Глава 50. Установление.                                          

  Всего лишь было Начало. Было Сотворение Вселенной, стояло Старое Православие - и то путь признания Творца! Ищут, а не находят.

И всего-то нужны люди верующие в старое православие, оно везде и среди всех. Человек может жить и без веры, важен преобладающий всеобщий дух, в котором живёт.

Солнце скрылось, воздух холодный стал падать, а ещё праздник называется, принялись кричать: Мир. Труд. Май. И что видим: звёзды, горы, много воды, облака, и всё остальное время, - то движение природы. А что знаем? - Вымысел! - он забота ума. Наше дело до Законника не доходит, потому совесть у нас чистая. Где взять путь? Не счесть. Он только в слове. И малая часть услышит силу слова – Нет! Мы день и ночь. Взор скрипучий носится со стороны. Среди успешных попадаются люди высокомерные и обидчивые, гнев их идёт издалека; дёргаются по лицу мышцы, трепещут, словно птицы подбитые падают, - Учитель, копаясь в мыслях, глянул в сторону даром летящих над морем птиц, сказал:

- И что Россия, пришло ли то время, когда все будут желать её любви?

Тело у него тёрпло от неожиданного желания говорить на митингах громкую правду, он даже поднял руку, чтобы приветствовать народ, но она повисла, никого не оказалось, кто бы мог понять то, что давно известно, и никто не знает то, что прежде знали. Они беда всего мира: предатели, недруги, скупщики оружия, порицатели доброго, очернители благостного, разноголосят ложью и хулой, беспрерывно насыщаются и лицемерят. Утонули, пропали в пропасти веков и десятилетий. Не воспринимают, что почитаемо. Имеют стремление к алчности, находят скрытных однодумцев, насыщают режимы порохом и дымом. Один капитал шлёт другому выгоду, другой тому, кому надо, накопления греют тех, что около власти ходят, и никакие слёзы матерей не потушат едкий пожар корысти. Социализм уравнивает рвения – капитализм убаюкивает сомнения, прислуживает, извлекая мзду из беды, беспрерывно сребреники в кованых сундуках переставляет. Теперь, из одного только воображения, можно монету чеканить. Отделились имениями застолблёнными, нашу беду не слышат, слово гаснет, а думают, что это преимущество. И разве не печален случай, когда притворщики с возвышения, камни в колодцы бросают. Я знал человека, что ответственно расчищал и углублял засыпанные илом источники – горло его пересыхало от жажды. А столько сделал для орошения земли. И какая это беда, когда одну глупую голову, наследует другая более глупая.

- Вот он. Один убитый посреди улицы человек.

- А человека такого пятьдесят миллионов людей вынашивали целое столетие.

 Для нас это уже война.

Где-то вдалеке ухали взрывы, привыкли к ним – высокоточное оружие называется. Летит куда надо, люди ему не нужны, с тягучим треском падает мысль тяжёлая. Несносные, наполнили улицы тысячами убитых, на то и убитыми считаются, что солдатами для боя их сделали.

Пришли люди с неограниченными полномочиями, себя миротворцами провозгласили, и тут же стали распоряжаться жизнями людей. Горе не убитым - матерям их горе. И неизвестно есть ли печаль громче, чем падающая заодно с пулей жизнь. Изобрели точечный прицел для лихачества и удовольствия своего, брызгают безобразиями от тоски.

- Разве, наносящие вред не пропадут…

- Птенец куда-то затерялся?..

- А подбористо шапку носил, и приодет был как-то странно, во всём жёлтом, туфли и голова у него посинели.

- Жар огня нагнул, прислонился, утонул в густоту теней. И так ясно -дурака включает.

- Уже слышали!..

- Что творится, неминуемая гибель многих настигнет! - пришёл человек бритый со всех сторон, назвал себя «волосатым шмелём», ссылаясь на военное время, высказывался ограничено и безропотно.

- Девяносто двух летняя старуха, тоже плакала, голосила: - Что мы будем делать, так страшно, нас могут наказать за терпение суматошного дня, я никогда не была в аду, не знаю что это такое. В прошлую войну была девочкой, чтобы спрятать волосы от соблазна, мама под мальчика меня постригла. Сама старуха, когда-то была оперной певицей, так распрямила грудь, будто ветер аплодисментов вновь ударяет ей в лицо.    

- А мы грызём гранит, скрежет громче чёрствого окатыша, и всё великое – необъяснимо. Природа – лучшая школа жизни. Религия – ядро народа. Без совестного начала - нет религий, одно безумие, некому народы удержать.  

… Тоже, много талантливой поросли, дар куплен, испорчен, не принадлежит назначению, а есть кому портить. Идут строем рабы строя. Не видно конца, все безуспешны. Недра кипят в глубине состояния, лучи одеревеневшие в лесах горят, бескрайние степи родины поглотил взор – от сотворения принадлежат всем. А всё не наше! Захватили алчные и кощунствуют; лишили возможности обнимать просторы Родины. Невозможно и подумать; походя, у нас оказывается безвременье стоит, - Алтын, грустно ощупывал серьгу, ещё больше противился состоянию, весь в растерянности: - Учитель, сможете ли правду сказать, если я свою спрячу, вы запретили слово «господин». Весь мир его назначение портит.

