От Путивъл до Карпатите, Сидор Ковпак (продължение 3)

ОТРЯДИТЕ СЕ ОБЕДИНЯВАТ

Напълно по-различно стана в Хинелските гори, когато народът научи за победата, която Червената армия спечели край Москва. Бушуваше вятър, дърветата се пукаха от студа, а в гората настъпи оживление.

Някой откри под снега няколко патрона и си спомни, че през есента тук в обсада е била червоноармейска част. Десетки хора веднага се въоръжиха с лопати, разровиха планини от сняг и се оказа, че в Хинелските гори има много разсеяни патрони. Народът не би се втурнал към златна жилка така, както към тези патрони. Патроните бяха за нас по-ценни от златото.

Много пот изляха путивълци, попълвайки своите изчерпани боеприпаси. Колко километра изминаха бойците през дълбокия сняг с лопати в ръце, събирайки по един патрон в джоба! За няколко дни цели хектари бяха разчистени от снега.

Отрядът започна бързо да расте. Предишният ред за прием на нови бойци се оказа вече непригоден — и ние повече не изисквахме от доброволците писмени заявления, зачислявахме ги по армейски, с заповед, цели групи, макар и все така със строг подбор. Преди да подпиша заповедта за зачисляване на новите бойци, аз беседвах с всеки от тях и предупреждавах: „Помисли, няма ли да ти бъде трудно при нас.“ За да бъдат хората, постъпващи в отряда готови на всичко, аз им говорех за такива трудности, които ние сами още не бяхме понасяли, нарочно ги преувеличавах. Някои се изплашваха, казваха, че ще помислят, и отиваха в други отряди. Оставаха орлите.

Обстановката подсказваше, че сега трябва да се създаде по-голяма бойна единица, способна не само да извършва диверсии, да прочиства околните села от полицаи, но и да разгромява военни гарнизони на противника, да води бой с цел тяхното унищожение. В същото време не беше желателно отрядът да загуби от своята маневреност поради прекомерно разрастване.

В Хинелските гори вече не бяхме сами: възроди се разгроменият по-рано Севски партизански отряд, възникна партизанска група от бивши военнослужещи, по-късно отрядът беше назован с името „Ворошилов“. Организира се и група партизани от Ямполския район, от която също израсна отряд. Всички тези отряди бяха възстановени с помощта на путивълци и в случай на необходимост ние, разбира се, можехме да се договорим с тях да действаме заедно.

Недалеч, в Барановския лес, се базираше малък отряд партизани от Есманския район.

С командира и комисаря на есманците се запознахме в селото Комаровка. В това село се предвиждаше да посрещнем Нова година. Ние пристигнахме там, за да се подготвим за празника, но се наложи да се занимаваме с друго. Есманците съобщиха, че немците са изпратили срещу тях каратели и възнамерявали да унищожат отряда. Решихме да помогнем на нашите съседи и най-напред заедно с тяхната разузнавателна група пратихме своя в село Уланово, където се бяха разположили фашистките каратели пред похода си към Барановския лес. Разузнавачите отидоха с шейни. Сред тях беше председателят на районния изпълком на Есман, другаря Копа. На него не му провървя.

Когато разузнаването, попаднало под огън от немски пост и се връщало назад, той изхвърчал от шейната и немците го плениха. Като узнахме за това, ние незабавно преминахме в настъпление със сили на двата отряда под прикритието на огъня на два миномета.

След час бойни действия карателите бяха разгромени, но другаря Копа не можа да бъде спасен. Той беше вече разстрелян от фашистите. Партизаните намериха тялото му в селото. Решихме да отмъстим здраво за Копа. Веднага заедно с есманците бе разработен план за обща операция по разгромяване на немския гарнизон в районния център Есман. Наладението направихме в нощта на 1 януари. Нова година ни помогна добре. Немците се напиха и ние, без да загубим нито един човек, унищожихме в Есман немската комендатура, районната полиция и комуникационния възел.

Дойдохме до извода, че нашата тактика трябва да се гради на взаимодействието на самостоятелни групи и отряди, подчинени на един щаб. Обединявайки по този начин около себе си партизаните от съседните райони, Путивълският отряд можеше да остане сравнително малък, лекоманеврен и в същото време да има възможност да провежда крупни операции.

Затова, ако при нас идваха няколко партизани от един район, от тях се създаваше нова бойна група, а когато тази група порастнеше до размерите на отряд, ние я отделяхме като самостоятелна бойна единица, свързана с Путивълския отряд само оперативно. Така постепенно се оформи нашето партизанско съединение, наречено първоначално Путивълски обединен отряд, а после — група партизански отряди на Сумска област.

*

След нашето напускане на Спадщанската гора хитлеристкото командване в Путивъл беше обявило, че партизаните са унищожени. Окупантите осмеляха, и започнаха да насаждат по всички села полицейски гарнизони, напористо да грабят и зверски да убиват местното население. По специални списъци, съставени от полицията, фашистите арестували хората от колхозите, връзвали са ги, товарили ги в камиони, карали са ги някъде и са ги унищожавали. Решихме, че трябва да им напомним за себе си в Путивъл.

На 28 декември, оставяйки в Хинелския лес създадените от нас партизански групи, Путивълският отряд се отправи на поход, за да се, както се казваше в заповедта, предислоцира в Путивълския район. Предполагаше се да излезем в източната част на района, граничеща с Курскаобласт, към Новослободския лес, където преди присъединяването към мен се беше базирал Руднев.

Срещайки по пътя силни заслони на противника, ние изменихме маршрута — решихме да преминем в Путивълския район от другата страна, по-на запад. Завивайки на север, отрядът направи голяма дъга, премина по края на Курска и Орловска област и на 10 януари встъпи в Путивълския район през Глуховския, прочиствайки по пътя от полиция десетина села и унищожавайки няколко линии за връзка.

Отрядът се разположи в село Когани, на река Клевен. Оттук до Спадщанския лес имаше не повече от петнадесет километра. Но сега този лес вече малко ни интересуваше. Всичко се беше изменило: и размахът на нашите действия, и нашата тактика. Да се установяваме тук или някъде другаде ние не възнамерявахме. Достатъчно беше това, че имахме тилова база в Хинелските лесове, а зад тях още по-дълбока база — Брянските лесове, където в случай на нужда можеше временно да се оттеглим.

Прекрасно място за зимуване в Путивълския район ни се струваше Новослободският лес, където на висока стръмнина над торфеното блато стоеше старинният Софронтиевски манастир, обграден с каменна ограда. Базима, който отиде там на разузнаване, намери манастира пуст, срещна в него само един горски, който никъде не беше излизал от гората, откакто са дошли немците. Съблазнително беше да преживеем тази необичайно мразовита зима в топли къщи, обкръжени, като крепост от стена, а освен това — от гора и блато. Но да се установим в Софронтиевския манастир значеше да обречем себе си на обкръжение, и на отбранителни боеве. Ние решихме да не се отказваме от широката свобода на маневриране.

Когато отрядът излезе до река Клевен, немската полиция от най-близките села избяга в голямото село Воргол. През нощта ние бяхме вече там. Аз избрах за свой команден пункт предверието на една къща в окраинината на Воргол, и партизаните на няколко групи тръгнаха да прочистват селото. Проводници им бяха ворголските партизани, и сред тях — нашата лекарка Дина. Проводниците показваха къщите, в които беше разположена полицията; къщите бяха обкръжени — нито един полицай не успя да избяга. Бяха заловени и унищожени няколко десетки полицаи.

На следващия ден започнахме да провеждаме в селата събрания на колхозниците. Това беше нашата втора разяснителна кампания, която проведохме в Путивълския район от началото на окупацията. Тя продължи около една седмица. Агитатори бяха всички. Всеки провеждаше събрание в това село, където най-добре го познаваха. На мен, например ми се наложи да говоря пред колхозниците в село Ховзовка. През 1939 година бях избран от това село за депутат в районния съвет. Много наши агитатори също говориха пред своите избиратели.

-          Въпреки окупацията на района, дейността на Съветската власт в района продължава, — казвахме си ние. — Депутатите изпълняват наказа на народа.

На всички тези събрания стояха два въпроса: положението на фронта, съобщението за разгрома на немците при Москва и задачите на колхозниците на окупираните райони в борбата с немско-фашистките завоеватели.

Нашето неочаквано завръщане в Путивълския район само по себе си убеждаваше колхозниците, че окупаторите не са толкова силни, както някои си мислеха.

Измина седмица, преди фашистите, намиращи се в Путивъл, да се решат на борба с нас. Освен полицията, отново събрана от всички съседни райони за борба с „възникналите отново партизани на Ковпак“, както бе оповестено в града, немското командване отдели и батальон с три оръдия. Но в нощта на 18 януари нашият отряд напусна Путивълския район и на другия ден бе зад гората Кочубейщина, под Глухов.

