Глава 28. Гаркавый в селе. Село и люди.

Гаркавый стоял перед Учителем озадаченный, отпрашивался на три гладких дня к деду с бабушкой в утомлённое село. Младший брат отца работает в преуспевающем материке, бурит шурфы в газовый океан земли, готовит подачу газа для улучшения жизни людей под красоту высоких облаков, скоро возникнут условия даром брать энергию из воды, и газ станет бесполезным, надо спешить. Прислал дядя Коля перевод денег, чтобы выгоревший шифер старого дома заменили красной черепицей. Имеет основание и возможность, неплохо под таким делом прослыть на всю небольшую Марилянку. Село из-за мировых преобразований разваливается, тут даже петухи по утрам по-другому стали петь. Способ добывания средств жизни – самая нужная сила любого общественного строя. А этот новый строй запутался, не приспособился улучшать положение отсталого сословия. Утвердиться всё же охота. Конец тысячелетия не дал передовые показатели, а дядя в конец осени кровлю перестилает, красной металлочерепицей дом облагораживает, жениться собирается, после такой крыши красных невест не высчитать. Даром, что разъехались, - вернутся!

- Три предзимних дня это мало, - Учитель определил начало и конец стропильной перетруски, - для такого дела неделя нужна, смотри не вздумай тоже жениться, вдруг нам войну объявят, надо быть готовыми к захвату старого материка, прежде его военным путём готовили для нашего уничтожения, теперь мирно для такой цели объединились, неизвестно когда начнут. Передовое население земли ждёт от нас уверенного ответа, придётся вклиниваться во враждебный континент упреждающим ударом.   

Сеня Гаркавый въехал в забытое село на внедорожнике, бабушка с дедом всплеснули руками от неожиданности, а он сказал, что если бы село имело бетонную площадку, он бы и на вертолёте мог приземлиться.

 Расторопно за работу Семён взялся, объявил старый снятый шифер ненужным, и его мигом растаскали для сарайных нужд. Дед не одобрил такое расточительство, но бабушка прикрыла брюзжание старика: - Семёнше виднее, - сказала она, - село злиться будет, если этот шифер истлеет сам по себе, он тебе не нужен. В поднятом деле, дед командовал всеми работами, но его указания утверждала бабушка, без совета с ней он лишний гвоздь не купит. После каждого своего пожелания бабушка говорила:

- Кольше так лучше подойдёт.

 И дедушка усиленно старался извлечь выгоду результата. По старым обычаям не принято, чтобы отец брал плату у сына; отцу платить сыну за домашнюю работу тоже не годится. Всё идёт по положению кровного родства и самоотдачи. Меняется кровля под покровом предзимнего неба.

На следующий день с самого утра пришёл обросший мужик в подвязанной ушанке, холода в ночь стали воду морозить, к обеду солнце разогревает холод настроя, но мужик стоял посреди двора растопыренным, расписывал руками бранные посылы. Стал с плотниками ругаться, ему недосуг в чужое село часто ездить, а они уже год как обшивку фронтона не зашивают, за мастерами долг и дело, ветер по чердаку гуляет; требовал всё бросить, срочно к нему идти работу давнюю заканчивать.

- А как же моя крыша? Доделают, тогда разбирайся! - дед стоял решительно на защиту плотников, но и мужик напирал, пререкался с мастерами: не взяли бы плату за фронтон он бы давно сам его забил!

Бабушка тоже слово хотела сказать, но дед грубовато велел ей идти на кухню, хотя смотрел вслед ласково, вставлял в глаза далёкую память, что не забыла лёгкое платьице, в котором он первый раз её обнял.

Семёнша, бабушкину мысль всё же протянул: - Зачем лето пропели, как та строптивая стрекоза, не удосужились извлечь удобства от жары, а теперь дожди и снега вот-вот зарядят; фронтон ваш ещё подождёт! – он почему-то подумал, что мужик этот, даже в зной лета шапку не снимает.

Мужик шапку поправил: - Сравнил, целую крышу не покрыли, когда  жара долго стояла, кто в зиму оголивает стропила? Тут упущение, а я давно плату дал!

-  Мы не чувствуем нужды содержать отставание, наперёд не платим, в том, наше преимущество. Нужное соответствие порядка соблюдаем – вот мотив текущего развития. Тоже, придерживайтесь порядка дядя Вася, летом надо было думать!

