Пристань. 

Второй год Глубокий Полуй затапливает причал торговой базы речпорта. В навигацию арендуют пирс горрыбкопа, приходится платить простой барж и автотранспортные перевозки, перерасход средств обнаруживается. Начальник отдела торгового снабжения речпорта Александр Николаевич Яковик перерасходы пишет красной ручкой. Когда работал старшим поваром при посольстве в Канаде, у него экономно всё варилось. За нехватку калорий, спецслужба Кремля на Крайний Север сослала. Везде начинания находит Яковик, переделочные упрашивания в нём сидят. Добивается утверждения сметы на поднятие площадки пристани, металлической линейкой меряет паводок в выросшем русле, сантиметры добавляет.
 Наконец, начальник порта Кочерга сообщил, что финансы выделили: можно рубить дополнительные клади. Согласно документам новый настил должен вырасти на твёрдый метр.  
Плотники шабашных бригад наострили топоры, слух о том, что затопленный речной причал будут поднимать, быстро разнёсся среди вольно определившихся работяг, скулы их были сосредоточены на выдержку и видение выгоды, в глазах тлели огоньки, умели при надобности разгораться искристые зрачки. Бригадиры держатся хватко, сами себя назначили вожаками работной стаи, коротко стригут вдумчивые головы, некогда липкие волосы отращивать. 
Со всего Обдорска к Кочарге зачастили вольнонаёмные рубаки денежной щепы, для того собраны, не намерены упускать выгодную халтуру.
Ветеран Отечественной войны матрос-юнга Евгений Григорьевич Кочерга,  ходит с тросточкой уже сорок лет, хромает как история жизни. Каждое утро, независимо от погоды, в шесть утра, приходит к вечному огню, чтобы поклониться памяти моряков-товарищей, которые не вернулись с войны. 
Бригадиры зачастили к вечному огню. Не хочет Кочерга путать волнения молодости с топорными останками артельных людей, видел в огне не сегодняшний день, а то горячее время, когда случайно выжил. Сказал:
- Идите к начальнику ОРСа, пусть Яковик решает.
Шли к Яковику под конец дня, когда он утомлённый подсчётами ведомостей, переводов, накладных бумаг, и прочего вороха жизни, наливал пол стакана коньяка, позволял себе выпить и смелее с цифрами работать. Вскоре по каким-то соображениям, для рассмотрения причальной высоты над большой водой, он остановился на двух надёжных бригадирах. С расширенной бригадой хочет составить расчёт, малочисленные ударники отпали. Бригадиры, всё равно, что туман в ясный день, разглядеть надо. Один из них Иван Щирый, Яковик с ним уже работал, второй Семён Низаточка, оба имеют недостатки. В отличие от Щирого, Низаточка упущениями характера не пользуется, опасливая уверенность плывёт по его лицу, недочёты в веках скрывает, сосредоточенным спокойствием выгодные мысли стелет.
Щирый и Низаточка сотрудничают издавна, дружелюбны к своему выбору. За крепким чаем откровенничают, летний сезон без выходных дней листают. В какую бы организацию, не устраивал свою бригаду один, обязательно вписывает людей второго, каждый имеет своё предпочтение. Терять северные никто не желает. 
Щирый определил плату за конечную работу, с выгодным запасом насчитал пятнадцать тысяч, чистыми в руки бригады упадут. Завышенную двумя налогами сумму туда же включил, и это всё что он принёс.
В отличие от Щирого, Низаточка скрытную хитрость имеет, улаживает дела с веселящим блеском, щедро с начальством работает; расчётливо определяет текущие особенности, узнаёт дозволенную сумму, сам смету составляет. К пятнадцати, десять тысяч лишних рублей добавил, из них две определил лично для начальника торгового отдела, а потом подумал, и приплюсовал ещё десять. Яковик договор подписал, ещё кусок потребовал, такое у нынешних согласованное дело, во всём находят малую и большую выгоду. Низаточка осторожен, за чаем, об изнанке дела разговор не водит, личное умение - своя наука. Яковику личная сумма дороже всего речпорта, на место Кочерги метит, не упускает примету дня. Торговать ничейным – особенность поведения и порода времени последнего партийного начальства, не должность водит человека, а человек в должности изменения ищет. Получится, сумеет Яковик и речпорт целиком продать, партия убыток родины не видит.     

