возможностей, заставляли отжиматься до изнеможения, отсылали чистить туалет, не давали спать по ночам, десятки раз отрабатывая команду «отбой-подъём». Они добивались от нас беспрекословного подчинения, у нас не было поддержки. Без неё было очень сложно. Друзья, родители — все остались там, дома. Здесь я был один. Мне нужны были тёплые слова, я хотел получать письма, но написать их не мог. Когда я брал лист бумаги и ручку, руки начинали дрожать и мне еле удавалось сдерживать слёзы. Я убирал свои письменные принадлежности в тумбочку, так и не начав писать, чтобы взять себя в руки. Мне безумно было жалко себя. По прошествии двух лет, когда я вернулся домой, то взглянул на те первые армейские письма. Неровные, сбивчивые буквы, выведенные трясущейся рукой, явно выдавал моё ужасное тогдашнее состояние.

В армию меня призвали в мае. Заканчивалась весна и на улице стояла страшная жара. Новобранцами она переносилась особенно тяжело. Ноги не привыкли к тяжелым и жарким сапогам. Форма, сделанная из плотной хлопчатобумажной ткани, также не способствовала охлаждению организма солдата. Застёгивать куртку положено было до самой верхней пуговицы включительно, да ещё и крючок на воротничке. В такой форме не то чтобы бегать и выполнять какие-либо работы, даже стоять под солнцем невероятно тяжело, а стояли мы долго, часами. Нас учили строиться, маршировать, слушать командиров по стойке «смирно». Возвращаясь в казарму, все бежали в умывальник, чтобы жадно присосаться к краникам с водой. Помню, от чрезмерного употребления холодной воды у меня разболелось горло.

До армии я усердно занимался каратэ и ушу. На мой взгляд, достиг в этом неплохих результатов. По каратэ у меня на тот момент был красный пояс. Уроки ушу я брал у своего друга, с которым познакомился на тренировках по каратэ. Степень его мастерства была такова, что он один мог свободно вести бой с тремя такими же, как я, по уровню подготовки противниками. Он часто занимался со мной, и индивидуальный подход сделал своё дело. Я многому у него научился и быстро совершенствовал своё мастерство.

Друзья по спорту, которые уже прошли службу в армии, посоветовали не скрывать от отцов-командиров моего спортивного прошлого. Так я и поступил.

Чтобы иметь представление, кто у них служит, офицеры батареи проводят с каждым новобранцем беседу, в процессе которой заполняется анкета.

Меня также вызвали в кабинет комбата.

Политрук монотонным голосом задавал вопросы: откуда призвался? Где учился? Когда родился? Занимался ли спортом? Не думаю, что ответы на вопросы каким-то образом скрашивали его жизнь, он делал свою работу и всем своим видом показывал, как ему скучно. Но когда политрук услышал, что я занимался каратэ и ушу, заметно оживился.

— Интересно, интересно, — он оценивающим взглядом посмотрел на меня. — И долго?

— Четыре года.

— Пояс имеешь?

— Имею, коричневый, — соврал я, желая поднять себе цену.

— Это хорошо! У нас комбат большой любитель каратэ. Я думаю, он тобой заинтересуется. Ты не против с ним позаниматься?

— Не против? — переспросил я. — Наоборот, буду рад не потерять свою спортивную форму.

— Сейчас он болеет, но возможно, на следующей неделе появится. Думаю, он тобой заинтересуется.

Я стал с нетерпением ждать выздоровления комбата. Ведь если я займусь своим любимым спортом, то получу отдушину от армейской бытовухи. А возможно, и некие привилегии.

Мне казалось, я жду целую вечность, но однажды услышал крик дневального: «Батарея, смирно!». В казарму вошёл внушительных размеров капитан. К нему подбежал дежурный по батарее и, напрягая голосовые связки, что есть мочи отрапортовал по форме:

— Товарищ капитан, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло, дежурный по батарее младший сержант Крочек.

Так я впервые увидел комбата. За время моей непродолжительной службы я уже слышал про него несколько историй, например как он ходил в город и ввязывался в драки с местным населением, из которых всегда выходил победителем. А тут, увидев его внушительные габариты, начал побаиваться встречи с ним.

Через короткое время дневальный выкрикнул мою фамилию. Я отправится к выходу из батареи. Там меня поджидал комбат.

— Ты, что ль, тут каратист? — спросил он, глядя на меня своими маленькими глазками.

— Так точно, товарищ капитан! — пытаясь не показать своего волнения, ответил я.

— Значит, коричневый пояс имеешь?

