Машинка

Виталик Бибиков рос средним в многодетной семье.
А когда людская семья не подвержена искажению природного порождения, характеры родившихся детей утверждаются по племенной красоте и общественной надобности, появляются: работник непременных устоев, широкий гуляка, продолжатель сложившегося обыкновения, замкнутый скряга, усталый лентяй, предприимчивый делец, опознаватель привычек мира и ещё чёрт знает кто, - каким как раз был Виталя.
Из глубины своего вырастания он переживал ежедневные тяготы многодетной бедной неустроенности, познал пыльное уныние подпаска в летнюю жару, из упругих стволов табака срезал липкие большие листья для прибавления семейных трудодней, испытал гнев жутко страшного грома вертикальных молний на меже двух сёл, возле большого замшелого камня с царапинами пишущие, что кто-то, когда-то, был кем-то тут убит.
В зимнее тёмное утро, задолго до часа, когда охота проспать первый урок обязательной советской школы, его будил отец и выгонял в бригадную конюшню, подбирать ночной конский навоз для обогащения скудного корма единственному поросёнку. Детство, каждого просыпающегося утра, дышало тёплыми испарениями колхозного хлева и постоянным не высыпанием. Важно было опередить других дежурящих навоз мальчишек, и не упустить награды отгороженного жеребца, в них для поросёнка падали не переваренные зёрна ячменя.
Пока дети важных людей управлявших неразборчивым скудным десятилетием, - спали, