Балясины

Занимающийся вопросами снабжения в нашей дерево - отделочной фирме Коган, - человек неуклюжий; строением тела медведя напоминает.  Он даже лицом чем-то похож на медведя, глаза только всё портят, они у него выпуклые, округлённые и облачно-серые, как горизонт моря в закат дня. Начальник он доходчивый, говорит откровенно громко, почти кричит.  Если собрался кого-то подтянуть, не станет откладывать, сразу предупреждает назидательно:

 — Смотри у меня, а не то я человек революционного характера, могу круто всё поменять в твоих доходах.
 
Если бы он не был, почти медведем, может я не догадался бы что фамилия Коган, ползёт от слова – коготь.  К тому же, работу он организовывает цепко, когтями прокалывает своё предназначение, выгоду чувствует как медведь стельную олениху в просторах бескрайней лесотундры; не упустит.  Видно именно из-за такой цепкости, всегда оправдывающей доходную целесообразность договоров фирмы, пошёл слушок, что он настоящий хозяин столярных цехов. Вот оно что!  Как то одну очень объёмную работу хотели у нас перехватить, - не смогли, не получилось у них, а люди те во власти сидели.  Главный финансист, который, скорее всего и есть истинный воротила всех дел, сказал мечущемуся директору Иваннику:

 —  Сиди тихо, не дёргайся, ничего у них не выйдет, Коган когтями вцепился.
 

 Я видел, не знаю этот ли случай, тогда у Когана во рту слова пенились, так стучал ногами, перекрытие могло завалиться, он неистово на кого-то из посторонних орал:
 
— Они мне пять предприятий уже развалили, всю мою прибыль - в мзду свою превращают. Прибавочная стоимость от людей труда, на взятки чиновной орде уходит, я не могу запустить для общества механизм полезного обмена изделиями, паразиты уворовывают мою предприимчивость, всю мою деятельную жизнь.  Или нулевые люди из меня капиталиста сделают, или я их, бездельников свергну без остатка наличия.
 
Скажи, как они его достали!  А насчёт того, что это финансист сидит владельцем, у меня сомнения.  Ходит он одетый в чёрт знает что, без никакой опрятности;  обувь стоптанная,  змейки не застёгиваются.  В сто рублей облачился.  Я и то богаче одеваюсь.   Иванника, тоже не праздную, какой он директор, бродит по конторе, ссмо…отрит…, зайдёт в отдел, у него глаз один косит, такое впечатление, что всегда подглядывает, топчется без нужды, словом - не пришей кобыле хвост; на воз фирмы - лишняя коняка. У него невыносимая потребность поумничать перед теми, кто числится по должности ниже его.  Всё он знает: про партизанские тыловые проникновения в Карпаты, про папу римского может часами рассуждать, только бы не о работе;  я ни разу не видел, что бы он нужным делом занимался.  Как то стал пояснять, даже не помню, был ли на то повод такое заявлять, мол, Коган вовсе не коготь, а вождь в каких-то древних, он сказал: арийских племён.  Для Когана он – ломаный грош. Но своё отстаивает, перечисляет: иранцы, готары, татары, хазары, булгары, аруссы – это значит потом все русские;  одним словом называет те племена, что ары в названии содержат, всех не упомнишь, запутаешься.  Националист! - всегда в нём это замечал.  Я плохо, слабо разбираюсь в высоких таких вот исторических сказаниях, но все, же кое-что слышал об ариях, возразить тоже могу, пусть не воображает косоглазый.
 
— Ну, вы и загнули, — я с ним на вы, как-то главным начальником состоит.   Вы говорю, последних, точно не имеете право к фашистам причислять.  За такое вполне правильное возражение, этот нацист, обозвал меня преступным словом.  Я конечно слово  не повторю.  Ну, он и наглец.   После всего чуть ли не кричит разговором, Когана из себя выжимает, спрашивает: знаю ли, какое название имели древнерусские владыки, известные нам все князья: Игорь, Олег, Ярослав…

— Князья!  Кто это не знает!? Он думает: ученика паркетчика спрашивает, я тоже в руководстве как-то записан, имею начальное образование, старшего менеджера зарплату обновлённую получаю. На этот раз правоту мою, он подтвердил другим словом, могу даже назвать, уже по одному этому понятно, что поставил я его в отведённые ему квадраты, успех имею заслуженный.  А он перечисляет снова одних и тех же: — Ярослав, Святослав, Владимир — значит всех их в дохристианской Руси, - каганами величали.
 
Ну, и я Владимир, (меня зовут Вова), так что теперь с Коганом равняться…

 Иванника срочно вызвали этажом выше, подумаешь дир…ректор, - начальник над собой.   Если бы сразу смог возразить, нашёл бы что сказать, а так случая больше не было уточнять, и особенно по производственному делу.  Оно конечно, но… как-то после этого, выслушиваю, как Коган нам менеджерам указания задаёт, и где-то начинаю думать-таки, действительно воитель велит, из рода каганов в наш век добрался.

 — Значит, Вова! - говорит он мне.  Меня зовут Вова, я неженатый.  - Поедешь в Закарпатье Вова, вот тебе адрес, балясины привезёшь, они нам выгоду оттуда принесут. Ты меня понял, срочно оформляй командировку, быстро, быстро.  Балясины нам уже нужны, а ты ещё тут сидишь. Чем не каганские повадки, - так указывает, что невольно подумаешь, - зарплату удвоит.

Наш бухгалтер, Нина Имрановна, отсчитывая командировочные, спрашивает меня:

— К нацистам едешь?! - Запутать видно хотела.  А мне без разницы, пусть сумму чёткую выдаёт.  Ладно, она  женщина, но тут  ещё Гриня, мой товарищ, он меня на вокзал завозил, тоже говорит:

— Смотри осторожно Вова, там все бандеровцы, у тебя пистолет есть?   Я и, так не Ковпак, но тут, он меня железно посадил.  Подумал, а не заболеть ли мне срочно, пусть Коган другого пошлёт.  Гриня видно догнал,  что я трухнул, он меня хорошо знает, исправляется, подучить решил, подбадривать взялся, говорит:

— Ничего страшного, главное по ихнему балакай, чтобы ни одного русского слова.

— Да…а, ну… как я разберусь, какое слово нерусское?  У меня не получится, запутаюсь…

— А ты гони на Империю, всем рассказывай, что русские тебя искалечили!  Фамилия твоя хохлятская, - пройдёт.

Когда он сказал «искалечили» я себе представил, что меня палками по конечностям долго били, ноги поломаны.  Они же увидят, что я не хромаю, бегать могу, как докажу что искалеченный?..  Если бы директор Аттилу, Курбата, и всех хазар не ставил над ними, точно вернулся бы, а так… Еду.
   
 Доехал до Львова, взял билет на Сваляву.  Время до поезда есть, прогуливаюсь вокруг вокзала, знакомлюсь с городом, вышел на улицу  имени  командующего повстанческой армий - Васыля  Кука, тут даже ему памятник стоит.  Вот это я влип, в случае чего думаю, немым прикинусь, надо срочно сходить с этой улицы. Смотрю, девушка  привлекательная идёт, я за ней, вроде и мне туда надо, поднимаюсь по лестнице, а она за металлическую решётку, хлоп дверь решётчатую на замок, перед глазами вывеска неброская:  «Националистическая партия».   Ужас!  Главное знал, что на этой улице опасно находиться.  Девочка, очень даже мило представляется:

— Олена Черногуз. Вам кого? — Чёрненькая, красивая…, а я неженатый; на всякий случай прихрамываю на месте,  недоволен, что она за решётку ушла, инструкция такая видно у неё. Говорю:

— Мне лидера! — дрожь в ногах такая, что на самом деле захромаю.

А она как-то сочувственно:
—  Уехал,  выборы, он в  Сваляве сегодня. — Час от часу не легче…, опасность буквально меня преследует. — Приходите завтра, он точно будет, — обещает девушка, и приятно улыбается…, маме бы очень понравилась её улыбка.

Схожу по лестнице и думаю: а не вступить ли мне в эту партию…

Качаюсь, еду в Сваляву. Зима, снег везде, горы лесом еловым покрытые.  Красиво.  Я ещё в Сибирь ездил за кругляком,  точно такие же места образованы небом, можно спутать, если не знать куда приехал.  Вагон почти пустой, если и садятся, - остановку, две проедут и выходят.  Но я даже не дремлю, как зайдёт заметный пассажир, спрашиваю сразу:

— Котра година? — мол, свой!  Да…а, ну доехал я до Свалявы, нашёл предприятие записанное Коганом, оказалось выходной ещё идёт, - воскресенье.

Охранника расспросил, мужик разговорчивый дежурил, а у меня бутылка вином разливным наполнена.   Холодно.  Он меня пустил погреться на проходной, в дежурке.  У него тепло, топит печку обрезками от изделий, срезы краёв всякие горят, у Когана бы применения нашли.  Вскипятили мы вино с сахаром, я хорошо так отогрелся, спешить некуда.  А охранник дверь приоткрытой оставляет, я два раза поднимался закрывать.  Он снова холод точит, тихо сквозь улыбку слова винные выдыхает, рукой мне показывает то на дверь, то на печку: тепло – свежо, тепло – свежо, отсюда тепло, - оттуда свежесть… так наличие всего окружения не теряется, настроение бодрости присутствует внутри, показывает на грудь, и на часы поглядывает.

Допили мы вино, он говорит:

—  Давай Владимир, наверно погуляй, а то шеф в эти часы выходного тут бывает.  Можешь зайти к моему племяннику к Роме, он балясины частным образом точит, сдаёт посредникам, тебе напрямую цена пониженной выйдет, если хочешь. - Объяснил, как дом племянника найти.