— Так точно, коричневый!

— Сейчас проверим! — комбат от удовольствия потёр ладони и расплылся в улыбке. — Пойдём в ленинскую!

Мы зашли в ленинскую комнату, там сидели младшие офицеры нашей батареи, они с интересом смотрели на меня. В то время я был щуплым на вид молодым человеком. Весил шестьдесят килограмм. Комбат, по всей видимости, приближался к центнеру.

— Ну, что мне делать? — улыбнувшись, спросил комбат и снял сапоги.

— Смотря что вы хотите.

— Я хочу узнать, на что ты способен.

— Тогда нападайте, — ответил я.

— Как?

— Ударьте меня!

— Вполсилы? — усмехнулся он.

— Можно и в полную, — сказал я, стараясь не думать, что будет, если не смогу отразить его удар.

— Ну, хорошо, давай начнём, — и комбат, желая выглядеть в глазах своих подчинённых большим мастером боевого рукопашного искусства, решил провести атаку красиво, по всем канонам каратэ, которые он знал.

Он встал в правильную стойку и с каким-то неимоверным выдохом тщательно сделал шаг вперед и, зафиксировав стойку, произвёл удар рукой в моём направлении. Я был в шоке, для меня это подарок судьбы. По всей видимости, продемонстрированное комбатом было все, что он умел. У меня будто гора с плеч упала, я подставил под его руку эффектно выглядевший блок и смачно влепил ему пощёчину ногой сбоку. Комбат отскочил назад, потирая щёку рукой и вновь заулыбался.

— Хорошо, мне понравилось, давай ещё!

Я осмелел и разразился серией ударов в ответ на его неуклюжую попытку атаковать. Чем привёл комбата в неописуемый восторг. Больше всего мне запомнилось, как я наносил удары в его живот, из-за толстого слоя жира он оказался непробиваем. Мои кулаки увязали в нём, как в подушке.

— Такого бойца у нас ещё не было, — довольно произнёс комбат, обращаясь к офицерам. Затем, повернувшись ко мне, спросил:

— Будешь меня тренировать?

— Конечно. (Не думаю, что он ожидал другого ответа).

Служба после этого у меня стала намного проще. На зарядку я бегал в кроссовках и спортивном костюме, так как заявил комбату, что в сапогах бегать мне нельзя: теряется спортивная форма, да и армейские упражнения для меня были примитивными, а мне необходимы силовые упражнения и растяжка. Комбат пошёл навстречу моим запросам, видать, хотел выпестовать из меня серьёзного бойца рукопашного боя. В наряды и на работы я не ходил, а в карауле был выводным. Сержанты и деды меня не трогали. Раз в месяц мне приходилось тренировать комбата, иногда и других офицеров, но мне эти занятия нравились. Столь редкие занятия меня удивляли, научиться чему-то, а тем более рукопашному бою такими темпами просто нереально. Правда, неважен был результат моих тренерских потуг, важен мой статус в батарее, особое, привилегированное положение.

Тем временем нас готовили к принятию присяги. Мы должны были знать её текст наизусть. Уметь держать автомат, уверенно маршировать, выполнять основные военные команды. На всё это уходило очень много времени. Большинство представителей Кавказа и Азии с трудом понимали русскую речь и лишь по мимике и жестам сержантов доходило, что от них требуется. Создавалось впечатление, будто при маршировке руки и ноги не слушались головы, походка была похожа на крадущегося в ночи, охотящегося аксакала: тело наклонено вперёд, ноги осторожно разгибались с грациозностью камышового кота. Требовалось много терпения, чтобы научить таких солдат маршировать. Всё это выглядело бы забавно, если не учитывать того, что пока азиата учат, как правильно ему двигать своими руками и ногами и как держать спину и голову, нам приходилось стоять под жарким украинским солнцем и материть за тупость бедного новобранца. Хотя, конечно, нет его вины в том, что он попал в совсем другую культурную среду и понять, что от него хотят, сложно.

Настал день присяги. С утра — непрекращающаяся суета. Новобранцы чистили автоматы, гладили парадную форму, а когда надели её, то боялись сесть, чтобы не помять брюки и китель.

Нас вывели на плац и построили. Командование части, видимо, добивалось от нас торжественного настроения. Но нужна ли нам присяга? Мне она точно не нужна!