Для размещения дюжины плотников ближе к рабочей площадке, пригодился старый деборкатер - стоечное судно, давно переделанное под временное жильё. Когда-то давно Кочерга затребовал из трофейного запаса что-то Крайнему Северу прислать. Деборкатер шведский дали, утеплённую, плавучую пристань притащили из послевоенной Балтики. Через моря в Обскую губу буксировали, в самую Полую причалили. Дом на воде, для бытовых нужд пригодился. 
Днём, двери в кубриках настежь открыты, морозный тальник ещё трещит по утрам, тепло от камбуза расползается по жёстким нарам, на которые спят плотники, вечерами дрожат их груди под ватными одеялами, влажно от ежедневного согрева, весёлые ночи. В середине лета, когда Земля прильнёт к Солнцу, ночь прекратит своё наличие, Солнце перестанет прятаться за горизонт, работа длинно стелиться будет. После, день начнёт отступать. Зимой снова вялость вернётся.
 К бригадной поварихе, в тёмное время, приходят подруги из старого  рыбзаводского общежития. Одетые в кирзовые опорки и стираные блёклые фуфайки с разноцветными пуговицами: вышли дрова из поленницы набрать. Идут на деборкатер, хотят наполнить ужин мужиков своим присутствием, желают помочь уходу за потными мужскими телами. Ужасно галдят, смеются громко, говорят хором, каждая несёт своё уклонение, помогают поварихе лепить пельмени. Ели не сильно, желали, чтобы мужикам больше досталось, курили охотней обычного. Глаза  женщин бьют в самое нутро шабашников, беззаботно смеются пожелтевшими зубами, нюхают портянки, которые тут же на верёвках сушатся. И дальше курят дешёвые папиросы, с дымом мешают потные испарения, говорят о любви и счастье. Каждой казалось, кому-то из мужиков может забрести шальная мысль: бросит свою далёкую жену; выберет для счастья омоложенную любовь и навсегда останется в ней жить. Мужикам ни к чему женские прибаутки. А были молодые женщины покладистыми после водки, из одной нары перекатывались в другую, весело, одиноко, и одинаково наполняют сытую ночь. Под утро смущённые пепельной одёжей, не обиженными уходили, будто бы выспавшиеся, и ничего такого с ними не было. Прижимают к пухлой груди охапку колотых поленьев - для протопленной печи много не надо. Знают своё дальнейшее назначение, идут растить новый народ: дочерей для дворцов, сыновей для заводов, тюрем, и войны государства. Есть дети, нет мужей, такую участь  выбрали. Не хотели нести долгое терпение, потому кроме как потрошить рыбу на поточной заводской линии, другой работы не знают. Надеются, что когда-нибудь, вместо запакованной в усохшем глиняном клубке власти, устаревающей в собственной роскоши, тешащую заботу бедности ласковыми унылыми словами, на небе загорится ещё одно полярное солнце. И никакая это не власть, а нарекание на постоянную бедность. Не опорками и ватными фуфайками станут одеваться конвейерные женщины, а сиять будут северным сиянием, которое вернёт им изначальная православная религия, видели молнию, а гром не дошёл. Глиняный клубок тонкой бездушной власти навсегда рассыплется и заживут все благополучно: им жизнь хорошая положена, потому что успели родиться в простоте быта, а самый короткий день – это вяленая рыба и полбуханки пересохшего хлеба.     
Угрюмый работник Алес Фартунат всем недоволен, его не пишут в чужие бригады, придирчивый тип, бубнит беспрерывно, любому делу находит упрёк, прежде в милиции работал, мечтал полковником стать, по какой-то причине отстранили от служебной должности, а уже суждения образовывал, старшим лейтенантом в кабинете сидел. У женщин,  призрение, обходят зануду, никто настоящее имя не знает, не хотят слышать, прилипло назначенное прозвище: рохля! - ну и ладно. Паспортная запись в денежной ведомости у кассира. Расписывается напротив своей фамилии Алес, и недоволен:
 - Что это полтысячи, я такие деньги и у себя заработаю! 
Когда Незаточка, достаёт из чемоданчика пачки, и на каждую постель по куску бросает, Фартунат губы надувает, пренебрежение показывает, гадает, сколько тысяч останется в портфеле бригадира.
- Разница большая Алес, - спокойно и уверенно рассуждает Мерин, - у тебя зарплата как у начальника провизий, когда в ментах сидел, всего двухстволочкой довольствовался. Заточка смету составляет, своим почерком наряды пишет, не протоколы, каждый лист подписывает. Никакого твоего риска тут нет. Латай деньгу и сопи. 