В праздничный день и с пустыми руками идти не дело.  По пути купил трёхчетвертную стекляшку с вином, я водку не очень-то.  Рому легко нашёл,- нормальный мастер, моложе меня, новую армию недавно отслужил, женатый, вторую дочь ждёт.  Сам жилистый, смуглый, высокий.  С зубами видно у него незадача, они у него разряжены и почерневшие, но должно быть прочные - пробку пластмассовую с бутылки зубами снял.   В который раз убеждаюсь, что торговля подделку любит, фальшь - прибылью тешится, не даёт хорошего продукта.  Как только добавил стакан этого пикета, у меня память поехала.  Вроде мастерскую смотрели. Станок запускал Рома. Жена конечно у него – сварливая оказалась...
 
Затем мы к Юре, к шурину его пошли.  Выбора особого нет, водку купил, деньги при мне.  Юру мы нашли не в духе, решили все вместе к куму какому-то идти. У этого кума, уже сидел другой кум. Словом людей порядочно в доме у кума разместилось, хорошо, что две бутылки взял.  После сто грамм, моё состояние полностью развалилось, но пытаюсь положение ловить. Слушаю разговоры их. Население политикой Киева недовольно, вот-вот, пойдут пулемёт с чердака сносить… Говорят, Киев их в нищету заводит, - лес весь уворовывает вырубает.  Оползни Киев вызывает, реки обезвоживает… Сам молчу.

В карты стали играть, ну и я тоже: по пять копеек в секу.   Игра такая, что заморочишься выяснения делать, тут за каждым выражением лица хитрость спрятана, иногда крик становится доводом.   О…оо, с чего это я расслабился, вспомнил, чему меня Гриня учил, - и я по западенски,  с оборотами неуклюжими,  всей силой картами ударяю в табуретку.  Смотрю, люди  вроде как умолчались, своими картами сопоставления находят, собираются с мыслями.  А что тут думать, какая карта выпала, такими очки в глазах светиться будут.  У меня три масти, восторгаюсь: - Оцие дзило!..  Мне Рома говорит:
 
— Ты друг не мучайся, мы русский понимаем не хуже тебя, говори как тебе удобно.
 
С чего это он решил, что мучаюсь?  Аж обидно стало.   Вся комса по триста слов выучила, скабрезным сделали язык, ополячили; можно подумать я триста слов не запомню.   Ну, ещё пятёрик фраз повторяют. И я могу сказать: «Уявить соби, яке це ганебне явище»  - подтверждают этим, что после комсомол – партийной дурки, могут дурить по либеральному, по баптистки, и даже по демократически.  А почему так получается?  Потому что – «це цилком штучно зроблено»!  Тоже понятно, можно такие штучки выделывать, и не каждому ума хватит приподняться над упрямством наглости. Один миллион комсомолок продали западу за чистую валюту, командировки комсомольские им выписывали, начальный капитал вострили. Но я комсоргом не был, так что не моё это дело. Дальше свара пошла в игре, говорю:  «Маемо те що маемо.» - Ооо! Это очень даже политическое выражение.

Все засияли, оценили, наконец мои способности, один из кумовьёв  даже высказался:
 
— Это, говорит, свой особый человек! — представляешь, такое про себя услышать… 

Мы водку пили, какую-то особую, и зачем я только поддался разнообразию праздничного дня. Развезло меня, неудобно: из чужих, а чувствую себя своим.  Захотелось спать. На диване у печки пристроился, свалился, едва доходит, что хлопцы за водкой снова кого-то гонят, меня гнев осознания согнул, загнал окончательно. Уснул я.

… Конница копытами землю сотрясает, - Рома, Юра, Коля, кумовья, бескрай всадников чубы распустили, усы подковой у всех свисают, впереди  каган на коне,  мечом указывает рубить тех, кто лес вырубает…  Не остаётся букового дерева для балясин, что я Когану скажу…
   
…Мобилки только распространяться начинали, покрытие слабостью обозначалось, нам передовым работникам, личные телефоны пока не выдали.  Звоню Когану с переговорного:  Так и так, нашёл нужную нам разработку изделия в другом месте, - рядом, цена как при царях ещё.  Коган мгновенно рубит с плеча:

— Бери с запасом. Алльёооо! Ты меня слышишь?! Закупай немедленно! Быстро, производство задыхается. Что ты так долго возишься.  Я даю команду, иди деньгу получай!