По това време към нас почти всекидневно се присъединяваха десетки нови бойци.
Има в Слоутските гори едно малко село Гутка. Пребивавахме в него в края на януари само за няколко дни, но това село ни стана родно. Тук ни посрещнаха само дядовците и веднага се похвалиха:
– А ние, другари, също си имаме хлопци (юнаци)!

„Хлопци“ в Украйна при немците наричаха партизаните.

Питам ги:
– Къде са те?

Те ми шепнат на ухо:
– В гората, не е далече. Ние веднага ще повикаме техния командир. Може да си чувал – другаря Кулбака.

На следващия ден след нашето пристигане в Гутка стана малък бой. Дойде отряд немци – около сто души. Партизаните се разпръснаха в линия по окраината на селото и започна престрелка. Аз стоях на тераската на къщата, когато изведнъж гледам – от къщите изскачат дядовците, един след друг. Един с пушка берданка, друг със стара шомполка.

– Къде? – викнах им.

А те тичат, размахват ръце, сочат към полето:
– Немците настъпват, сега ще им дадем да разберат!

Смел народ са тези дядовци! Едва ги разубедих, че не бива напразно да се хвърлят под огъня, ще се справим и без тях. А и помощ не ни беше нужна: немците, оставяйки на полето около десет убити войници и офицери, се оттеглиха от Гутка.

Продължение следва

Оригинален текст

О Т Р Я Д Ы О Б Ъ Е Д И Н Я Ю Т С Я

Совсем по-другому стало в Хинельских лесах, когда народ узнал о

победе, одержанной Красной Армией под Москвой. Вьюга гуляла, деревья

трещали от мороза, а в лесу началось оживление.

Кто-то обнаружил под снегом несколько патронов и вспомнил, что

осенью здесь дралась в окружении красноармейская часть. Десятки

людей сейчас же вооружились лопатами, переворошили горы снега,

и оказалось, .что в Хинельских лесах целые россыпи патронов. На золотую

жилу не так бы ринулся народ, как на эти россыпи. Патроны

были для нас дороже золота.

§

45

Много пота пролили путивляне, пополняя свои иссякшие боезапасы.

Сколько километров прошли бойцы глубоким снегом с лопатами в

руках, собирая в карман по одному патрону! За несколько дней целые

гектары были расчищены от снега.

Отряд начал быстро расти. Прежний порядок приема новых бойцов

оказался уже непригодным —и мы больше не требовали от добровольцев

письменных заявлений, зачисляли их по-армейски, приказом, целыми

группами, хотя по-прежнему со строгим отбором. До того как

подписать приказ о зачислении новых бойцов,' я беседовал с каждым

из них и предупреждал: ≪Подумай, не будет ли тебе трудно у нас≫.

Для того чтобы люди, вступавшие в отряд, были готовы ко всему, я

говорил им о таких трудностях, которых мы сами еще не переносили,

нарочно преувеличивал. Некоторые пугались, говорили, что подумают,

и уходили в другие отряды. Оставались орлы.

Обстановка подсказывала, что теперь надо создавать более крупную

боевую единицу, способную не только совершать диверсии, очищать

от полицаев окрестные села, но и громить войсковые гарнизоны

противника, вести бой на их уничтожение. В то же время не хотелось,

чтобы отряд хоть сколько-нибудь потерял в своей маневренности из-за

того, что слишком разросся.

В Хинельских лесах мы были уже не одни: возродился распавшийся

было Севский партизанский отряд, возникла партизанская группа из

бывших военнослужащих, впоследствии отряд имени Ворошилова, сорганизовалась

группа партизан Ямпольского района, из которой тоже

вырастал отряд. Все эти отряды были подняты с помощью путивлян, и

в-случае необходимости мы, конечно, могли договориться с ними действовать

сообща.

Неподалеку, в Барановском лесу, базировался небольшой отряд

партизан Эсманского района.

С командиром и комиссаром эсманцев мы познакомились в селе

Комаровке. В этом селе предполагалось встретить Новый год. Мы прибыли

туда, чтобы подготовиться к празднику, но пришлось заниматься

другим делом. Эсманцы сообщили нам, что немцы выслали против них

карателей, собираются уничтожить отряд. Мы решили помочь своим

соседям и прежде всего вместе с их разведкой послали свою в село

Уланово, где расположились фашистские каратели перед походом в

Барановский лес. Разведчики поехали на санях. В числе их был председатель

Эсманского райисполкома товарищ Копа. Ему не повезло.

Когда разведка, попав под огонь немецкой заставы, повернула назад,

он вывалился из саней, и немцы схватили его. Узнав об этом, мы немедленно

перешли в наступление силами обоих отрядов под прикрытием

огня двух минометов.

После часового боя каратели были разгромлены, но товарища Копу

спасти не удалось. Он был уже расстрелян фашистами. Партизаны нашли

его труп в селе. Мы решили крепко отомстить за Копу. Тут же

совместно с эсманцами был разработан план общей операции по

46

разгрому немецкого гарнизона в районном центре Эсмань. Налет мы

произвели в ночь на 1 января. Новый год нам хорошо помог. Немцы

перепились, и мы, не потеряв ни одного человека, уничтожили в Эсмане

немецкую комендатуру, районную полицию и узел связи.

Мы приходили к выводу, что наша тактика должна строиться на

взаимодействии самостоятельных групп и отрядов, подчиненных одному

штабу. Объединяя таким путем вокруг себя партизан соседних районов,

Путивльский отряд мог оставаться сравнительно небольшим, легкоманевренным

и в то же время имел возможность проводить крупные операции.

Поэтому, если к нам приходило несколько партизан из одного

района, из них создавалась новая боевая группа, а когда эта группа

вырастала до размеров отряда, мы выделяли ее как самостоятельную

боевую единицу, связанную с Путивльским отрядом только оперативным

подчинением ему. Так постепенно сложилось наше партизанское

соединение, называвшееся сначала Путивльским объединенным отрядом,

а потом группой партизанских отрядов Сумской области.

*

После нашего ухода из Спадщанского леса гитлеровское командование

в Путивле объявило, что партизаны уничтожены. Оккупанты осмелели,

начали насаждать по всем селам полицейские гарнизоны, стали

безудержно грабить население и зверски с ним расправляться. По

особым спискам, составленным полицией, фашисты забирали в колхозах

людей, связывали их, грузили на машины, увозили и уничтожали.

Мы решили, что надо напомнить о себе в Путивле.

28 декабря, оставив в Хинельском лесу поднятые нами партизанские

группы, Путивльский отряд направился в поход, чтобы, как говорилось

в приказе, передислоцироваться в Путивльский район. Предполагалось

выйти в восточную часть района, граничащую с Курской областью, к

Новослободскому лесу, где до соединения со мной базировался Руднев.

Встретив на пути сильные заслоны противника, мы изменили маршрут— решили пройти в Путивльский район с другой стороны, западнее.

Повернув на север, отряд сделал большую дугу, прошел по краю

Курской и Орловской области и 10 января вступил в Путивльский

район через Глуховский, по пути очистив от полиции десяток сел и

уничтожив несколько линий связи.

Отряд расположился в селе Когани, на реке Клевени. Отсюда до

Спадщанского леса было не больше пятнадцати километров. Но теперь

этот лес уже мало интересовал нас. Все изменилось: и размах наших

действий и наша тактика. Обосновываться здесь или где-нибудь в другом

месте мы не собирались. Достаточно было того, что имелась тыловая

база в Хинельских лесах, а за ними еще более глубокая база — Брянские леса, куда в случае нужды можно было на время уйти.

Прекрасным местом для зимовки в Путивльском районе представлялся

нам Новослободский лес, где на высокой круче над торфяным

47

болотом стоял старинный Софронтьевский монастырь, обнесенный каменной

оградой. Базима, ходивший туда в разведку, нашел монастырь

пустым, встретил в нем одного только лесника, никуда не выходившего

из лесу, с тех пор как пришли немцы. Соблазнительно было прожить

эту на редкость морозную зиму в теплых домах, окруженных, как крепость,

стеной, а кроме того, лесом и болотом. Но обосновываться в Соф-

ронтьевском монастыре —значило обречь себя на окружение, на оборонительные

бои. Мы решили не отказываться от широкой свободы маневра.

Когда отряд вышел на реку Клевень, немецкая полиция из ближайших

деревень бежала в большое село Воргол. Ночью мы были уже тут.

Я избрал своим командным пунктом крыльцо одного дома на окраине

Воргола, и партизаны несколькими группами пошли на прочистку села.

Проводниками были воргольские партизаны, в числе их наш врач

Дина. Проводники показывали хаты, в которых размещалась полиция,

хаты окружались —ни один полицай не сумел улизнуть. Было выловлено

и уничтожено несколько десятков полицаев.