Дядя Вася посмотрел криво на всех, ничего не извлёк, пригрозил плотникам последствиями, обиженным ушёл.

Дед весь день улыбался.

 Сеня Гаркавый, по заданию Учителя, вечерами в народ уходил, принялся жилы дворов щупать, узнавать, как людям живётся без колхоза, спрашивал, долго ли ещё проникновение бестелесного образа жизни терпеть будут. Если, крестьянство ликвидируют как класс, то второе после пролетариата подразделение, не сможет постоять за своё преимущество, это будет позорное явление. Люди вроде всё понимали, пережёвывали житейскую сумятицу, но связь с землёй не давала волю столетиям, бедственные явления были всеобщими, есть, что терять от волнений, ждали положительные перемены, а они не идут, им неоткуда взяться - город наступает.

Городской житель, от горя нищеты, продал квартиру, выбрал в селе за копейки оставленный дом, обжил, довольным крутится вокруг пяти плодовых деревьев – называет их садом, целует стволы и кроны, имел весёлое настроение, но напоследок неожиданно люто посмотрел, бранными словами ненависть к бывшей жене вылил. 

Семён зашёл в бар, обратил внимание, что люди села податливыми стали, обрели изменчивое состояние.

 Четыре разных человека сидели за массивным вытесанным из толстых плах столом, кроме пустых бокалов ничего больше на столе не уселось, - говорили о еде. Первый частный бар в малом селе изначально нёс неуёмное назначение, имел название: «До последней копейки» - хозяин, невысокий цыган с большим животом, всегда в атласном костюме и лакированных туфлях ходит. Самый толстый из четырёх пьющих пиво, Лавр, гладил живот, выпитое пиво урчит в кишках, недоволен, что  кроме кружек с осадками пива, на столе больше ничего нет, закуску ни подали. Ни заказали, потому и не подали. Заказать было что, а все копейки до последней укатили. Лавр, смотрел на копченый окорок и вяленый толстолоб в холодильной витрине, видит, как звериное желание с каждого носа капает в пустоту стола и пустые карманы, почесал языком выпирающие зубы.

 …Напротив, у соседки тёти Лёды плотники крышу кроют, из обрезков балок и досок сбили временный дворовой стол и низкие скамейки без спинок. Плотников, из другого села, хозяева кормят; как раз садились обедать, когда Лавр вбежал во двор соседки:

- Тёця Лёдця я хочу у вас покушать, - сказал он хозяйке, - и гладит, почти как у цыгана выпирающий живот, пыхтит.

- Ух ты! Садись Лавруша. Что дома не кормят?

- Кормят, но я хочу за новым столом отобедать, чтобы сытной едой и стружками пахло. Насыпь мне ляленько в большой супник.

Тётя Лёда насыпала плотникам тарелки с наваристым борщом, запеченную картошку и варёного петуха отдельно положила, соседу супник с борщом и фасолью наполнила, мелко нарезала хлеб. Недавно Лавру скулы правили: надкусывал большие ломти хлеба, его перекосило, соскочила с шарниров челюсть;  костоправа-знахаря нашли - ему удалось на место лицевые кости вставить. Стула лишнего не было, он сел в торце стола на большой плотничный чекмарь, озабоченным человеком сидит.   

- Я тётя Лёдця, скажу по-соседски, курицу тоже люблю, - Лавр большими пухлыми ладонями разорвал парящего варёного петуха пополам, и бросил обе половины себе в супник, - эта рябая курка цыплёнком бегала, когда я её себе присмотрел…     

- Что-то давно не видел тебя Лавр в нашем селе, редко у тестя гостишь, - заметил старший плотник рашпильным голосом, мыкнутая в супник птица уволокла настрой всей бригады.

- Да был я на пасху, всего только два раза стол накрыл, и вино у старого, бочкой замшелой отдаёт. У меня добротный погреб есть, каменной аркой выложен, как очищу от земли, наполню всю посуду сухим зайбером, неуёмный запас всякой еды в нём буду держать, это я умею.

- Лаврик, а, правда, что ты трактор руками можешь остановить?

Лавр выставил над столом огромную плечевую мышцу своей левой руки: - Никто не поломает моего борца, я этой рукой - пиво вёдрами выламывал.

- И что сможешь ведро пива за раз выпить?