Учитель увёл взгляд в сторону, потом вверх, облака над городом рожались от взрывов, пожаров, и слёз; такое впечатление, что переход через вершину гор утерял, сказал:

- Ааа, помню, помню, что-то такое говорил. Мир убывает, утратил наследие Создателя. У человека один господин – сам Бог. В том изначальна тайна и посыл жизни.  А те, кто хулят доброе – высокомерны. Произойдёт то, что сами уготовили себе. Помните, что ещё я запретил тратить время на изучение чуждых словарей. Оставляйте без внимания тех, кто крутит вокруг ваших глаз уничижительные причитания. Их учёность - невежество духа. Трепет будоражащей мысли важнее правописания. Многих воздвигло время. Многие мало учились - они сами наука. Все обученные прилежны поведением, поместили свою грамоту в знания назначенных правил, преувеличили явления выгоды. Жизнь - сделка. В людях обнаруживаются постоянные изменения, приходит время, когда они не могут быть теми, кем прежде были. Затем силой, которая ещё сохранилась, соразмерно обновляют и обретают новые умения, новые привычки - если вдруг старые им изменили. …Или стали хуже.  

Пришёл человек неоткуда, сам невзрачный, и роста никудышного; похоже, не прилагал в жизни усилия наслышанные, если небыли нужны; в фуражке - голову берёг от жаркого солнца и холодного ветра. Чем установился неприметный человек - тем и существует. А если проявляют к нему внимание - то, только как милосердие; постепенно он приучился к утешению и одиночеству. Никогда этот бедняга не полагался на политиков и начальство, они поводыри многих, их усилия редко доходят до отдельного человека, а он всегда одинок. Память на имена, тоже видно слабая, всем кто выше ростом, говорит: - Уважаемый. А если попадался ниже: – Иваныч. Внимания на него не обратили. Он и пропал.   

- Других полно, вхождение в рабство к носителям размноженных звуков – радость. В том видят преимущество времени. Купаются в удовольствии слыть осведомлёнными. Озабоченно говорят о своей пригодности, а на самом деле не воспринимают слова возвышенной веры. Ничего не сказано против веры, а сказано против тех, кто из веры хочет выгоду слышать.

- Презирая падших, следует снисходительно относиться к ним, то люди измученные несовершенством, живут в тесноте. И если неприязненны к кому-то, не означает, что надо быть бесчеловечным, - это нужно для того невзрачного человека в фуражке. Высота там – где он. Я знаю мельницу, которая за всё время не смолола ни одного полезного зёрнышка, крошит камни известняка – люди от пыли умирают.

- Тогда нужно находить только полезную работу, она отблагодарит. А едва ли следует восхищаться непременной местью. Не обязательно убивать презренных, если они усмирились.       

- А если притеснители начнут гонения в изведанном просторе? - такое уже было. Вдруг, человек перестаёт быть человеком. Разве это хорошо?

- Это хорошо видно, раскроются постоянные отличия. Те, что устоят, покажут преимущество, не станут подражать страдальцам неявной власти; искоренят неудачное присутствие. Напуганная повелительница заигрывает с врагами, не мешает насыщаться, потому и установились в просторах Родины недостойные люди. Если Впередистоящий - не отец доброй воли, он не годится для стояния впереди, не на месте своём.

 Впередистоящий – хранит единство всего живого. Если болит конец малого ноготка, это боль общего страдания, преисполненный чувствует досаду, лечит сплошное ощущение. Он стражник всего единства. Такого нет, всех преданных и ровных людей, отводят по имущественной бедности, власть тут дряблая, это худой посыл. Обнищание народа идёт из-за явных и скрытных поборов. Власть нуждается в постоянно полезном начинании, а его нет, некому поддержать, не допущены способные.

 …И устранены, не преуспевают назначенные для соперничества народов. 

- Ведь стараются, и даже что-то извлекают, боятся прошлых достоинств, которых ошибками назвали.                                                                                         

- То преоблачение, вмиг может развалиться. Молча, нехотя будут применять свои наличия приласканные платежами; они есть, и их нет. Внедрение прошлой возможности - не наполнено былыми достоинствами. Зачем слушать, всё равно ничего нового не узнаем,  постоянно лгут и оправдываются, они дети бывших и настоящих.  Остальные деятели и чиновники тоже скажут: мы вас не просили нас содержать, у самих предостаточно всего, мы вами недовольны.

Ничего необычного: - Духовно бедная власть наклонилась, и подбирает негодные плоды.

- Придётся-таки подняться, чтобы некому было предъявлять несообразные требования. Смотришь на тишину шатающегося дня, и не хочется признавать, что мир испортился до неузнаваемого опустошения. Когда распорядители подменяют восприятия Родины и неумеренно обогащаются, ступни веры в потрясения входят, власть вдыхает безбрежное колыхание, управляет притворством и страхом, она в бессилии. Уже падают. Народ крепок – когда равно благоустроен. Творящие беснования, берутся высчитывать шаги эпохи, сами скованы изнеженными ступнями, загоняют становление дня в свои доходы, пребывают в состоянии высокомерной прихоти и невоздержания.

- Бабочка и та боится смерти, для спасения - крылья себе придумала, а какая ни будь печаль не спросив, заберётся в сердце и стонет, меняя день на ночь.

- Тут, больное своенравие устранимо, и падшие ниц малоценны, - сказал Увалень, -  некому приструнить. А будут спрошены. Нет расстройства - исчезнут из строк написания навсегда.