На следующий день мы начали проводить в селах собрания колхозников.

Это была вторая разъяснительная кампания, проведенная нами

в Путивльском районе за время оккупации. Она продолжалась около

недели. Агитаторами работали все. Каждый проводил собрание в том

селе, где его лучше знало население. Мне, например, пришлось выступать

перед колхозниками в селе Ховзовке. В 1939 году я был выбран

от этого села депутатом в райсовет. Многие наши агитаторы тоже выступали

перед своими избирателями.

—Несмотря на оккупацию района, деятельность Советской власти

в районе продолжается, —говорили мы. —Депутаты выполняют наказ

народа.

На всех этих собраниях стояло два вопроса: положение на фронте,

сообщение о разгроме немцев под Москвой и задачи колхозников оккупированных

районов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

Наше неожиданное возвращение в Путивльский район само по себе

убеждало колхозников, что оккупанты не так уж сильны, как думали

некоторые.

Прошла неделя, прежде чем фашисты, находившиеся в Путивле,

решились на борьбу с нами. Кроме полиции, опять стянутой со всех

соседних районов для борьбы с ≪вновь появившимися партизанами

Ковпака≫, как оповещено было в городе, немецкое командование выделило

батальон с тремя орудиями. Но в ночь на 18 января наш отряд

ушел из Путивльского района и на другой день был за лесом Кочубей-

щина, под Глуховом.

В это время к нам чуть не ежедневно присоединялись десятки новых

бойцов.

Есть в Слоутских лесах небольшое село Гутка. Мы пробыли в нем

в конце января всего несколько дней, но это село стало нам родным.

Здесь нас встретили одни только деды и сразу расхвастались:

—А у нас, товарищи, тоже есть свои хлопцы!

4 Я

Своими хлопцами на Украине при немцах называли партизан.

Спрашиваю:

—Где же они?

Шепчут на ухо:

—В лесу, недалече тут. Да мы зараз скличем тебе ихнего командира.

Может, слышал —товарищ Кульбака?

На другой день после нашего прихода в Гутку здесь был небольшой

бой. Подошел отряд немцев, около ста человек. Партизаны рассыпались

цепью по окраине деревни. Завязалась перестрелка. Я стоял на крыльце.

Вдруг вижу, из хаты деды выскакивают. Один, другой, третий...

У кого берданка, у кого старая шомполка.

—Куда? —кричу.

Они бегут, руками машут, показывают в поле: немцы, мол, наступают,

сейчас мы им жару дадим. Боевые деды! Едва уговорил их, что

не следует зря соваться под огонь, без них справимся. Да помощи и

не требовалось: немцы, потеряв убитыми с десяток солдат и офицеров,

отступили от Гутки.

После боя приводят к нам гутковские деды своего партизана-командира.

Одет по-граждански, на пиджаке медаль ≪За отвагу≫ —участник

войны с белофиннами в 1939—940 годах. Оказалось, что это Петр

Леонтьевич Кульбака, работник глуховского райпотребсоюза, оставленный

партийной организацией в районе для создания партизанского отряда.

Мы с ним уже встречались. Он приходил к нам в Спадщанский

лес на то самое совещание, которое было прервано появлением в лесу

немецких танков. Потом он куда-то исчез со своим отрядом. Только теперь

мы узнали, что глуховцы, действовавшие сначала рядом с нами, в

урочище Марица, решили потом одни пробиваться в Брянские леса. Это

им не удалось. Они попали в окружение и едва выбрались из него лесными

тропками. После этого они осели в Слоутских лесах, выстроили

здесь землянки и, как выразился Кульбака, ≪крепко законспирировались

≫ —выходили из лесу, только когда снег заметал следы.

—Отряд маленький —всего двадцать четыре бойца. Далеко не

высунешься! —пожаловался Кульбака. —Поддержку бы иметь, тогда

совсем другое дело. Без поддержки, одни, что мы можем сделать! — сказал он.

Предложили глуховцам присоединиться к нам. Они посовещались и

дали свое согласие действовать совместно. Один из глуховцев показал

нам пожелтевшую от сырости газету ≪Правда≫ от 7 ноября 1941 года

с докладом Сталина и его портретом. Эта газета была найдена в лесу,

вероятно, ее сбросили с самолета. Она висела на дереве, притрушенная

снегом.

Позднее, летом или осенью сорок второго года, нам пришлось еще

раз проходить через село Гутку. Подходим к нему и диву даемся: что

такое, где Гутка? Местность как будто та же, а Гутки нет. Остались от

села только угольки, да и угольков из бурьяна не видно. Спалили фашисты

село дотла. Где деды? В соседнем селе говорят:

49

—В Гутке все заживо сгорели. Гитлеровцы никого не выпускали

из горящих домов, держали под обстрелом все окна и двери.

Много еще пришлось видеть на Украине пустырей и пожарищ на

месте сел, сожженных гитлеровцами, но милая Гутка нам особенно запомнилась.

П А Р А Д В Д У Б О В И Ч А Х

Путивльский отряд все больше и больше обрастал небольшими партизанскими

труппами. Мы называли их ≪дочерними отрядами≫. Формально

они не входили в Путивльский отряд, но действовали совместно

с ним, по общему плану. Через два-три дня после присоединения к нам

глуховской партизанской группы, 1 февраля, когда мы стояли в селе

Новоселице, из леса Кочубейщина к нам пришла группа партизан Ша-

лыгинского района —тринадцать товарищей. И эта группа была присоединена

к Путивльскому отряду, так же как и глуховская, как еще

раньше конотопская. В течение февраля в Путивльский отряд влились

еще две небольшие группы партизан. Теперь наше партизанское соединение,

выросшее с декабря в несколько раз, насчитывало в своих рядах

уже больше полутысячи бойцов.

Немецкое командование бросило на борьбу с нами регулярные

части венгерской армии. В середине февраля мадьяры начали выгружаться

из эшелонов на ближайших железнодорожных станциях. Они

сосредоточивались в Путивле, Глухове и Кролевце. Противник опять пытался

зажать нас в кольцо. Мы ничем не были связаны, имели полную

свободу маневра, могли уйти в любом направлении, могли вернуться в

Хинельские леса, но мы.чувствовали себя достаточно сильными, чтобы

разгромить пытающегося окружить нас врага, и решили принять бой.

Когда молодой командир одной партизанской группы, Войцехович,

вернувшись из разведки, прибежал ко мне и доложил, что мадьяры

уже в пятнадцати километрах от нас, что они расквартировываются по

хуторам вокруг нашей стоянки, я сказал ему:

—Иди, сынок, отдыхай спокойно.

Это было вечером, накануне Дня Красной Армии, который мы решили

отпраздновать получше —хотелось показать всем, что и в тылу

врага наши люди живут по революционным традициям, почитают

советские праздники. На этот день у нас был назначен парад в селе

Дубовичах Глуховского района —народный смотр партизанских сил.

Чтобы ввести противника в заблуждение относительно численности

отряда и его расположения, мы объявили, что в параде примут участие

не все партизаны, а только представители частей, входящих в наше

соединение, и что бойцы приедут из далеких лесных урочищ.

Вокруг Дубовичей —большие Слоутские леса. Партизаны прибывали

в село на парад в разное время, с разных сторон лесными дорогами — пешие, на лыжах, верхом, на санях. Строгой нормы представительства,

50

конечно, не было. На параде побывать хотелось всем, и большинство

боевых групп выслало в качестве своих представителей всех

свободных от нарядов бойцов. Так что, когда на улице Дубовичей выстроились

стрелки, автоматчики, пулеметчики, минометчики, лыжники

и кавалеристы —≪представители всех частей соединения≫, как мне громогласно

доложено было в рапорте, с упоминанием о том, что ≪охрана

обеспечена≫, —у присутствующих на параде зрителей должно было создаться

очень внушительное представление о партизанских силах.

Тысячи две колхозников и колхозниц приняли участие в нашем

празднике, происходившем на улице, при тридцатипятиградусном морозе,

сначала под музыку партизанского оркестра, состоявшего из четырех

баянов и одной скрипки, а потом, когда у школы был установлен появившийся

откуда-то радиоприемник, —под музыку, передававшуюся

из Москвы.

В это время отряды мадьяр подходили уже к селу Тулиголову, а от

Тулиголова до Дубовичей лесом —несколько километров. О том, что

мадьяры недалеко, что, может быть, уже сегодня они будут здесь, знали

все. С утра колхозники —по всему видно было —не очень-то верили,

что мы к параду готовимся, думали —к бою. А когда увидели, что

верно —для парада строятся партизаны, на улице сразу началось гулянье,

хотя и был лютый мороз. Услышали по радио музыку из Москвы— о мадьярах и думать забыли! В селе так весело стало, будто

Советская власть и на день не уходила отсюда. Кто-то вдруг крикнул:

—Тише! Приказ товарища Сталина...