- Я и два выпью, ты мне только выставь!     

Лавр ломал крупные цело сварённые части «рябой курки, которую он ещё цыплёнком присмотрел», при этом выглядывал, не принесёт ли тётя Лёда из печи ещё чего такого, в обильном масле утку обжаренную.

- Видно, что тебя дома плохо кормят, - старший плотник съеденную обиду бригады выстругивал из глубины гортани.

Лавр перестал жевать, смотрел, смотрел…, потом говорит: - Пусть дядя Захар скажет, как я ему помогаю, мешки с зерном, один на чердак тягаю.

Дядя Захар, молча, непонятно махнул головой.

- Во…, - сказал полным ртом здоровяк, и продолжил с хрустом грызть обглоданные косточки, скрипуче жевал косые взгляды плотников.

Он точно не пригодится нашему Учителю, подумал Гаркавый, всё же надо его подо что-то, приспособить. Можно, больного прошлым строем человека из ветряка, в спальный мешок поместить и пусть носит, ходит за нами, а мы время от времени будем спрашивать: жива ли ещё в мешке эпоха крысолова.

Тётя Лёда, положила на сколоченные бантиновые балки, две сковороды с запечёнными горячими пышками.  

Лавр расцвёл улыбкой, выпрямился, струсил живот, и принялся, есть масляные слоёнки, брал руками из середины сковороды, где сбежалась, сметана, покрытая розовой коркой. Горячая запеканка жгла рот, он языком крутил ломти во рту, перекидывал, и глотал не разжёвывая, пальцами челюсть придерживал. Пока у других куски остывали на тарелках, выгреб всё со сковородок; слезился, охал и приговаривал:

- Я, дядя Захар, когда надо что-нибудь тяжёлое переставить ты не ограничивайся, говори, показывай, по незнанию могу не в том месте положить. Для меня это дело простое, я хорошо в тяжестях разбираюсь, со мной не каждый потягается. Пойду на доверие три кружки пива выпью, а то до ужина ещё далеко.

Лавр встал, осмотрел стол, убедился, что всё съедено, больше ничего не подали, сказал: что страшнее пустых столов только проказа бывает, не любит пустые столы. И вышел без ни какого такого спасибо, пошёл пиво на доверие пить.

Гаркавый вернулся в мировую школу с выполненным заданием: и крыша новая сияет, и дворы сельские все обошёл. Достал спрятанную серьгу, нацепил, - снова невидимым стал. Принялся порученное исполнение школе рассказывать, объяснял неизбежные явления, что видел в надломленном селе: в бывшем общественном хозяйстве движется переход от социализма к единоличному капитализму; товарное преимущество важнее социального строя. Выходит, неуравновешенное соотношение земного уклона установлено в мире, стоит несоответствие нужной отдачи и прибыли. Крестьян осталось мало, будет ещё меньше, их электроника вытесняет, хотя сословие имеет самое важное значение для земли, его никто не видит. Если все внешне городские признаки перестанут снабжать село, оно ещё тысячу лет проживёт без изменений. Но вдруг решат крестьяне пищевую продукцию остановить намертво, - это внезапное бедствие хуже любой заразы отразится, Лавр это хорошо знает. Остальное человечество, с перерывом на военно-дорожный запас, протянет без положенной пищи, каких-то семьдесят шесть дней. Все города умолкнут, тишина воцарится по всёму свету, из всего народонаселения земли останутся одни крестьяне. Рыбаки, охотники и собиратели - давние родственники по пищевому управлению живота, те же крестьяне, их можно по старой памяти в артель записать. Так что пора менять местами распределение товара – разделить назначение условных денег и выращенное пропитание. Лавр знает, что такое последняя копейка.

 - Ого! тут какое-то унижение, - возмутился Пропадит, - обмен всех веществ перемешивается, и мы обмякнем.

- Пока село ветшает, городские люди успевают прогуляться по ровно сложенным камням, любят обсуждать: всякую грядущую реп музыку и корявое пение, архитектуру высотных домов с башнями, о спорте спорят, об иностранной валюте рассуждают. В уединенной самотности развлекается весь компьютерный народ. Город живёт заодно со всеми мировыми событиями. Крестьяне плохо разбираются в таких вещах, для них город - место спрятанной пустоты. С самого детства прикладывают ухо к траве, слушают тепло земли, дышат запахом почвы: обнимают совершенно незаменимую для них родину. Им притворство и лживая нежность не нужна. Людям по-разному видится мир. Они духовный оберег наций.