У Ромы долг, я ему всю сумму наперёд  уплатил, только что бы балясины были: быстро, немедленно, без возни…  У Юры тоже токарня своя. Тут, каждый третий токарничает.  Если бы я здесь родился тоже, наверно, токарем бы стал.  А что, попробовал точить, очень даже занятно, две заготовки стамеской испортил,  предупредил, что причислять их буду к общему заказу,  себе домой лично, заберу.   Хвастаться буду, что умею изделия токарные выделывать.  Работали токаря мастерски, ударно, быстрее прежнего.  Упаковали мы 45 мешков с балясинами, весь когановский заказ.  Отправлять выгоднее поездом. Завезти на вокзал – задача; снега большие, с грузовой машиной возня вышла, но успели, доехали как-то к багажной рампе, поезда ещё нет, а мешки принимать не хотят, плохо зашили, разошлись, когда перекидку делали. Стали суетиться с перешивкой, - упустили поезд. На следующий день, раньше положенного часа приехали, перепроверили все мешки, и на платформу: к загрузке кладь приготовили, ждём.  Поезд, ровно в полночь приезжает. Остановка, всего на три минуты. Мы рассчитывали, в хвосте поезда вагон загружать, оказалось перевозочный спереди вставлен, вмещён во главе состава. Снова упустили.  Сплошное невезение, тащим обратно в склад.  Холодно, руки мёрзнут, и за хранение платить надо. У меня билет на утренний скорый поезд,  за переоформление тоже доплата положена. Затраты гостиничные, неучтённые подряд складываются, докажи потом Когану в отчёте, что такая неразбериха место имела.  Опять будет громыхать хриплыми искажениями в потолок:

- Вова ты меня разоришь! — Разоришь его…  У меня целый день свободный, а без особых денег брожу; муторно на душе, настроился что сегодня уеду, мама одна дома, волнуется, в церкви каждое воскресенье за меня молится; хлопцы, у себя дома с семьёй, им байдуже.  А не сходить ли мне тоже в церковь, маме уважение сделать, когда расскажу ей, что свечку алтарю запалил, хвалить меня будет. Она всё время:
 —  Вова, начни в церковь ходить!  Вова, начинай молиться! — А, я партийным не был, мне грехи замаливать не надо. Спросил дядьку одного в очках, на культработника похожего:
 —  Где тут кинотеатр? — Он недовольно: - Какой кинотеатр!? Тут только церкви одни работают! —  О! То, что мне надо.
 — Где церковь?
— А какая тебе надо? Их три по предназначению.
 
Ничего себе, я думал ещё в бар посидеть на последние копейки.

— Мне ближняя по расстоянию подойдёт, — говорю.
— А вот, два квартала прямо, и налево, увидишь сооружение со шпилем, вокруг ничего другого… — Махнул рукой, я не понял, он направление мне показал, или недовольство временем - условно пресёк.   

Нашёл церковь быстро, по-новому, модно как то сделана.  Внутри выглядит просторнее и намного больше, чем снаружи, совершенно по-иному всё расставлено  отличается  от боязливых впечатлений моего детства.  В большом зале размещены длинные парты, публика в основном сидит, спереди на сцене музыка громкая исходит из большого инструмента. Орган звучит, понял, сообразил,- значит, в католическом храме сижу. Это я, конечно, добился, в Европу вошёл!  Рядом с органом дети поют, очень ухоженные детки, разновозрастные, и девушка там одна, сформировавшаяся уже, в юбочке коротенькой: хором детским дирижирует. Вот, она мне понравилась,  ножки у неё как, на токарном станке точеные.  А, что тут такого, я парень неженатый, молодой. Могу вожделения свои не прятать. Люди тут свободу любви ценить научились, не мы.  Может мне ближе к ней спуститься.  Смотрю вокруг, девочек хватает, но нет, мне та, что у инструмента больше приглянулась. А она вроде бы привлекательность свою, и не замечает.  Ксёндзы вокруг неё как-то не по делу крутятся, их два или три, сразу не поймёшь, одетые в обыкновенных костюмах, поверх накидки незначительные, как жилеты у дорожников, то снимают их, то надевают, и всё время Деву Марию воспевают, верования какие-то провозглашают, снова поют; оглянулся по сторонам, - запели все, губами шевелят, один я молчу.  Слова, некоторые знакомы, но смысл не улавливаю, может потому, что на девушку беспрерывно смотрю, она себе ответственно хором руководит, нотами пользуется, и постоянно волосы от глаз отводит.  Замечаю что ксёндзы, своё причитают и тоже как я, на девочку поглядывают, от неё далеко не отходят.  Особенно самый гладкий.  Лицо у него выбритое, пухлое, похотливое;  улыбается ей, в ножки косит, потом всей церкви по-другому улыбнулся, и опять рассказывает про матерь божью.  После пошёл по рядам с прихожанами знакомиться, все встают, мальчик рядом, разнос несёт лепестками маленькими наполненный. Служитель каждому по чешуйке кладёт в рот, что-то говорит, со второй улыбкой не расстается.  Вы не поверите, но он и мне улыбнулся, прямо напротив меня встал, весь блестит, вроде курицу жареную только съел, оно и видно, - пухленький, ручки беленькие, прямо как у младенца, что на руках богоматери.  Я токарей вспомнил, - и их грубые, искорёженные пальцы, куда нам с такими заскорузлыми руками в европейскую веру пробиваться.  Он мне этот хлебец, в рот хочет вложить.  Дурак!  Это я себе. Почему сразу не спустился ближе к органу. Как мне быть?  Противоречие вкралось в моём богоискательстве, не имею право причастие от Ватикана принимать.  Весь растерялся от такого неожиданного уважения, сама курия меня причащает.  Отказываюсь, пальцем вверх, на небо показываю.  Что, я хотел этим сказать, до сих пор не соображу.  Но видно  ксёндз, человек добродеющий, учтивым поклоном головы принял моё  напоминание о верховенстве бога над папой римским, и пошёл дальше причащать телом христовым всех грешных. Отвлёк он меня видно преднамеренно, гляжу там, у хора детского второй церковник  девочке уже дирижировать помогает, переговариваются, вроде как невзначай  наклонятся, лицом в её волосы влезает, повадки пошленькие у него, похоже, все эти ксёндзы одним намерением костёлу служат.  Если бы я был женатый, не стал бы конечно, в храме о таких греховных делах думать, на девочек глазеть.  А по-другому никак? могу, на спор выложится, приеду домой, и первое с чего мама начнёт, это:

— Вова! Ну как не нашёл себе там западенку? — Из-за этих ксёндзов найдёшь… 

Я, кажется, понял, почему Ватикан за шестьсот лет инквизиций, сжёг десять миллионов вот таких вот колдуний. Они не хотели клиру улыбаться, клир решал: или нам, или никому. И не надо мне череп сотрясать! Я человек неженатый имею право трезво рассуждать. Мне наш директор - умник, про католическую верхушку такое нарассказал, сдуреешь от воображения. Говорит в один период, сразу три папы римских, одновременно на одном троне сидели: убийца, пират - кровосмеситель, его дочь и внучка в наложницах лежали у него, сплошные тираны и злодеи управляли верой. Там даже женщина сделалась – папой римским, и прямо на троне родила. Представляешь, какое богохульство он придумал, даже слушать неудобно распространение такой ереси греховной. Ну, вот тебе, пока рассуждениями бредил, девушка та вообще пропала. Все доступные места костёла обсмотрел, во двор выбежал. Нет её нигде! Фу…у, хорошо, что костры инквизиции погасли… Может в другую церковь  ушла? Пойду за ней, найду, а вдруг как то так получится, - маму настоящей католичкой обрадую.  Спросил у отмолившихся европейцев, где тут ещё храм стоит. А что? Мне же с ними детей не крестить.

— Вот! — показывают рядом.  Не очень-то вежливо указали, далековато им до радушия священника, не наблюдаю у них рвения заблудшему человеку помочь. Нашёл, конечно, сразу, церковь крест имеет, но, похоже, здание насильно приспособили под религию. Молельный зал небольшой - как учебный класс, и тоже партами заставлен. Иконостас, перегораживает малую ширину помещения.  Священник  вроде  настоящий, ходит: в митре, рясе золотистой, борода чёрная, курчавая, привычный попик, на цыгана похожий. Для меня не это главное, я девушку скрывшуюся ищу; а тут волосы у всех спрятаны, и вообще с девушками напряжёнка какая-то обозначается. Ну, раз зашёл, побуду, присел за партой, кругом одни бабуси и тётки, мужчин мало, они все спереди сидят. Поп закончил петь, ушёл за алтарём, оттуда причитания его слышны. Я у бабки, ближней выясняю: какие обязанности церковь эта непривычная несёт? Хорошая бабка попалась, доходчиво мне объяснила: церковь эта имеет православное прошлое, обряды тоже сохранила, но деньги собирает исключительно для папы римского, ему уносят. Оно и видно, что Рим, ничего церкви не оставляет: здание ветхое, пюпитры исцарапанные, девушек всех утянули. А может быть для меня, это важнее всей папской унии. Меня тут своего богоугодного интереса лишают. Пойду ещё одну церковь посмотрю, вдруг там наконец-то, звезду свою найду, за веру мамину помолюсь.
 
Далеко упряталась последняя надежда, в самом центре, многовато пришлось шагать.  Нашёл! Нуу!.. Это другое дело.  Это то, что мне знакомо. Настоящий храм!  Оказывается, тут драка творилась, за овладение этой поднебесной старины. Православные, отстояли своё изначальное. Даже я гордость ощутил; со времён главного партизанского рейда тут такой натуральной победы не случалось.  Оно и понятно… Вошёл: негде стать, не хватало ещё парты сюда заносить.  Женщины все с одной стороны обозначились, их большинство, головы у всех покрыты шалями и косынками.  Вы мою озабоченность знаете, но я вида не подаю,  не принято в церкви невесту подыскивать, сама церковь - Невеста. Пробрался я вперёд, чтобы служение лучше воспринять. Поп – гром! Борода благородная.  Служитель дремучесть собою несёт. Как запел – Аллилуйя, прямо оперный певец с кадилом в руке. Купол и все расписанные стены гремят изнутри, такое соображение, что голос во все образа храма проник, камень – святость несёт, будто бы ожили святцы. Я с детства их побаиваюсь. Во всей правой стене, кровавая сцена вложена. Римские стражники, человека страждущего, свой крест несущего, - богом делают!  Грандиозные события извергают с высоты камни храма, сознание верующих людей разделяют. Прихожане внизу сотрясаемыми стоят от сверхестества священного голоса, все: замкнуты, сосредоточены, задумчивы, гнев небесный чувствуют, и всей душой в алтарь ушли, телами отдыхают. Похоже, только у меня одного впечатления неправильные: тут пожилые люди попу руку целуют, мне показалось, я в театр прошлого попал.  В алтарь проникнуть не могу, а на плечи, будто по мешку с балясинами взвалили. Веры нужной не имею! Ещё немного: страх и вера детства вернутся, пронзят остаток сомнения. Заспешил выйти.