Сам Меринов каждый месяц жене перевод делает. Другой крепкий плотник, его угрюмый сосед, на аккредитив деньги ложит, в любой сберкассе обратно возьмёт. А кто-то, заработанное, сполна прогуливает. Фартунат, когда все спят, полтинники и сотни в пальто зашивает. Ищет поддержку своему недовольству, худого и мелкого Панчика на возмущения подбивает, а тут отчаявшийся социализм отменил крупные купюры, Фартунат, угнетённый преодолением застоя три ночи скатку грыз.   
Для надёжной простоты, женщины всем клички поставили, назовёшь по имени, скудность мысли обнаружится. Панчик работник шустрый и услужливый, на кухне из бочек воду тащит, огонь дровами содержит; женщины, любя такого мужчинку обнимают, здоровая Ирка со смехом под мышку вмещает. 
У человека, который не считает деньги, многое дешёвым кажется. Кому для пазухи мало, дорогим всё видится. Панчик не Фартунат, не чешет прилипшие губы, грубые сопоставления не меряет, молча, всё выслушивает:  
- Заточка чужие деньги тратит, наши общие. Со всего Обдорска бичих собирает, кормим даром, каждую субботу после бани шампанским пойм, для моей жены шампанское – утеря средств, в скованных морозом мясных тушах наш пот стынет.
 Если бы питание не было общественным делом, Фартунат не тратился бы на содержание излишней силы. Никто, кроме Панчика, не терпит ворчуна.  
На работе, Алес личный инструмент бережливо выставляет, кору в брёвнах до блеска вытёсывает, ему поручено тарахтеть одной из двух с гребущими цепями мотопил, уверенно держит прямой угол, ни на градус не уведёт в сторону, ровно выпиливает сопряжения; хитрый и осторожный подсобник, выверенный труд загодя обходит.       
Равиль Нигматулин тоже подсобник, был прежде мастер-отделочник,  краснодеревщиком поработал. Но, что-то есть особенное у изношенных умельцев, работают задумчиво и одиноко. Когда делают выглаженную работу, пьют по двенадцать чашек крепкое кофе, с годами глаза устают, надоедает рёбра напрягать. Затем: сторожами устраиваются, дворниками идут, с метлой в обнимку ходят, в простаки записываются, металлолом и бутылки собирают. 
Равиль, по каким-то своим соображениям, избегает пустоты женской ласки, спросил у Вальки Протосони, давно ли по нарам катается, это ему нужно, чтобы избавиться от одной навязчивой мысли. Съябедничала, и тут же получила, из зубов кровь стала сочиться. 
Все хором принялись упрекать Раву за невежливое отношение, возмущения пошли стонать. Жилистый плотник Мерин на верхних нарах животом  матрац давит, на работе топор в его руках звенит как гитара, если понадобится: из конопли, смолы, и бруса ковчег срубит, сделает не хуже Ноя. Сложил сильные кулаки один на другой, руками его – корни пней вить. Утопил заскорузлые пальцы в подушку, бритой бородой упирается, лениво спрашивает: 
- Чем там татарин снова недоволен?..
 Для небрегущих своё, татарин тут же привёл пример жёсткого воздаяния: его бабушка умела благонравно соблюдать запреты, в пост отделяла: личную ложку, вилку, нож; всё завивала в белое полотенце. Распоряжалась такой разумностью строго, непритворно, надлежаще установлено и слову отвечает, …а тут «чёрт знает что».
 Кто-то возмутился удивлённо:
- Причём тут твоя старуха?
 Равиль посмотрел на всех ласково, улыбнулся, и «Кто-то» осёкся в тишине.     
Длинный, худой, и лопоухий Вова Банат - пугливый скиталец жизни, ни во что не вмешивается, какое-то болезненное худосочие в нём затесалось, постоянно точит топор, в кармане у него рыжий оселок; лезвие, газету поперёк, без шероховатости режет. Толстый гриф карандаша топором острит, чертилка у него всегда за ухом, даже непонятно как держится, если кто попросит обозначить линию отпила, даёт карандаш, и обязательно напомнит: «не забудь вернуть». 
При случае может похвастаться, что у сводного брата невесту увёл.  Славная вышла жена, предан выбору, не изменяет, полненькую содержит; много чего может сказать, не выслушивают благонравие, он в бригаде единица ничейная.    