- Когда это ты Гаркавый придумал? – Полова засомневался, и начал:

«Помнится, Учитель, Сущий хотел все города ликвидировать, сделать обитаемое пространство ненавистным к городу, состоящим только из сёл, где люди будут иметь обязательные подвалы и лечиться от скуки мёдом, солениями, и фруктами. Едва ли это удачное предложение, но я буду требовать издать именно такой закон. Только так можно в совокупности исправить назначение человеческого вида, иначе, пока обезьяны снова станут людьми - миллион лет пройдётся ждать. В селе жизнь и смерть всегда рядом, тело и душа беспрерывно ожидают нужные урожайные перемены. Если город победит село, увядшие выдумки непременно продолжат искажаться. Человек там, сам по себе один, а тут каждый как многие. Без благородного насилия ничего не получится, сколько бы ни плакали пострадавшие: они сами предпочли палку и порох, вместо слёз. Люди в городах ушедшие, а село из-за развала строя тоже начинает портиться, надо недостатки в преимущества переделать. Мы же ни какие-то там красные кхмеры, у нас свой простор, никого ни будем пускать, сами упреждающе победим отставание. Городское человечество заражено приобретённым безумием, неоткуда брать полезных изобретателей, если такие есть, так они пробрались сквозь трущобы кварталов. Сколько можно петь устаревший тяжёлый металл, и слушать вышедших из моды битлов, это же обезвоженная пустыня, внедрённая слеза. Портится простота выбора. Я предлагаю объявить неповиновение искажениям - вот где конец печали. Для начала пусть каждый прочно утвердит своё личное изобретение, которого нет в представлениях других людей, такие лавры не всегда удачны, но мы будем отбирать те, что нам подойдут, станем вносить внезапные изменения. Предыдущая власть плохо разбиралась в сельском вопросе, а новая вообще понятия не имеет. Установилось правление незнающих, а это конец всем мировым событиям, сплошная путаница. Недаром один продвинутый остров откололся от материка, такое уже было, жди новые мировые события, только упреждающий удар поставит на место распавшуюся челюсть. Нет других вариантов: Город переселяется в село! И точка! Мы во всём всегда первые».

А, что село, село как обычно. Уже два года, как под домом Лавра сложен арочный погреб, вокруг изнутри дремлет опалубка твёрдой земли, всего-то дел, выгрести грунт из-под арочной каменной кладки. Да всё не досуг Лавру, много пива и тяжёлой заботы кругом, есть куда силу девать.

 Лежит Лавр на топчане, чувства отдыхающей силы ворочает, думает: пора свинью колоть, смотрит в окно, отец мелькнул с черенком под мышкой, и братья вроде тоже лопаты несут. Быстро прошли.

- О! – решил Лавр, - старый собрал братьев подвал мой чистить. Сам неохотно поднимается с постели, придётся подсобить, это не крыша. Один день, и грунт-опалубка пропадёт; в глубине стены ниша с бутылкой водки дремлет, чем не стрекало. – Пусть начинают, пока я в баре восстановлю похмелье, - думает он, - сообразили наконец-то родственнички.

Выходит Лавр во двор, с медвежьей неуклюжестью подтягивается, в руках отца и братьев палки вместо лопат. Отец первым ударил, и братья пошли лупить, били пока не устали, - знали, что ровно отоспался, и тело плотное есть, где палке упасть.  

- Если через неделю не выгребешь подвал, повторим, - сказал отец, и ушли все.

- Вот это окорок. Видно жена старому пожаловалась. Придётся всё-таки побить её и вырыть подвал, вдруг атомная война начнётся, негде будет прятаться. Недаром, малый Гаркавый сказал: подвал в будущем каждому пригодится, - Лавр почесал побои, суетливо перемешал личное колебание, принялся врываться в арку погреба, сыпучую опалубку стал вынимать. Втугачку работа идёт. Ещё та тяжесть, силится он, хочет на всё село живым земснарядом прослыть.

Палка, орудие успеха, без палки, - думает Лавр, - не появится воодушевлённый подъём, нет разбуженного состояния. До ниши с водкой охота быстрее добраться.