Стояли мы долго. Офицеры суетились, расставляя солдат, как положено. На это уходило много времени. Солнце в этот день было к нам по-прежнему безжалостно, а парадная форма в армии теплее и плотнее обычной: полушерстяные брюки, китель и фуражка тёмно-зелёного цвета так и аккумулировали на нас тепловую энергию солнечных лучей. Рубашка, майка и галстук не давали нашим телам доступа свежего воздуха. Чёрные сапоги из кирзы раскаляли ноги до боли.

«Быстрее бы всё это кончилось!» — думал каждый из нас. И вот, наконец, нас стали вызывать по фамилии. Чётко чеканя шаг, новобранцы должны были выходить на центр плаца перед строем и, держа автомат, наизусть произносить текст присяги, а в завершении облобызать знамя части. Всё это было нудно и долго.

Дошла очередь до меня. Стараясь сделать всё как положено, я, чеканя шаг тяжёлыми сапогами перед строем, дошёл до места, где было расположено знамя части. Незаметно скрестив пальцы, стал произносить слова присяги. Мне совершенно не хотелось её принимать, но договорил слова до конца и прикоснулся губами к красной материи знамени части. Вернувшись в строй, я сплюнул.

Я стоял в строю с тяжёлыми мыслями, никогда не любил давать обещания, которые не мог выполнить, а тут пришлось давать страшную клятву. Вдруг я услышал лёгкий гул голосов. Выглянув сквозь строй, я увидел, что возле знамени части лежал, отбросив автомат в сторону, солдат. Не выдержал он такой жары и получил тепловой удар прямо перед строем. Мне не удалось разглядеть, кто это был, так как стоял в пятом или шестом ряду. Солдата унесли, и церемония продолжилась.

Сейчас, когда уже нет той страны, которой я присягал, я чувствую себя свободным от присяги. Нет страны, нет и обязательств, данных ей. А в тот момент меня, можно сказать, силой вынудили дать эту страшную клятву.

Говорят, что о каждом факте нежелания принять присягу сообщалось министру обороны. Но думаю, до этого не доходило. Заставить принять присягу в то время можно было каждого.

ГЛАВА 2

ЗНАКОМСТВО С ДОБРЫНЕЙ

Однажды дневальный выкрикнул мою фамилию. В батарее практически никого тогда не было, кто-то выполнял наряды, кого-то направили на хозяйственные работы. Меня часто оставляли в казарме на случай, если комбат вздумает позаниматься рукопашным боем.

Я подумал: «Комбат хочет тренироваться», но ошибся. У входа в батарею действительно ожидал меня командир батареи. Он сказал:

— Бери с собой спортивную одежду, пойдём в спортивный зал.

Я быстро собрался, и мы вышли из казармы. По дороге комбат ничего не говорил, а мне было любопытно, зачем он ведёт меня в зал. Ведь я его всегда тренировал в батарее.

Спортивный зал мне напомнил конюшню без стойл. Большое помещение, пол залит бетоном. Из снарядов здесь были железные брусья, турник и конь. А также пара штанг и гири.

В зале находились человек семь офицеров. В углу разминался рядовой. Он растягивал ноги. По его упражнениям я определил — парень занимается боевым искусством.

— Разминайся! У тебя будет с ним бой, — сообщил мне комбат, указывая на рядового.

— А какие тут правила, товарищ капитан?

— Не покалечьте друг друга, вот и все правила. Ну давай, давай, разминайся!

Комбат отправился к группе офицеров. Те о чём-то оживлённо говорили, изредка бросая на меня взгляды. Мне ничего не оставалось, как последовать рекомендации комбата. Заняв уголок и переодевшись, стал делать растяжку. Минут пять для разминки мне хватило, по крайней мере, так решили офицеры. Им не терпелось посмотреть бой. Надо отдать им должное: соперника мне подобрали одной со мной весовой категории. Отдав японским поклоном дань уважения основателям каратэ, мы начали поединок. Противник мне достался очень энергичный. Ему не нужна была разведка. Он весь расцвёл серией атак, как ранний цветок. Мне же его стиль ведения боя был на руку: он весь раскрылся, показал, на что способен. Тем не менее, пару хороших ударов я пропустил. И по очкам проигрывал. Его техника оказалась несколько необычна для меня: хотя это было несомненно каратэ, что-то выдавало нетрадиционность в его бое, присущую этому виду спорта. Пришлось слегка затянуть период прощупывания противника. Дождавшись, когда он немного устал, я провёл короткую серию ударов. Затем как бы случайно раскрылся, тем самым спровоцировал соперника нанести мне удар с передвижением вперёд. В этом момент я прямым ударом ноги поразил его в солнечное сплетение. Со стороны выглядело так, будто он сам напоролся на мою ногу. Удар был не столько сильным, сколько точным. Мой противник сложился. Потребовалось около минуты, чтобы его дыхание восстановилось.