Как выразить, что значили для наших людей, съехавшихся из лесов

в Дубовичи на праздник Красной Армии, донесшиеся из Москвы слова:

≪Да здравствуют партизаны и партизанки!≫

Многие ли знают, что есть на северной Сумщине, в Глуховском районе

на Украине, село Дубовичи? А нам, когда мы слушали в Дубовичах

голос московского диктора, передававшего приказ Сталина, представлялись

на карте советской земли только Два пункта: Москва и Дубовичи.

Вся страна, весь советский народ празднует День Красной Армии,

разгромившей врага под Москвой. И мы здесь, в лесах Сумщины, не

забыты.

Красная Армия на фронтах и мы в тылу врага —одно неразрывное

целое. Красная Армия наливается новыми силами, и наши силы растут

вместе с ней. Сколько было нас, когда мы в декабре ночью вырвались

из окружения и ушли из Спадщанского леса ≪в дальний путь, на славные

дела≫, как поется в нашей партизанской песне, а сейчас сколько!

Мы боролись с врагом маленькими группами. Каждая сидела в своем

лесу — у Путивля, Глухова, Шалыгина, Кролевца, Конотопа, и каждый

думал: где же другие товарищи, что они делают, почему не дают о

себе знать?

Мы не видели друг друга, но всех нас, своих сыновей, видела наша

мать, Советская Родина, и она подала нам голос с Большой земли,

собрала нас здесь всех воедино: украинцев, русских, белорусов.

52

Красная Армия наступает, и мы, маленькая частица ее, здесь, в тылу

врага, тоже берем инициативу в свои руки. Одна кровь у нас с

Красной Армией, одна мать —Родина.

Должно быть, и враг слышал громкое ≪ура≫, которое не раз прокатывалось

по селу и отзывалось в лесу четким эхом. Во время митинга

мимо трибун проходили автоматчики, мчались лыжники, конники, проезжали

тачанки с пулеметами и минометами. После каждого выступления

играл оркестр. Баянисты, чтобы не замерзнуть, играли попеременно:

двое на улице, двое в школе. А скрипачу, так как он был один,

пришлось играть на морозе без смены.

Б О Й В С Е Л Е В Е С Е Л О М

Мадьяры подошли к Дубовичам на другой день с разных сторон

двумя колоннами. Каждая колонна по своей численности была равна

всему Путивльскому отряду. Попав под пулеметный огонь наших застав,

обе колонны быстро отступили. Вероятно, слухи о партизанском параде

дошли до мадьяр, и окруженное лесом село показалось им ловушкой.

Чтобы вынудить мадьяр к бою, мы стали искать открытой позиции

и остановили свой выбор на селе Веселом Шалыгинского района.

Это село лежит между Шалыгином и Путивлем в небольшой котловине,

в центре которой маленькая высотка. Местность вокруг открытая:

лес есть только к северу, в отдалении от села. Располагаясь здесь,

мы получали то, что было для нас тогда главным: хорошие условия для

ведения огня. Мадьяры издалека должны были наступать под обстрелом,

идя по глубокой снежной целине.

Решив дать мадьярам бой в Веселом, мы предполагали, что противник

проявит упорство, что его очень соблазнит возможность сразу покончить

со всем нашим отрядом, запертым в котловине села, и он будет

наступать, невзирая на тяжелые потери, введет в дело все свои резервы.

Немецкое командование, как мы знали из перехваченных документов

противника, внушало мадьярам, что партизан нечего бояться — среди них, мол, совсем нет людей, как следует обученных военному

делу, большинство не умеет даже владеть оружием. В одном документе

было прямо сказано, что ≪партизаны военной ценности не имеют≫.

Однако в секретных приказах противника, которые тоже попадали в

руки партизан, наши силы всегда преувеличивались. В приказе генерала

Блаумана, которому после нашего парада в Дубовичах было поручено

в течение трех дней уничтожить партизан, указывалось, что у нас

есть на вооружении артиллерия —три дальнобойных орудия... Об этом

мы только могли мечтать. Из этого же приказа было видно, что противник

готовится к операции против нас, как к большому бою. Вот мы и

решили дать ему бой по всем правилам, перемолоть как можно больше

вражеских сил, показать мадьярам, что такое советские партизаны.

53

Из Дубовичей мы вышли с большим обозом —до ста саней, шли

полями, лесами, в сильную вьюгу, пробивая дорогу в глубоком снегу.

26 февраля, разгромив группу полиции, пытавшуюся оказать нам сопротивление,

отряд вступил в село Веселое. Следующий день мы занимались

тем, что очищали от полиции окружающие села, пополняли при

этом свои боеприпасы, вели разведку. За день наши группы очистили

от врага около двадцати сел. К вечеру стало известно, что противник

подтягивает к Веселому войска из Путивля и Глухова. Мы поняли, что

он намеревается окружить нас. Численность мадьяр определялась в

полторы тысячи солдат с минометами и артиллерией —более чем трехкратное

превосходство. Сейчас же был отдан приказ занять круговую

оборону, выставить наблюдательные посты и быть готовыми в любой

момент вступить в бой.

Основным в нашем замысле боя была организация засады с сильными

огневыми средствами в лесу у дороги, идущей из Шалыгина,

откуда, судя по сосредоточению сил противника, надо было ожидать

главного удара. В засаду была послана группа конотопцев под командованием

своего районного прокурора Кочемазова, усиленная группой

путивлян во главе с бывшим военнослужащим командиром взвода Цим-

балом. Это были отборные люди, и вооружили мы их хорошо —дали

миномет и несколько пулеметов. Комиссаром засады был назначен Ка-

навец, председатель Конотопского райисполкома. Засаде приказано было

не обнаруживать себя до решающего момента боя, чтобы при подходе

вражеских резервов уничтожить их кинжальным огнем во фланг.

Большое значение придавали мы также обороне хутора Байдарова,

что неподалеку от восточной окраины Веселого. Из этого хутора очень

хорошо обстреливались подступы к селу. Здесь была поставлена группа

Павловского, отчаянно храброго человека, партизанившего первые месяцы

войны где-то в низовьях Днепра, а потом пробравшегося под видом

полицейского к себе на родину в Путивльский район. Он вступил

в наш отряд перед боем в Веселом.

Этот бой, который предстояло провести в условиях, отличающихся

от фронтовых по существу только тем, что мы не имели соседей ни

справа,"ни слева, был для нашего народа первым серьезным экзаменом

на воинскую зрелость и прежде всего —на стойкость. На параде в Ду-

бовичах мы показали себя как воинская часть, созданная народом в

тылу врага, а сейчас мы должны были показать в бою свое умение и

доблесть солдата. Семен Васильевич постоянно старался внушить бойцам,

что на оккупированной немцами территории партизан —представитель

Красной Армии.

Помню разговор на крыльце утром после бессонной, напряженной

ночи. Только что затихла стрельба, доносившаяся со стороны Шалыгина.

Мы терялись в догадках, кто и с кем там сражается—все наши

группы были уже собраны в Веселом. Оказалось (это мы установили

потом из дневника одного гитлеровца), что мадьярский батальон, двигавшийся

к Веселому, встретил у Шалыгина немцев, и так как после

54

нашего парада и немцам и мадьярам всюду чудились партизаны, они

со страху приняли в темноте друг друга за партизан. ≪Завязался бой.

Ошибка выяснилась только к утру. В 8.00 пошли дальше на Веселое,

где много партизан≫, —писал автор этого дневника, мадьярский офицер.

И в этот день было градусов тридцать пять ниже нуля. Солнце, поднимавшееся

в морозном тумане, пылало, как костер в снежном поле.

Мы с Рудневым Поглядывали на село, на шалыгинскую дорогу и на

путивльскую, на лес, на поле, прислушивались. Неприятная тишина.

Знаешь, что противник надвигается на нас со всех сторон, а слышишь

только, как снег поскрипывает под ногами проходящих рядом по улице

бойцов. Подходит Дед-Мороз —в шубе, валенках, меховой ушанке, весь

в инее, с заледеневшими усами и бородой, кряхтя поднимается на

крыльцо и говорит:

—Мороз нам на руку сегодня... Все хорошо, только вот мин мало — пятнадцать штук на миномет.

Я молчу. Семен Васильевич.предлагает:

—Пойдем в хату. Хозяйка пшеничных блинов напекла. Выпьем по

чарке. —И тихо, как будто сам себе, говорит: —Да, боеприпасов маловато...

—А потом вдруг громко: —Дело будет сегодня жаркое! Это нам

не Дубовичи, не парад. Сегодня, товарищи, решается судьба отряда!

Быть нам или не быть, победить или умереть с честью...