 Мостик от берега на судно крутой, узкий и скользкий, на весу едва одного человека удерживает, осторожно ступать надо. Снизу плещется разбуженная ледяная вода, выплёскивает негодование, затухающие волны покачивают речной дом. Недавно Обь от панциря очистилась. Не растаявшие, ползущие в Карское море льды держат дни ещё холодными. Плотники загодя подгоняют материал, ждут, когда спадёт вода. Машины-длинномеры подвозят хвойные лесины, ломами скидывают хлысты на обе стороны, на мерные брёвна раскряжёвывают; трёхметровые вершки пирсу помеха, скобы тонкий кругляк раскалывают. Бросают в воду негодное дерево, река уносит вслед за льдом. И скупое солнце рано прячется за горизонт, светит оранжевым низким светом. Уклон земли, разрастающимся небом любуется, воздух разряжен, спят плотники больше, чем положено. Дерево – упорству покладистость стелет.
 Варочной печью и скученными телами греется деборкатер. Только у бригадира Низаточки отдельная каюта; нужна, чтобы не видеть запреты, когда работа терпит раскачку, падает дисциплина. В дни напряжённой выработки, он властен и строг, а так, может повеселиться со всеми, не вмешивается в любовные дела, не примечает нарушения порядка. Наступает горячка планового задания, и бригадир меняется, при срыве пускового срока объекта, бригада теряет надлежащую выплату. В целях усиления трудовых правил и соблюдения норм сдельной системы: за простой или выпивку три рабочих дня снимает, второй раз неделю вычёркивает. Третьего замечания у него не бывает, выгоняет без права в другую бригаду перейти. 
Исключение порядка: «три комариные беготни», единственный участник всех трёх сам Низаточка. Не был признанным бугром, не вспоминает о случае, поведения своего сторонится, молчит. Самая известная «вторая комариная беготня»: гребенчатые брёвна старого Дома Культуры рыбаков разобрали, новое двухэтажное здание рубили. Капиталку хорошую давали, ровную и сухую, а стеновой брус не совсем отменным шёл. Комары в тот померкший, долгий летний вечер кошмарно пространство чертили, из-за густоты гнуса в пяти метрах размер пилолеса не отличить, огромный деревянный «доктор» заодно со шкантами комарьё вбивает, сосредоточение бруса теряется. Вместо восемнадцатисантиметрового распила, Низаточка на стену лёжа капиталку поместил. Как-то от раздражения укусов и чрезмерного перенапряжения не рассмотрел поперечное сечение, внезапно рассмеялся; погладишь рукой лицо: полная жменя комаров, топорищем жёстко спину почешешь, падают, словно на пилораме опил с брёвен сыпется. Низаточка, от раздражения и нервной расторопности, забил топор в незадачливый брус, со всей прытью понёсся в Красный Уголок нового рыбацкого общежития, где временно размещались железные пружинистые кровати. Вслед за Низаточкой другие бросили инструменты, побежали; прыгают, не замечая выросшие пни и старые проломы в дощатых дорожках, преодолевают ужас дня. Сняли одежду, обильно одеколоном мажутся; включили телевизор, а там рисованный фильм: комарик со сцены: жукам, паукам, малым букашкам песенку про комариную скуку поёт. Низаточка обнял наглый аппарат, со всей силой ударил о пол, разбил вдребезги. Новый телевизор купил. Когда накапливается сумма превышающая потребность жизни, ему деньги не интересны.
 Две другие комариные беготни впечатления не имеют, о них мало знают. Низаточка помнит хорошо, и всегда молчит. Нечего сказать, острота времени уходит, три топора успел прежде сработать, калёную сталь до обуха зазубривал, усвоил заточенное направление труда.
Женщины в период большой работы избегают угрюмый взгляд бугра. Алла Мозар красивей и моложе остальных, уже вдовой успела записаться, нагло и навязчиво говорит:
- Что вы Сеня такой злой? Может вам экзекуцию сделать.
Переспросил… 
- Фу, - скривилась Алла, - как ненавижу это слово. 
Запретил малолетке появляться на судно.  
     
Кочерга всего раз приходил проверить строящийся причал, больше любовался широким разливом, последнему обильному притоку полноводной Оби восторгался. Одобрил работу плотников. И уехал.
 В конец судоходства, новый настил пристани надавили тяжёлые поддоны. Снабжение речпорта товар принимает, к зиме готовится отдел рабочей торговли. Яковик, двойными плотно уложенными плахами новой площадки хвастается, доволен очередью грузовых барж, скоро лёд реку скуёт. Прошлым опытом щёки пухлые надувает, гладит выпирающий живот: пора Кочергу на пенсию отсылать. Мешает народу грядущее преобразование собственности видеть:
- Пусть любуется вечными огнями, пока светят. На материк пусть едет. Там квартира государственная - как гроб ограбленный пустует.