Теперь он был начеку и не бросался в атаку опрометчиво. Я же воспользовался его осторожностью и без особого труда выиграл бой. Но, несмотря на победу, мне стиль ведения спарринга моего соперника понравился. Я подошёл к нему, и мы разговорились.

Его звали Василием, призван в армию он был из Арзамаса. Он утверждал, что каратэ никто его не обучал. Все удары, блоки и стойки он со своими единомышленниками разработал сам. У меня не было повода не верить ему. Так как чувствовалось в его технике ведения боя отсутствие догм, присущих каратэ.

С Василием мы подружились, стали часто приходить вместе в зал тренироваться и спарринговаться. От него я узнал, что, оказывается, офицеры сводят своих подчинённых в бой не просто так, а делают денежные ставки. Впрочем, это обстоятельство меня мало волновало, мне было интересно спарринговаться с различными представителями рукопашного боя. А таких в нашей большой части оказалось немало. Я дрался и с боксёрами, и с представителем корейского ушу, но чаще всего попадались всё же каратисты. Тем не менее, бойцов было ограниченное число. Офицерам приходилось с трудом находить из личного состава невыявленные таланты, так как после первого поединка становилось ясно, кто кого сильнее, а ставить на слабого никто не хотел.

Я стал понимать, что хороший боец есть предмет гордости командиров батарей. И неважно, тренирует ли боец своих командиров. Здесь важен престиж. Неоднократно я наблюдал, когда мне удавалось победить соперника, как светились маленькие, поросячьи глазки у моего комбата. Поэтому он и позволял мне некоторые вольности.

* * *

Как-то вечером ко мне подошёл комбат и велел идти в зал. Я собрался и пошёл. В зале было несколько офицеров и один солдат. Он разминался в центре помещения. Я понял: сейчас будет поединок, и не ошибся. Переобувшись в кроссовки (спарринги у нас проводились в кроссовках, так как пол в зале был отвратительным), размялся и мы сошлись. Традиционный ритуальный поклон, заимствованный у японцев — и я разразился серией ударов. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять: передо мной не боец. Поэтому не потребовалась разведка. Я с этим парнем решил покончить сразу. От каких-то из моих ударов противнику удавалось оборониться, часть из них он пропускал. Пытался идти в атаку, получалось у него не очень хорошо, но всё же один его удар достиг цели, и я получил кулаком в голову. Мне захотелось тут же ответить за свой просчёт, но мой противник остановился и попросил извинить его.

— Не извиняйся, — сказал я ему раздражённо, так как его извинения сорвали мою контратаку, — это же спарринг, а не бальный танец, где, если наступил на ногу барышне, нужно извиняться.

Мы продолжили бой. После того, как я провёл ему ещё с дюжину ударов, он меня умудрился каким-то образом достать ногой и вновь как-то очень виновато сказал:

— Прости!

Это выглядело, как будто извиняется провинившийся ребёнок, случайно разбивший вазу. Но ведь он явно не случайно меня ударил, а преднамеренно из кожи вон лез, чтобы достать меня своей ногой, проявлял всё своё мастерство, и теперь стоит и просит его простить. Нет, не будет ему прощения, подумал я, и после возобновления поединка так влепил по его голове, чтобы не было у него никакого желания просить у меня прощения. Офицеры были довольны, они получили зрелище, я был доволен победой. Как ни странно, мой противник тоже был доволен, только я не понял, чем. Улыбаясь, он подошёл ко мне, протянул руку и представился:

— Меня зовут Добрыня!

— Я так и думал, — съязвил я. — Никитич, видать?

Для меня он не представлял интереса. Поэтому я развернулся и пошёл одеваться.

* * *

Прошло немало времени, прежде чем мы вновь увиделись. Однажды Добрыня пришёл к нам в казарму, нашёл меня, и спросил:

— Может, мы позанимаемся вместе?

Мне казалось, будто он боится меня, уж очень интонация у него была просящая.

— Опять будешь постоянно извиняться? Сегодня никак не получится.

Добрыня сказал своё «прости», развернулся и ушёл.

«Странно, — подумал я, — пришёл не сразу. Может, не решался, что-то думал. Уговаривать, чтобы я с ним позанимался, не стал. Чудной какой-то». Своей необычностью он меня всё же заинтересовал. И, хотя как партнёр по рукопашному бою он был никудышный, я решил познакомиться с ним поближе.