Хозяйка усиленно угощала нас блинами с салом и сметаной, но,

кажется, только Дед-Мороз и Радик, у которых никогда не пропадал

аппетит —у одного, должно быть, по старости, у другого по молодости,

—отдали честь угощению. Мы прислушивались, не началась ли

стрельба, и курили одну цигарку за другой. Наконец длинная пулеметная

очередь всех разом подняла на ноги. ,

—Ну, товарищи дорогие, драться будем так, чтобы потом песни

пели про село Веселое! —сказал Семен Васильевич, затягивая пояс, на

котором по бокам в кожаных сумках висели автоматные диски.

Я остался на крыльце хаты —обычное местонахождение моего

командного пункта, когда бой шел в селе. Комиссар и начальник штаба

побежали на свои места, как было условлено. Распарившись после чарки

и блинов, Дед-Мороз, вытирая с лица пот, затрусил к миномету: как

только у нас появились минометы, он объявил себя минометчиком — все-таки меньше беготни старику.

Противник шел в атаку цепями и вел беспорядочный огонь. Мадьяры

спускались по склону поля к южной окраине села. Руднев, взявший

на себя руководство отражением атаки, приказал бойцам выбирать

цели и не спускать с них глаз, но не стрелять, пока противник не подойдет

к нашей обороне на сто метров. Это решало все: сумеют ли люди,

в большинстве не имевшие армейской выучки, совладать с собой, не

стрелять, ждать команды, когда бегущие на них вражеские солдаты

уже так близко.

С крыльца, на котором я стоял, видны были все цепи и группки

противника. В атаку на южную окраину села шло до трехсот мадьяр.

55

Партизаны, укрывшись в глубоких снежных окопах и в постройках,

ничем не выдавали себя. Село выглядело безлюдным, точно все население

покинуло его или вымерло.

По сведениям, добытым нашими разведчиками, мы еще ночью раскрыли

группировку войск противника и тем самым его замысел: атакой

с юга сковать наши силы и тогда ударить с севера. Поэтому, отражая

атаку с юга, мы не ослабляли нашей круговой обороны: партизанские

группы на северной окраине стояли наготове к отражению атаки

главных сил противника, которые подходили со стороны Шалыгина.

Наши бойцы с минуты на минуту ожидали появления противника перед

собой, в то время как за спиной их уже шел бой.

Когда южные группы партизан открыли огонь с дистанции в сто

метров (кое-кто подпустил противника и на пятьдесят метров), снежное

поле стало чернеть от убитых и раненых мадьяров. Выскакивая из своих

укрытий, взбираясь на крыши домов и сараев, наши бойцы на выбор

расстреливали бегущих солдат. Некоторые партизаны сейчас же кинулись

подбирать брошенные мадьярами пулеметы и винтовки. Перед

этим боем в отряд вступило много новых людей, и не все они еще успели

вооружиться. Вот люди и торопились добыть себе вооружение.

Бой начался около десяти часов утра. Спустя час против северной

окраины Веселого развернулся отряд мадьяров до пятисот человек. Противник,

наступая цепями, загибал свои фланги, чтобы окружить село.

В бой вступили все группы, за исключением сидевшей в засаде.

Руднев, руководя огнем пулеметчиков, указывал им цели ракетами.

При этом, чтобы лучше видеть противника, он вылезал на самые открытые

места, под пули. В этом отношении с ним вечная беда была. В бою

он вел себя так, как будто один за все отвечает, где бы что ни произошло.

Всегда приходилось бояться за него. Но тут уж ничего нельзя было

поделать: личный пример такого опытного военного, как Руднев, очень

много значил для партизан. Сам он учил бойцов зря не высовываться,

сердился, если кто-нибудь бравировал своей храбростью, а вот в трудный

момент ходил под пулями во весь рост, чтобы подбодрить людей.

До сих пор ему везло, а в этом бою он получил тяжелую рану: пуля

вошла под левым ухом и вышла под правым; челюсть, нёбо, язык —все

разбито. Секретарь партбюро Панин и Радик несли его по селу с лицом,

залитым кровью. Разнеслась весть, что комиссар убит. Но он был в

полном сознании —не выпускал из рук автомата. Его положили в хате

санчасти, переполненной ужераненьши бойцами. Дина и ее помощницы с

трудом остановили кровь, бившую из раны фонтаном. Когда они перевязывали

Семена Васильевича, он потерял сознание и выронил автомат.

Радик решил, что отец умер, схватил его автомат и как сумасшедший

выбежал из хаты. Я столкнулся с ним во дворе, где партизаны

вели огневой бой с группой мадьяр, прорвавшихся в село и стрелявших

уже из-под молотилок, которые стояли на задворках хаты санчасти.

—Папа убит! —в отчаянии крикнул мне Радик и, метнувшись в

сторону, стал бить из автомата.

56

Я зашел в хату. Семен Васильевич лежал на соломе у печки. Он

был в залитой кровью шинели, в шапке-кубанке, с забинтованным лицом.

При мне к нему вернулось сознание —заблестели глаза и он

зашарил рукой вокруг себя: искал автомат. Дина сказала, что автомат

взял Радик, и положила у ног Семена Васильевича его парабеллум:

ведь враг был в ста пятидесяти— двухстах метрах от хаты санчасти.

Изо рта его шла кровь, он хрипел, хотел о чем-то спросить меня и

не мог.

—Лежи, Семен Васильевич, спокойно, все в порядке, —сказал я,

торопясь на свой командный пункт.

Он терпел, должно быть, адскую боль, но видно было —его больше

мучило то, что в решающий момент боя ему приходится лежать в хате.

Для такого человека, как он, это было невыносимо. Партизаны понимали

состояние комиссара, всем хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы

он меньше волновался. При малейшей возможности люди прибегали к

нему, сообщали, что все в порядке, оборона держится крепко, а он махал

рукой, отсылая на линию огня.

До конца боя не оставляло наших людей это беспокойство за комиссара,

и люди дрались, не щадя себя.

Когда я вышел из санчасти, мадьяры, пробравшиеся к молотилкам,

были уже перебиты. Наши смельчаки под огнем противника подползали

к этим молотилкам, чтобы завладеть автоматами и патронами убитых.

Тяжелее всех приходилось группе Павловского, оборонявшейся на

хуторе, который противник торопился взять, так как этот хутор занимает

господствующую над селом местность. Павловский был дважды

ранен, командовал лежа, переползал с одного места на другое, подальше

от огня, охватывавшего одну постройку за другой. Хутор горел. Самое

страшное было то, что его бойцы расходовали последние патроны.

В записке, переданной мне связным, Павловский сообщал, что осталось

по двенадцати патронов на бойца, а мы не могли ему ничего дать — патроны были на исходе у всех. Я ответил запиской: ≪Держитесь, товарищ

Павловский, заставьте противника залечь, морозьте его на снегу≫.

В центре мадьяры шли тремя цепями, одна за другой, все на виду

у нас. Под огнем партизан, стрелявших из снежных окопов, домов,

сараев, они залегли, рассыпались, как галки по снегу, перед селом. За

постройками, плетнями, садиками нас не было видно. Мадьярам приходилось

стрелять по всей площади села, наугад, а партизаны били их

на выбор.

Несмотря на огромные потери, которые нес противник, он не отходил,

вероятно, боялся выпустить нас из Веселого, ждал подкреплений.

Мороз и днем не ослабевал. Когда стрельба затихала, четко слышно

было, как гитлеровцы стучали каблуками, стараясь согреть ноги. Лежа

на открытом скате, обдуваемом ледяным ветром, они замерзали на

наших глазах.

В третьем часу дня со стороны леса начала подтягиваться еще одна

группа мадьяр, тоже человек пятьсот. Противник опять со всех сторон

57

надвигался на село, торопился покончить с нами, пока еще светло.

Патронов у нас почти уже не было. Дед-Мороз выпустил из миномета

последнюю мину. Оставалась одна надежда на посланную в лес засаду.

Наши люди давно уже спрашивали меня, почему засада все еще не

дает себя знать, сидит в лесу без дела, когда нам так трудно приходится,

тревожились —не случилось ли чего с ней. А Кочемазов и Цимбал

просто ждали моего сигнала. Мы с Рудневым еще перед боем договорились,

что засада должна быть последней гирей, брошенной нами на

чашу весов. И вот настало время бросить эту гирю. Я дал сигнал, когда

вновь прибывшая группа мадьяр слезла с саней, построилась в колонны

и весь санный обоз противника сгрудился возле леса. Момент

был очень удачный для введения в бой засады. Она ударила сразу из

всех своих пулеметов и минометов во фланг развертывавшихся для

наступления колонн противника и по его обозу. Лавина саней и расстроенная

масса мадьярской пехоты кинулась от леса в поле. Огонь

засады валил бегущих.

