Нет ничего слаще ветра родины, три года долго идут, а три широкие реки переплыть всего забава для коня.
Только пустыня морская преграда коню.
 Многочисленные табуны столетиями пасутся вдоль тучных степей Причерноморья, бьют копытами пути давние по: таврённой многими народами Таврии, бессребренице Бессарабии, и добродетельной Добрудже. История устала! - обратно идут табуны!
Ветер моря - непрестанно гривы коням гладит; простор необозримый - стелет широкое чернозёмное море травы.    
Истлели кости тех коней что пот и пыль когда-то в глубокие воды мыли. Упали одни - другие за ними несутся, не остановить коня, как и ветер степной нельзя запереть; колыхания травы - землю содержат; раскидывают, носят копыта по бескрайней шири семена жизни. 
Скучно степи без коней, и людям скука от одиночества в пути, - кто просторы бескрайние мерить будет. Где, то одинокое дерево, что мелькнёт вдали, вихрь восторга в волнах травы пронесётся, порыв мелькнувшей вечности отметит. Ничто не остановит степной полёт человека вросшего в покоренную стать коня; только частоты копыт и шум травы – беспрестанный напев памяти догоняют.   
 Одной степи под силу вскормить живую красоту своих веков.
Не может ливень без грома, как и очарование без громкого восхищения не может. Каждый, кто глаз порадовать желает, захочет увидеть красоту, что носит земля.
 Великая степь не прячет заросший травою простор – отовсюду воля ветру.
 И капля, упавшая с неба надежда для степи, а слово нужное - человека ввысь поднимает. 
Много слов придумали люди, не распознаешь – где гром их удара отзовется. Слова Романа, - Тимо в памяти своей зашил. Гладкие плахи яслей всегда покрыты, тонут в кормах: гладят сильные спины коням, растят зачарованный блеск в селянских глазах. Давно не видел старый Буджак таких славных, посланных с неба ангельских жеребцов. 
В Тодоров день хотел Тимо на кушии опередить всех лошадей села. Знал, что никто Орлика не перегонит, Мануш замысел конского праздника тоже вознесёт. Медовые калачи, что испекли с утра - раздают женщины, каждому положено вкусить хлеб и мёд – сладкое здоровье лошадей. 
Не разрешил отец преждевременно гнать коней - кушия каждый год празднуется,  кони ещё зубы не поменяли; не положено осёдлывать их стойловое вырастание. Здоровье коня важнее всякой прихоти. 
Много людей приходит коней смотреть, разные глаза по-разному глядят, завистливые скупо моргают, другие не могут скрыть желания красоту такого богатства в глазах долго носить.   
- Велин, - говорит давний приятель Керан Турдачев, - только твои жеребцы созреют, - по две мерки ячменя отсыплю за потомство каждой кобылы. 
Интенданту румынскому - краснеющие завистью глаза, о видных конях нашептали - пришёл лакотенент изыскивать войсковое пополнение.
- Я на них повестки напишу срочные, - указал он хозяевам чудной пары гнедых жеребцов - наша кавалерия далёкий прыжок готовит, армия нуждается в верховых конях. 
- Домне лаконент - возразил военной власти Тимо - кони ещё зубы не поменяли, не имеете право забирать. 
 - Что?! Не мычать! – интендант пихнул сапогом незрелого крестьянина. – В примарию!  Там разбираться буду. 
 - Примар Чонев Мишо, и фельдшер бай Ёрги, подтвердили, что по Билетам кони не имеют четырёхлетнего возраста, призыву не подлежат. 
Военный снабженец гневное заключение пропищал, злым ушёл.   
Примар указал коновалу: 
- Запиши Ёрги жеребцов как закреплённых за селом производителей - не подлежащих мобилизаций. 
Велин остался рад, что Чонев, хоть и человек малорослый, а нашёл правильное назначение жеребцам, он своих ладных кобыл всегда заботливо содержал. Вернулся домой Велин довольным, а всё же тревогу души нёс, - озабоченным стал чистить стойла коней. 
Тихий родственник из старого поколения Купран Стойменов три раза плюнул в сторону коней, чтобы не сглазить, сказал Велину: - Продай коней братовчет, они не успокоятся, власть всегда корыстна, чужой труд – их кормление. Умыкнут, не спросив имена. 
 - Я не Джико Динков, не для призрачной продажи покупал, не для того родился, воображениями торгового начала с малых лет лишён, - моя душа ненасытную красоту содержать хочет. 
Купран палочкой что держал: ударил ступню, стукнул колено, приподнял шапку, на небо мрачное посмотрел, и засомневался, подумал: успеет ли он сам потомство породистое от жеребцов этих тоже завести…   
Весной следующего года вторичная повестка коням пришла. Тимо конопляным канатом натёр им голени, и отвёл на экстерьерный досмотр большой ветеринарной комиссии. 
После глазомерной оценки, забрали кровь на анализы, измерили: высоту холки, длину всего тела, охват груди и пясти. Осмотрели: глаза, ноздри, зубы, подщёчину, простучали копыта, ощупали яремные вены…
 Порчу фельдшеры сразу увидели - подсудное дело…, - и тут же овена с гусынями сказали, куда следует отвезти…  
Баран с птицей остались, а кони снова вернулись в свой денник. 