На следующий день я нашёл его сам. Когда я вошёл к нему в казарму, он сидел на своей койке и за тумбочкой писал в тетради. Подойдя к нему, я сказал:

— Привет, Добрыня!

Он повернулся и, увидев меня, положил ручку в тетрадь, закрыл её и сказал:

— Здравствуй!

— Есть у тебя сейчас время сходить позаниматься в зал?

Добрыня улыбнулся. Он не скрывал своей радости и с готовностью ответил:

— Пойдём!

Пока мы шли, я поинтересовался:

— Ты откуда?

— Из Новосибирского Академгородка, я там учился в университете.

— Ты доучился?

— Нет.

— Тебя отчислили?

— Нет. Сам ушёл. Это длинная история. Если будет у тебя желание, я расскажу как-нибудь.

Перейдя в зал, мы, немного поразмявшись, стали спарринговаться. На мой взгляд, для того, чтобы действительно научиться драться, необходимо как можно больше спаррингов и, в идеале, с разными противниками, из разных школ и направлений.

Мои тренировки, ещё дома, состояли из спаррингов, длящихся практически всё время занятий, с минимальными перерывами на растяжку и отработку ударов на мешке. На разминку я старался уделять как можно меньше времени, так как знал: случится драться на улице, разминаться мне не дадут. Приучив тело к разминкам, без разминки можно получить травму. Ещё я был сторонником жёстких спаррингов. Необходимо не только точно и сильно наносить удары, но и уметь их держать. Бесконтактное карате я называл мастурбацией. Удовольствие есть, а пользы никакой.

В тот день мы занимались долго. Я щадил Добрыню, он мне казался незащищённым и открытым. После спаррингов я перешёл к изложению теории ведения рукопашного боя. Говорил о психологии бойца, о его эмоциональном настрое. Добрыня слушал меня внимательно, почти ничего не говорил. Я чувствовал себя старым учителем из китайского фильма об ушу, а Добрыню жадным до знания учеником.

Сейчас, глядя на ту ситуацию, я вижу её забавной. Он сам вправе был назваться моим учителем, так как уже в тот момент, сам того не ведая, я стал его учеником.

Тогда, не зная, в сущности, человека, я судил о нём по тем немногим действиям, которые он совершал. Причём совершал он их осознанно, пытаясь создать у меня (да и не только) о себе то мнение, которое далеко от действительности. Намного позже, когда уже лучше узнал Добрыню, я понял это.

С Добрыней мы договорились встретиться на следующий день. Мы пошли в зал и позанимались часика полтора интенсивным мордобитием. Я показал очень хитрый удар ногой в прыжке и с разворотом в воздухе вокруг себя. Добрыне этот удар понравился и он решил взять его на вооружение. Затем мы сели отдохнуть и меня вновь потянуло на теорию. Я стал рассказывать о различиях японского каратэ и китайского ушу. Упомянул про конфуцианство и даосизм. Как эти две религии повлияли на ушу.

Дослушав с неподдельным вниманием меня до конца, Добрыня спросил:

— А ты читал книгу Лао-Цзы «Дао Дэ Дзин»?

— Нет, а ты?

— Читал, я её наизусть знаю.

— Не может быть!

— Может. Она маленькая, у меня она есть здесь. Я её в тетрадку переписал. Хочешь, я тебе её дам почитать?

— Конечно, хочу!

— Она у меня в казарме, пойдём, возьмёшь.

Ещё до армии мне были интересны учения, связанные с ушу и каратэ. Я пытался искать книги на эту тему. Но такого рода литература не издавалась у нас в стране большими тиражами, а некоторая из неё была под запретом вследствие чуждой нам идеологии. Всё, что мне удавалось достать — это размышления советских академиков на тему буддизма, дзэн-буддизма, даосизма и т. д. А тут мне в руки попадает почти первоисточник. Я был очень обрадован, когда у меня наконец-то появилась возможность прочесть «Дао Дэ Дзин». Перечитав тетрадь пару раз, я стал переписывать её себе.

Теперь мы с Добрыней встречались часто. Выяснилось, что он очень много знает о буддизме, даосизме, да и о прочих религиях тоже. А мне тогда это было интересно. Мы гуляли по территории части, я задавал вопросы, он рассказывал. Его способность запоминать меня удивляла, он мог цитировать страницами. Он прекрасно владел английским и немецким языками. Увлекался сочинением стихов на английском языке. Неплохо разбирался в электронике. Иногда я его видел с тетрадью, где он производил какие-то сложные математические вычисления. Мне казалось, он знал всё, что у него ни спроси.