Зимой рано темнеет, надо думать, чем на железнодорожную станцию добираться. Холодно. Снег большой, лёгкий транспорт  бездорожья опасается. Коган, точно балясин заждался. За три минуты стояния полуночного поезда, обязаны непременно закидать, загрузить упаковки с балясинами. Срочно по назначению отправить.

 Тут везение мне открылось без задержки, всё пошло удачливо, вот что значит в церковь сходить.  Сперва, отыскали человека, которому дальше станций ехать надо, в такую-то  погоду.  По злотику скинулись, с четверых достаточно. Вагон грузовой прямо напротив нашей клади встал, загружаем только бегом.  Я как врезался лбом в торец раздвижных дверей, почернело. Некогда в себя приходить, темп загрузки можно упустить. Когана это не волнует.

 Документы отправки оформила нам диспетчер грузового отдела Клара. Она сразу сказала:

— Хлопцы с вас причитается. — Женщина, ничего так, обыкновенная для своих лет, может даже моложе мамы. Полноватая конечно, живот выступает, лицо напудренное, над скрытыми скулами румяны посажены. Волосы крашеные, плетёнкой уложены на голове, когда говорит, губы её утаивание рисуют. С Кларой пошёл Юра разбираться, благодарность от нас сказать. Нам всем до утра некуда деться. Возвращается Юра озадаченный, почему-то к Коле обращается:

— Кум, говорит, она просит кофе, 50 грамм, и две курки.  Откуда мы ей курицы, сейчас возьмём?  У нас денег всего ничего осталось, а разойтись с ней надо по гладкому, иначе в другой раз окоченеем на платформе с нашими неразберихами. Главное, у меня билет есть – без чая и постели доеду. Идём с Колей в буфет, а Клара уже там. Заказывает: кофе, 50грамм коньяка…
 — Сколько вас? —  спрашивает.
— Четверо!  — отвечает Коля.
— Значит по пять того и другого, — просит она у буфетчицы, — …и ещё, не забудь два моих курка.

Сносим на стол: рюмки, чашки, две сигареты тоненькие - курки забирает Клара. Это, другое дело: хватило нам расплатиться. Сидим. Ну конечно, спасибо ей сказали. У меня голова болит от ушиба, остатком от рюмки, - компресс прилаживаю на повреждение лба, молчу. Коля спиртное вылил в кофе и выпил, как компот пьют. Начинает Кларе - стругать балясину, лясами точит, что мы всеми забытые, в мороз ночи нам деться некуда, и что бы мы у неё как то переночевали. Она задумалась, затянулась сигаретой, смотрит в полную чашку с кофеем, дунула в пенку и говорит вещь как будто бы так себе, а она крайне важная:

— Я говорит, винегрет люблю, но не умею его готовить. — Юра, взбодрился после куриц, смотрит на Клару распорядителем сумевшим уплатить ею заказанный стол. — А, что его готовить? Отварили: картошку, свеклу, морковь…, нарезали, залили подсолнечным… , я повар, могу мигом сготовить.

— Ты кто по гороскопу? – спрашивает она Юру.
— Овен…?
— О! Овен, то шо любишь, овен мне подходит, мне с овнами класс.

— А, ты? — она у всех у нас гороскоп стала выведывать, я в этом не разбираюсь, месяц ей назвал, она сморщилась:  мне и без тебя с весами каждый день возиться надоело.

Курку свою тонкую погасила в чашке, осмотрела нас всех покровительственно, и говорит:

— Раз вам некуда идти, к себе вас заберу, у меня переночуете. Только запомните, мы с вами все здесь ровесники, обращаться ко мне только на ты.  — Самый младший из нас Юра, ему – 21 год. — Что бы знали, я за ночлег беру по четвертаку, вас так и быть впущу по-молодёжному, бесплатно. Значит, этот мальчик повар, — она указала на Юру, — будет в ночи моим папочкой, а вы все на дно, что бы вели себя тихо, как в садике.