Это решило исход боя. Паника, поднявшаяся в тылу атакующих

цепей, вызвала в них замешательство, они опять залегли. А мороз к

вечеру стал крепчать, замерзавшие на снегу мадьяры всё сильнее стучали

каблуками.

Все произошло так, как мы предполагали, обсуждая свой план с

Рудневым и Базимой. Не думали мы только, что мадьяры примут нашу

засаду за десант Красной Армии, выброшенный им в тыл с самолетов.

А оказалось, что на этот счет у них даже сомнений не было...

≪Когда батальоны стали отходить от Веселого, русские самолеты высадили

в тылу у нас десант≫, —писал в своем дневнике тот самый мадьярский

офицер, который со своим батальоном по пути в Веселое ночью

с перепугу сражался с немцами, приняв их за партизан.

—Это все после парада в Дубовичах!.. —смеялись партизаны.

Бойцы, целый день просидевшие в лесу под боком врага, были очень

горды тем, что противник принял их за красноармейский десант. Они

стали после этого в шутку называть себя парашютистами.

К ночи бой затих. Мы выиграли его. Противник откатился от Веселого,

потеряв убитыми и замерзшими более шестисот человек. У нас

погибло всего одиннадцать товарищей. Но что будет завтра? Мы окружены

врагом, к утру он подтянет свои резервы и снова пойдет в наступление,

а у нас все боеприпасы израсходованы. Надо уходить ночью,

найти какую-нибудь лазейку во вражеском кольце.

Бойцы, посланные мною на разведку выходов из села, вернулись с

женщиной-колхозницей. Кажется, это была жена одного из наших бойцов.

Она взялась нас проводить оврагами мимо застав, расставленных

противником по дорогам.

—Только скорее, пока поземка сильная, она заметет все следы, — сказала мне эта женщина.

С Н О В А В Х И Н Е Л Ь С К И Х Л Е С А Х

В полночь наш санный обоз вытянулся из села Веселого. Бойцы

шли группками за санями и, чтобы не обморозиться, все время приплясывали,

потирали на ходу руки, лица. Ночь была звездная, но отряд

оторвался от противника незамеченным.

Проводница шла рядом со мной так закутанная в платок, что нельзя

было разглядеть ее лицо. Не знаю, молодая это была женщина или

пожилая, не знаю и фамилии ее. Прощаясь, я хотел узнать, кто она

такая.

—А зачем вам моя фамилия? Больно любопытные! —засмеялась

она и помахала рукой: —Счастливый путь, товарищи!

Мы шли на север, в направлении своей тыловой базы, в Хинельские

леса. Отпустив проводницу, двигались не торопясь, так как везли на

санях раненых, останавливались на дневки в селах, проводили, по

обыкновению, собрания колхозников. По пути слышали доносившиеся

со стороны Веселого разрывы авиабомб. Как выяснилось потом, немецкая

авиация, вызванная паническими радиограммами мадьяр о советских

воздушных десантах, бомбила самих же мадьяр.

Отряд проходил недалеко от деревни Моисеевки, где скрывались от

фашистов жена и младший сын Руднева. При виде Семена Васильевича,

молча лежавшего под овчиной на санях, рядом с которыми шагал

неразлучный с отцом Радик, нельзя было не подумать о том, как, вероятно,

беспокоится комиссар за судьбу своей семьи, как он обрадовался

бы, увидев ее!

Не помню уже, кто первый предложил послать за семьей Руднева

сани с пулеметным расчетом. Сейчас кажется, что мысль об этом возникла

сразу у всех. В качестве проводника на санях с пулеметчиками

отправился Радик. Ночью они заскочили в село, подняли с постели

Домникию Даниловну и Юрика, велели захватить кое-что из одежды,

самое необходимое, и садиться в сани. К утру пулеметчики благополучно

доставили семью комиссара в село Бруски, где мы остановились

на дневку.

Это была большая радость для всех путивлян. Домникии Даниловне

сейчас же был вручен карабин, и партизаны стали называть ее ≪наша

мамаша≫. Семилетнего Юрика бойцы одарили немецкими и венгерскими

крестами и всеми видами оружия, какое только можно сделать

перочинным ножом из куска дерева. Радик немедленно решил создать

семейный пулеметный расчет: он будет первым номером, мать —вторым,

Юрик —третьим, и тут же у постели раненого отца начал обучать

своих помощников подавать в пулемет ленту.

Семен Васильевич сильно ослаб. Он ничего не мог есть, питался

одним молоком и то с трудом глотал его. Бойцы опасались, что наши

медработники-девушки недостаточно опытны, чтобы оказать нужную

помощь комиссару, и на каждой дневке в селах расспрашивали население

о врачах, нет ли поблизости хорошего хирурга. Кто-то сказал, что

'59

есть замечательный хирург, местная знаменитость в Хуторе Михайловском.

Это большая железнодорожная станция. Там стоял немецкий

гарнизон, полно было полиции. Но партизанам так хотелось, чтобы Семен

Васильевич скорее встал на ноги, чтобы Домникия Даниловна

не убивалась, глядя на него, что сейчас же нашлись смельчаки, решившие

во что бы то ни стало выкрасть хирурга у немцев. И выкрали.

Мы были в это время уже в Хинельских лесах, расположились километрах

в двадцати пяти от Хутора Михайловского. Партизаны подошли

к местечку ночью. Одна группа заняла оборону на окраине его,

а другая пошла на операцию —впереди несколько разведчиков, за

ними отделение автоматчиков, за автоматчиками рота с пулеметами.

Бесшумно уничтожив немецкие посты, партизаны ворвались в центр

Хутора Михайловского и разбудили спящее местечко стрельбой по железнодорожной

станции и комендантскому управлению. Подняла стрельбу

и группа, оставленная в резерве. Проснувшись, немцы заметались

в панике. Боевого порядка они не сумели принять, стреляли без толку

в разные стороны. Тем временем наши разведчики разыскали квартиру

хирурга, попросили его скорее одеться, да потеплее, так как дорога

к больному предстоит дальняя, посадили в сани и увезли.

Руководил этим делом учитель Петышкин, самый мирный и по своему

характеру и по внешнему виду человек —небольшого роста, длинноволосый,

с улыбчатым лицом. Он часто вспоминал своих бывших

учеников, от которых в первые месяцы войны получал письма с фронта,

и, тихонько посмеиваясь, говорил:

—Сам глубоко штатский человек, а сколько из моих учеников

военных людей вышло!

Хирург, которого привезли партизаны, по дороге чуть не умер от

страха, но когда увидел, как партизаны обеспокоены состоянием здоровья

своего комиссара, быстро пришел в себя. Наш врач Дина была,

кажется, немного обижена тем, что мы усомнились в ее врачебном

опыте, поглядывала сначала на выкраденного хирурга не очень доверчиво,

но после того, как тот, осмотрев Руднева, заявил, что лечение ведется

правильно и комиссар скоро выздоровеет, она тоже признала

авторитет этой знаменитости Хутора Михайловского. В ту же ночь

хирург был в полной сохранности доставлен обратно на свою квартиру.

Руднев действительно оправился от тяжелого ранения очень быстро.

Спустя несколько недель он уже был почти здоров, но голос к нему

возвращался медленно. Семен Васильевич долгое время мог разговаривать

только шепотом. Все советовали ему есть побольше сырых яиц.

Каждый, кто приходил к комиссару, приносил с собой одно, два, три

яйца. Домникия Даниловна махала руками, кричала:

—Хватит, хватит яиц!

Она не знала уже, куда девать их, а партизаны всё совали и совали

в руки ей яйца и обижались, если она отказывалась брать.

SO

*

В Хинельские леса мы вернулись в десятых числах марта. Как изменилась

здесь обстановка с декабря, когда мы первый раз пришли в

Хинельские леса из-под Путивля! Тогда здесь была глушь, люди жили

в лесу, как барсуки в своих норах, боялись выглянуть на свет, а сейчас

—большой, шумный партизанский лагерь, вокруг —целый советский

район. Партизанские группы, оставленные нами тут в декабре, к

нашему возвращению выросли в крупные отряды, насчитывавшие по

нескольку сот бойцов.

Здесь действовали Эсанский, Севский, Хомутовский, Ямпольский отряды

и два отряда имени Ворошилова. Командиры их съезжались на

совещания, подготавливали совместные операции, поддерживали связь

с орловскими партизанами, базировавшимися в южной зоне Брянских

лесов.

Встревоженное этим немецкое командование готовилось к крупной

операции против Хинельского партизанского района. Мы появились тут

как раз в те дни, когда противник сосредоточивал мадьярские войска

севернее Хинельских лесов. Он хотел, прежде чем начать наступление,

преградить нам путь в Брянские леса и с этой целью расставлял заслоны

и засады. Одна наша группа, выйдя из лесу, сразу же наткнулась

у села на засаду противника. Группу вел на операцию помощник начальника

нашего объединенного штаба Николай Михайлович Курс.