После ограничительной реформы убитого главы правительства Иона Дуки, у Васил Апостолова сто десятин земли осталось. Апостолов перестал  давать в наём малоземельным, они бедны инвентарём, семенами, и хорошими конями, - мало прибыли делают.  
Накануне уборки зерновых он послал своего работника Керана передать Велину Стойменову: что оставляет за ним нанятую землю, и просит прислать своего сына Тимоша со своими конями и бестаркой на перевозку зерна. 
Ещё, после почерпования холодным вином в жаре дня, посыльный разговорился и рассказал, что прежняя жена хозяина не стерпела его язвительные наклонности к насмешливым упрёкам, и живой спалила себя керосином в погребе. Теперь у косоглазого другая жена – тётя Шура. Она, эта новая, сообразила новый расчёт найма делать, - вместо «половинного» обязательства, предложила установить: «две меры хозяину – одну нанимателю», вслед такой молвы, теперь Болград, на каждую дурную выдумку не раздумывая, отвечает: - «Придумала… тётя Шура».
Тимо долго припирался с отцом, который не давал запрягать ещё необъезженных жеребцов.
- Придумала тётя Шура, не объезженными жеребцами зерно возить, - возмущался старый Велин.
   И всё же сломал Тимо старого, снарядил новую бестарку игривыми конями, едва удерживал в новом гуже непривыкшую к упряжи пару; выехал ещё сумеречным утром. 
До полевой усадьбы Апостолова, Тимо быстро доехал. На въезде, у широких ворот дежурил привратник с одностволкой, сдвигая длинный перегораживающий брус, он звонил в колокол - предупреждал, что в имение въезжает каруца. 
На большой укатанной площадке насыпана большая куча зерна, две крашеные веялки ещё покрыты росой. Пользователи Апостоловой землёй, молотили зерно немного дальше, только в присутствии хозяина делили сделанный обмолот строго пополам, сперва свозили к веялкам хозяйскую половину, потом свою долю могли вывозить. Бай Васил следил, что бы лошадям, не накладывали общий урожай.
- Да нет же, - говорили половинщики, - мы своё зерно насыпаем. 
 - Не знаю, не знаю… - молотите ячмень, привозите с собой овёс, молотите пшеницу – обязаны ячмень коням насыпать.      
Хозяин сидел, за накрытым полотняной скатертью столом, на столе лежали большая открытая тетрадь, и снятая шляпа, наточенный карандаш был заложен у него за ухом.
- О! – Тимош первым пришёл, я так и сказал Шуре, говорю Велинов сын, обязательно раньше всех приедет. Как не приедет? – он первым будет! Ты коням привёз своё зерно, я знаю - привёз, Велин не отпустит коней без прокорма. О! – а что за красавцы кони? Будто  ангелы в мушию спустились. У меня нет такой славной пары. Да что у меня, во всей Бессарабии таких коней никто не видел. Я всегда знал, что Велин славный хозяин. Возьмёт землю «пополам» - хорошо такими конями обработает, выход нужный получается, а то другим даёшь в наём: лошадки у них клячи, вспахать глубоко не могут, посев мелко ложится, вороны выклёвывают, колосья редкими всходят, кураем поле зарастает, откуда урожай возьмётся, я таким отказываю. За этих коней вам две десятины - на вечно отпишу.   
- Можешь и не думать бай Васил, за коней этих – я жену отдать согласен. 
- О! - молодец юнак, знает что сказать, надо позвать Шуру, чтобы  на жеребцов посмотрела, она сразу таких коней захочет себе иметь, точно две десятины отмеряет. 
- Распряги, распрягай ангелов Тимош, а то они такую новую упряжь порвать могут. Апостольская пара жеребцов в моей мушие пришла! Насыпь им с моего зерна, своё попридержи. Керан тебе поможет распрячь, ты один вспотеешь преждевременно, потом идите пусть Кина вас покормит, я ей скажу чтобы наточила тебе из того вина которое только я пью.                    
…После завтрака заработали ручные веялки, на одной с двух сторон два веяльщика крутили лопасти, вторую веялку Тимо один вертел, возле каждой, по два засыпанных мякиной работника, ябами подкидывали не до конца очищенное сорное зерно.  
Бай Васил сидел в тени, следил за работой, посылал Керана с поручениями, иногда что-то карандашом записывал в тетрадку. К вечеру, всю кучу перевеяли. Хозяин позвал Тимо к себе, лично налил ему чашу вина:  
- Не только кони у тебя славные, но и ты герой Тимош, я следил как,  ни на секунду не приостановил веялку вот, лично от меня ещё чашу вина из моего полного бочонка.
Завтра, когда зерно вывозить будем, ты жеребцов не сильно гони, не напрягай. Подъедешь к складам - позовешь тётю Шуру, пусть отвлечётся от амбарной тетради - на наших жеребцов поглядит, а я фаэтон новый закажу, любовь свою катать буду. 
Бай Васил косым глазом напомнил Керану, что он завтра весь день должен возить зимку на станции, - подать королевскую вносить, оброк сдавать будет; прямым же глазом не переставал любоваться апостольскими конями.