Шли мы, к ней домой молча, недалеко от станций, но я успел замёрзнуть, пока добрались. Заходим в квартиру, тепло…оо. Прибрано у неё, со вкусом всё расставлено. Греемся на кухне, о винегрете думаем. Клара сразу диван взялась раскладывать, остановилась, раздумывая; смотрела, смотрела и решила на полу постелить, видно вес наш общий без весов вычислила. Потом во вторую свою спальню ушла, закрылась. Мы уже согрелись, и распорядок дальнейший выжидаем как в садике. Выходит Клара с распущенными волосами, в халате, надушилась, берёт Юру за руку и говорит нам:

— Так дети, вы втроём, спите на полу, а мы с папочкой идём любовью заниматься, что бы мне тут ни гу-гу, лежать тихо и не подглядывать. Увела она Юру, мы разделись и легли. Молчим, молчим, потом, как смех нашёл, в подушки уткнулись, трясёмся.… Из спальни музыка выходит, струйкой выбирается, хорошая такая, мягкая, смирная музыка. И Кларин голос слышим:

— Дети…и!  А ну тихо, для вас уже давно отбой!

Успокоились, молчим, спать – желания нет, не хочется… Коля, выполз из постели, говорит:

— А ну, я подсмотрю, что они там делают? — Дверь тихонько, бесшумно так, приоткрыл. Все смотрим, сквозь узенькую полоску просвета – Юра лежит на спине, руки вдоль всего тела вытянул, лицо как у побитого, мрачный, в потолок смотрит. Клара над ним приподнялась, шепчет:

— Ну, ты папочка, главное не волнуйся, я всё понимаю, устали за целый день… Я тоже люблю, когда при свечах, свечей у меня сейчас нет, но ты себе приставь, что они у нас горят, и розовые шторы отражаются от мерцания всех наших свечей. Столик – бар с шампанским, бокалы высокие, в пузырьках вина шоколад играет: вверх, - на дно, вверх… и музыка. Ну, музыка у нас есть, может не твоя любимая, не та которую предпочитаешь,  но ты себе представь, что это та, она самая… — И уже совсем тихо ещё что-то говорит, шепчет, едва доходит… потом громче: — Ну, папулечка!  Ну, соберись.  Сделай мамуле очарование.

Юра, открывает глаза: — Я хочу в туалет. — Коля дверь прикрыл.
 
Изображаем вид, что заснули. Через какое-то время выходит Юра. Ему мимо нас надо пройти. Коля одеялом раскрывает разлад подозрений:

— Ну что Юрка, как?  — Юра злой, морщится, смотрит на нас недовольно: — Вам тут хорошо сухие, а она меня всего обслюнявила. Мы  с Колей приподнялись, садимся на полу в постели. Рома тоже сел, принялся наставлять «папочку»:

— Ты уж там постарайся за нас, видишь какой холод на улице, оправдай выбор.

— Оправдай… Иди ты оправдывай. Баба Яга!..

— Да ты Юрка  пенёк, — говорит Коля, — у меня женщина была одна за пятьдесят, так я тебе скажу… — Коля большой палец руки согнул, прилепил к указательному, поднёс к губам, чмокнул, потом пальцы развёл удаляя ладонь  подальше. Показал промчавшийся миг своей любви к той женщине, которую вспомнил, …и высказался некультурно.
 
— Ну, и иди к бабуле, раз умеешь шелестеть со старухами, чего ты здесь лежишь?

Коля в трусах, согнутый, вроде на пляже, собрался в море бросаться, не пощупав тепло воды.  Нырнул.  Слышим за дверью:

— А ну, телёночек, - крруггом!  Я папулечке не изменяю. — И зовёт Юрку, протяжно: — Папу…улля…я!  Я, жду…уу…

Юра перекривился, не хочет идти, мы все:

— Давай Юра, иди, только два часа ночи, где мы окажемся, если на мороз прогонит. 

Ушёл Юра за дверь, выражение у него: как стекловату  разгружать отправили.  Затихло, не знаю, сколько прошло, я постоянно шишку свою ощупывал, а Коля  снова дверь приоткрыл. Наблюдаем, Клара тоскливо, совсем разочарованно в потолок глядит. У Юры лицо каменное, только веками беспрерывно двигает. Рома говорит:

— Всё-таки нехорошо себя выставляем, давай я попробую оживить обстановку.

Заходит тихо, на цыпочках крадётся. 
Диван широкий, одна половина вся свободная. Он ложится, и вроде протеста опасается, и как бы обязанность возложенную исполняет. Лежит с видом, что ему надоело на полу в тесноте выламываться, а тут место ничейное пустует. Никакого внимания к нему, прежние действия Клары уснули в единственном предназначении дивана, – не беспокоить  женские намерения её души. Смотрим, Рома чего-то там с одеялом принялся вытворять, тут шляпок такой силы раздался, что дверь прикрылась; слышим, на всю квартиру хозяйка кричат:

— Пошёл в стойло дуррак, рой на место, на горшок сказала, быстро! — Приходит Рома на место с провальным чувством, огорчённый, хотел успех общему делу принести, а вызвал вздор. Дверь не закрыл, и до нас чётко, ласково доходит: — Папулечка!.. у тебя соперники появились, давай берись за дело.
 