Этого коммуниста, бывшего директора средней школы, бойцы называли

≪профессором минного дела≫. Вот уж полюбил человек работу минера!

Достаточно лежало на нем и штабных обязанностей,. но отправляются

минеры на операцию —Николая Михайловича не удержишь в штабе.

А вернется —опять возится с минами: то сам изучает какую-нибудь

новую систему, то объясняет людям секрет изученного им механизма.

Базима часто с опаской поглядывал на своего помощника, когда тот рядом

с ним ковырялся в мине. Вздыхая, говорил:

—Ой. чует мое сердце —взорвешь ты нас всех, Николай Михайлович.

Весь штаб полетит на воздух.

Руднев смеялся:

—У Николая Михайловича одна забота: куда бы еще сунуть мину.

Взрывчатка лимитирует, а то бы он насовал!..

Все знали, что он мстит гитлеровцам за свою жену. Она осталась

где-то в Белоруссии. Курс думал, что его жена погибла. Впоследствии

выяснилось, что она спаслась от немцев —ушла в партизанский отряд

и так же бесстрашно боролась с врагом, как и ее муж. Но когда мы получили

об этом известие, Курса уже не было в жи-зых. Он был убит при

первых выстрелах вражеской засады, на которую натолкнулась его

группа.

После этого в Хинельских лесах начались тяжелые бои —противник

пошел в наступление. Мы успели заблаговременно занять оборону.

20 марта два батальона мадьяр четыре раза бросались в атаку и каж-

61

дый раз, понеся потери, откатывались назад. Захваченные нами пленные

показали, что противник подтягивает крупные силы, артиллерию,

минометы, что в каждый батальон мадьяр влито по сто немцев, которым

приказано идти позади мадьярских цепей и расстреливать тех, кто

побежит назад. Узнав об этом, я решил перенести оборону дальше в

лес. На том месте, где мы оборонялись накануне, были оставлены

только небольшие заслоны. Они получили приказание при появлении

противника бежать в глубь леса.

Утром противник начал наступление тремя цепями. Позади шли

немцы. При преследовании притворно бегущих партизан задние цепи

противника влились в передние, и все три цепи вместе попали под

шквальный огонь с дистанции в пятьдесят —шестьдесят метров. Оставив

в лесу около двухсот трупов, мадьяры и гнавшие их в бой немцы

бежали назад с одинаковым проворством.

Днем появилась немецкая авиация. Несколько бомбардировщиков

сбросило на нас бомбы, и противник опять начал наступление. Ударом

во фланг мы отразили еще одну атаку, после чего решили прорываться

в Брянские леса. Так как все дороги были перехвачены немецкими заставами,

отряды двинулись снежной целиной. Для прокладывания дороги

в голову колонны было выделено несколько саней, запряженных

самыми сильными конями. За ночь линия вражеских застав была обойдена.

Выйдя в тыл наступающих войск противника, мы пошли напрямик

к Брянским лесам.

П А Р Т И З А Н С К А Я СТОЛИЦА

На большой поляне у южной опушки Брянских лесов есть село

Старая Гута. Много Гут, и Старых и Новых, прошли мы на своем- партизанском

пути по Украине, но это лесное село вспоминали с каким-то

особенно теплым чувством. Партизанская столица —так называли Старую

Гуту ее жители. Народ здесь был исключительно смелый, ничего не

боялся, жил как при Советской власти, оккупантов ни во что не ставил.

Старогутовцы сказали нам, как только мы пришли в их село:

, —Одна у нас судьба с вами, товарищи партизаны! Бояться нам

нечего. В случае чего в лес уйдем —народ мы лесной.

Леса здесь огромные, не то что на Сумщине; их не окружишь, как

Спадщанский лес 'окружили немцы. К северу от Старой Гуты они тянутся

далеко за Брянск. Десятки километров можно пройти ими, не видя

просвета, а за их краем —фронт, Большая земля, Москва. Ближе к

Большой земле и народ чувствовал себя увереннее.

В Старой Гуте мы получили долгожданную рацию. 9 апреля нам

сбросили с самолета на парашютах трех радистов с походной радиостанцией.

≪Москва прилетела в Старую Гуту≫, —говорили жители и были

очень горды: значит, знают в Москве, что есть в Брянских лесах

такое село Старая Гута и там стоят партизаны.

62

В Старой Гуте сводки Совинформбюро, получавшиеся теперь регулярно,

уже не переписывались от руки, а печатались на типографском

станке, захваченном при разгроме, одного из гарнизонов противника.

Панин организовал настоящую типографию, ежедневно выпускавшую

листовки. Были тут организованы и оружейная мастерская и даже

портняжная, перешивавшая трофейное обмундирование на красноармейский

лад. Действительно, настоящая партизанская столица!

Здесь мы впервые встретились с представителями орловских партизан,

договорились с ними о созыве совещания всех командиров и

комиссаров отрядов, действовавших в Брянских лесах. Мы хотели обменяться

опытом. Ясно было, что борьба предстоит упорная и долгая,

что мы всерьез должны стать военными людьми и нам надо как следует

учиться воевать.

Сначала основным для нас было изучение оружия. На вооружение

отряда поступало то, что партизаны захватывали и у противника; это

было оружие самых разнообразных систем, зачастую никому из нас не

известных. Каких только винтовок, пулеметов, автоматов, пистолетов

немцы не насобирали по всей Европе! И нам приходилось все это оружие

изучать, и, конечно, без всяких наставлений и руководств.

Еще в Спадщанском лесу вопрос об изучении оружия у нас был

поставлен так: у тебя пока только винтовка, но ты должен добыть себе

в бою автомат или пулемет и сразу же обратить это трофейное оружие

против врага —значит, изволь предварительно изучить его. Каким образом?

А вот у твоего товарища трофейный автомат —он научит тебя

владеть этим оружием. Появился в отряде новый пулемет —изучайте

его все. Захватили миномет —каждый готовься стать минометчиком.

Новое трофейное оружие изучали сперва несколько человек, а потом

каждый из них, в свою очередь, обучал группу бойцов. Так, вначале у

нас было всего четверо или пятеро знавших минное дело —они прошли

курсы минеров, организованные для партизан обкомом партии. А вскоре

уже любой боец сам мог обучать этому делу новых людей, приходивших

в отряд. Точно так же все стали автоматчиками еще тогда, когда

на весь отряд было не больше десятка трофейных автоматов.

Свободного времени для учебы не было —совмещали ее с выполнением

боевых заданий, с несением караульной службы. Назначаются на

пост или в секрет три бойца: автоматчик и два стрелка; один стрелок

ведет наблюдение, а другой, резервный, рядом где-нибудь в кустах сидит

с автоматчиком и изучает с его помощью автомат.

Пройдешь иной раз по землянкам, постам, заставам, и кажется — не партизанский отряд в лесу стоит, а осоавиахимовцы здесь учебным

лагерем расположились: всюду —где вокруг пенька, где под деревом — группами занимаются партизаны сборкой и разборкой оружия, изучают

взаимодействие частей пулемета, автомата. Молодежь все быстрее схватывала

—и не только городская, но и сельская привыкла уже в колхозах

к технике. Смотришь, какой-нибудь связист или разведчик-подросток

объясняет, показывает, а усачи и бородачи внимательно его слушают.

63

В Брянских лесах Руднев, к этому времени уже оправившийся от

ранения, установил обычай производить разбор каждой проведенной

нами боевой операции. Возле штаба собирались командиры, приходили

и рядовые бойцы —никому не запрещалось присутствовать. Я, Руднев

или Базима начинали с того, что вызывали какого-нибудь командира,

говорили: ≪Ты имел задачу выйти со своей группой к такому-то пункту,

а вышел куда? Почему неточно выполнил приказ?≫ Он оправдывается,

объясняет опоздание тем, к примеру, что ночь была очень темная

и группа потеряла -ориентировку. Тут вот и начинается разбор:

≪А почему вы потеряли ориентировку, когда все другие группы вышли

точно к назначенным пунктам?≫

Рудневу и Базиме очень пригодился их опыт осоавиахимовской работы.

По сути дела, они ее в партизанских отрядах продолжали, и

отчасти даже с теми же людьми, приспособляя прежний учебный опыт

к лесным условиям. Вообще в партизанской борьбе нам пригодилось

очень многое из того, к чему приучила прежняя работа в мирных

условиях советской жизни.

Вспоминаю партизан гражданской войны. Тогда говорили: вот это

бывший солдат, фронтовик —его, конечно, надо командиром назначить.

Я сам вот так стал командиром. А теперь у нас вполне достаточно

было людей, которые могли командовать. Армейские привычки обнаруживались

даже у тех, которые вовсе не служили в армии. Если товарищ

был хорошим председателем колхоза, сельсовета или бригадиром,

его быстро можно было сделать хорошим партизанским командиром.

Существовавшее вначале разделение бойцов на ≪военных≫ и ≪невоенных≫

быстро исчезло. К тому времени, когда мы расположились в Старой Гуте,

все путивляне стали военными. Это и на внешнем виде сказалось.

Руднев и Базима —до .чего разные по характеру люди! Об одном

говорили ≪орел≫,- а о другом —≪душа-человек≫. Посмотришь на Семена

Васильевича —ну прямо из города человек приехал. Посмотришь на

Григория Яковлевича и подумаешь: ≪Этот, наверно, никогда из лесу

не выходил, оброс как —ужас!≫ И вдруг вижу —Григорий Яковлевич

щеки начал подбривать, усики, бородку подстригать. У меня самого

в Спадщанском лесу лицо так заросло, что люди пугались. Прошло это

время. Теперь не побреешься денька два —и кто-нибудь, намыливая у

пенька товарища, уже приглашает:

—Товарищ командир, не пора ли побриться?

С мылом очень трудно было, но для бритья у каждого имелся обмылочек.

*

Неподалеку от нас, в селе Красной Слободке, находился штаб партизанского

соединения Сабурова. Красная Слобода, расположенная в

глубине Брянских лесов, представляла в то время такую же партизанскую

столицу, какой была наша Старая Гута. Много было тогда таких

≪столиц≫ в лесных районах Украины и Белоруссии.

Вскоре после того, как мы обосновались в Старой Гуте, я получил

приглашение на партизанское совещание в Красную Слободу. Эта

встреча еще больше сплотила нас, украинцев, с русскими партизанами.

Был создан объединенный штаб Брянских лесов, после чего все партизанские

отряды, действовавшие от Новгород-Северского до Суземки, начали

активные операции против немцев и мадьяр, блокировавших

Брянские леса. Образовался почти сплошной партизанский фронт протяжением

приблизительно в сто пятьдесят километров.

Теперь мы действовали уже с артиллерией. Наша батарея, о существовании

которой долгое время напоминал только объявленный

мною в Спадщанском лесу приказ, обзавелась наконец материальной

частью. Батарейцы добыли две 45-миллиметровые пушки. Правда, пушки

эти были не совсем обычные, их собирали из разбитых орудий —там

станину найдем, там ствол. В лесах валялось много подбитых и подорванных

пушек. Сначала мы с досадой поглядывали на них —ни одной

годной для стрельбы! А потом кому-то пришла в голову простая мысль,

что целое состоит из частей —значит, надо только все части собрать и

соединить их. И дело вышло —мастера нашлись.

Весь апрель шли бои на нашем партизанском фронте. Сумские отряды

громили вражеские гарнизоны в селах Середина-Будского района,

не допуская создания противником заградительной зоны между Хи-

нельскими и Брянскими лесами. Середина-Будский район был для нас

воротами из Брянских лесов на родную Украину. За эти ворота партизаны

вели ожесточенную борьбу с конца марта до начала мая и не

позволили врагу закрыть их. Основными опорными пунктами противника

были здесь села Жихов, Пигаревка, Чернатское и Середина-Буда, расположенные

приблизительно на одной линии с запада на восток, километрах

в семи-восьми друг От друга. Местность вокруг них открытая — леса в этом районе лежат только островками. Ни к одному из этих сел

нельзя было подойти лесом. Для скрытности подхода и внезапности

удара мы пользовались темными ночами. Боевые группы выходили из

леса с наступлением темноты и наносили удар по противнику в середине

ночи.

В селе Жихове стоял гарнизоном батальон 51-го мадьярского полка.

Операция против него была проведена совместно с Хомутовским отрядом

3 апреля. Это был наш первый наступательный бой. В три часа

ночи с расстояния в несколько сот метров от села был открыт огонь

из 45-миллиметровых пушек и минометов. Разведчик Саша Стариков

пробрался с ротным минометом в самое село. Выпустит мину, отбежит

в сторону, даст очередь из автомата, перетащит миномет на другое

место и опять выпустит мину. Разбуженные стрельбой мадьяры выскакивали

из хат не обувшись и не одевшись, как ошалелые кидались из

стороны в сторону. Все пути отступления были перехвачены партизанами.

Бегущих из села мадьяр мы встретили ружейно-пулеметным огнем

с дистанции сто —сто пятьдесят метров. Противник потерял здесь

только убитыми сто девяносто семь человек, из них четырнадцать офи-

65

церов. А сколько мы задержали потом мадьяр, бегавших по лесу в одном

нижнем белье!

Вслед за уничтожением жиховского гарнизона противника последовали

такие же ночные удары по опорным пунктам немцев в селах

Чернатском и Пигаревке.

При налете на Чернатское мы допустили оплошность. Это село находится

в трех километрах от районного центра Середина-Буда, где

противник имел многочисленный гарнизон. Нам надо было организовать

на дороге из Чернатского в Середина-Буду засаду или выставить тут

заслон. Этого не было сделано, и когда партизаны атаковали Чернатское,

вражеский гарнизон, пользуясь темнотой, ускользнул из села в

Середина-Буду, поднял там на ноги всех гитлеровцев, и партизаны вынуждены

были отступить. Все-таки и здесь наши объединенные отряды

уничтожили около сотни вражеских солдат и офицеров.

Потом мы каждую ночь посылали к Чернатскому группы автоматчиков

и пулеметчиков, задача которых состояла в том, чтобы не давать

врагу покоя. Они подбирались вплотную к расположению противника,

открывали ураганный огонь, а как только вражеский гарнизон принимал

боевой порядок, уходили в лес, и гитлеровцы палили в пустоту.

28 апреля наше соединение совместно с отрядом имени Ворошилова

совершило налет на вражеский гарнизон в Пигаревке. Тут партизаны

открыли огонь только после того, как заняли все выходы из села. Наши

артиллеристы и минометчики выпустили всего по пять снарядов, и этого

вполне хватило —мадьяры заметались. Многие не успели взяться за

оружие. Только небольшой части гарнизона удалось вырваться из кольца,

опрокинув наши заслоны.

Утром, когда Пигаревка была уже в руках партизан, мы насчитали

в селе около трехсот вражеских трупов. Нам достались богатые трофеи.

На долю нашего соединения пришлось двенадцать пулеметов, свыше

двухсот тысяч патронов и много разного военного имущества —лошади,

седла, рация, две кухни, большой запас маскировочных халатов.

Мы простояли в Старой Гуте около двух месяцев. Противник не раз

бомбил нас с воздуха, обстреливал из дальнобойной артиллерии, но

наступать на партизанскую столицу долго не решался. Только в конце

апреля он сделал попытку прорваться к Старой Гуте. Перед этим гитлеровцы

предприняли боевую разведку —хотели установить расположение

наших застав, их силы и огневые средства: Партизанские заставы,

защищавшие подступы к Старой Гуте, стояли в селах и хуторах по

опушке леса. Противнику не удалось раскрыть систему нашей обороны.

Как только мы узнали о его приготовлениях, заставы были передвинуты

в другие пункты.

Не принесла врагу успеха и подлая хитрость, к которой он прибегнул,

чтобы заранее выявить наши огневые средства. Гитлеровцы гнали

впереди себя группу местных жителей. Они надели на них белые халаты,

но вооружить побоялись даже для вида —вместо винтовок дали палки.

Эти палки помогли партизанам раскрыть обман. Притаившись за хата-

66

ми, они пропустили наших людей, дали им знак молча идти дальше, а

затем с короткой дистанции срезали огнем вражеские цепи.

Такими же результатами, как эта разведка, закончилось для противника

и долго подготавливавшееся им наступление на Старую Гуту.

Бой был жестокий, партизанские отряды немного отошли в глубь леса,

но потом перешли в контратаку —и враг побежал, оставив на поле боя

до восьмидесяти убитых, три миномета, два пулемета и одну полковую

пушку. После этого у гитлеровцев вовсе отпала охота приближаться к

партизанской столице.

Немецкое командование вынуждено было признать, что мадьярские

солдаты ≪потеряли чувство полноценности≫, как выражался автор одного

перехваченного нами документа —инструкции № 555 по 108-й

мадьярской пехотной дивизии. Для поднятия упавшего духа солдат

инструкция предлагала следующий хитроумный метод: ≪В первую очередь

нужно солдатам ставить такую задачу, которая наверняка будет

иметь успех, например: ≪Перед нашей линией обороны находятся группы

домов или часть леса, где наверняка нет противника. Мы ставим

солдатам задачу осмотреть этот лес или эти дома≫. Другими словами:

≪Будьте осторожны, не нарвитесь на партизан, осматривайте только те

леса и села, где их наверняка нет≫.