Опять тишина по всей квартире устоялась, потихоньку сон начал всех нас осиливать, я вроде и про повреждение лба забыл… а тут из запретной спальни Клара шумно выходит, в халате, на диван села, запалила сигарету, испорченные ожидания не прячет, всё лицо хмурит, губы выпирают заодно с сигаретой:

— Я понимаю,- делится с нами она,- у мальчика жена, и он говорит, что ей не изменяет.  Это хорошо конечно, но иногда можно, даже нужно. Что тут такого… боже мой, такие ландыши… Между прочим у меня тоже был муж, такой молодец я вам скажу. Овен, упёртый как баран, я его прогнала, пусть жвачку жуёт, он к дочке моей стал приставать. Моя красавица в Ужгороде учится, такая умница. Юристом будет! Если бы папочка не был женатым, я бы его себе в зятья взяла. Кстати вы мне мужа не можете подогнать, может у вас кто на примете для меня есть; пусть даже старик, не важно, просто, я нуждаюсь, мне нужно. Хочу мужа иметь! — При слабом свете и скрытая в длинном халате, Клара очень даже не пугающе воспринималась для беседы. — Ладно, - сказала она, — покурила и к папуле, он меня заждался. А вы, почему ещё не спите? Думаете, в садике мёртвый час отменили. Быстро спать!  Нам с нашим папочкой, тишина нужна. Из спальни храп доносится, Юра делает вид что уснул. Клара дверь прикрыла, но мы слышим:

— Папулечка…, мамусенька к тебе идёт, довольно скуча…ать.

Я уже на самом деле спать хочу, дремлю, связь уходящих суток в бдениях ночи потерял. …Открываю глаза, Юра сердитый на всё Закарпатье, Колю ногой пихает: — Иди, давай, я за тебя договорился, скажи - Рыба, тогда сойдёт. Похоже Коля крепко уснул, как вскочит, не поймёт в чём дело… к входной двери направился. Юра обхватил его сзади, и в комнату к Кларе впихнул. Всё же голова меня тревожит, ни как боль окончательно не уймётся, вроде снова засыпаю, когда слышу: Коля громко вылетает, бурчит про себя, а из спальни Клара гневом догоняет:

— Исчезни, исчезни с моего жилья, тоже мне рыбёшка, никакой изысканности, грубиян, плавай себе карасик на все четыре стороны океана… — Коля молчит, сопит и одевается, Юра тоже одевается. Положение крайне неласковое. Бужу Рому, женихи уходят, нам особенно ничего не остаётся, оставаться ни к чему. А рано ещё, пять часов только. Мой скорый поезд в шесть с половиной. Клара, недовольно, почти враждебно смотрит на наши приготовления уйти в темноту утра; курит, ужав оголенные ноги в диван, скрепит сердцем и губами:

— Вот люди пошли неблагодарные, согреешь, приютишь, всю душу ночи в них вложишь, а они возьмут и без нужды тебе в эту душу окурок потушат… — Клара об спинку дивана, погасила сигарету.  Видя, что мы всё же завершаем наше пребывание в её жильё, оживилась: — Папулечка!.. поцелуй масю на прощание.  Сделай мамуле – чмок…

Мы вышли, идём ссутуленные, мороз мигом принялся щипать мою ссадину. Юра возле здания вокзала нагнал нас, он с мамулечкой прощался. Довольный что вырвался, сияет, - решила Клара зятем его у себя оставить, она вкусным впечатлением расположилась к нему. Не буду скрывать, я тоже имею намерение с Клариной кралечкой увидеться, а вдруг это то, что моей маме понравится.  Уговорю Когана, что бы в нашем отделе ещё одного юриста прибрать. Летом приглашу обеих на море к нам, с мамой познакомлю…, представляете, какая удача может мне засветить. Вошли в пустой звонкий зал ожидания, полумрак внутри, от выдыхания нашего - пар распространяется. Сидим в холоде скамеек, ждём полседьмого, - хохочем, от не высыпания зевоту со смехом перемешиваем. А уже ко времени поезда, народ озабоченный стал подходить, все от сна отходят, а наш сон в ночи растворился, беспечными себя выставляем под утро.
 

Хлопцы в длинную сторону рельс меня проводили, сами ушли транспорт по месту ловить. Стуки железного перемещения быстро поглотили весь остаток образов пробравшихся в мою ушибленную голову, я даже забыл, что в меня стрелять должны.  Присмирел, в одиночестве на не застеленную полку лежу, усталость уводит моё сознание в глубину веков. …Конница далёких забытых ариев скачет, стучат стальные копыта, объединяют все племена, спереди каган выбритый, длинные чубы и длинные усы развиваются разбуженные ветром волнующейся истории. 

 Вперёд мой сон!..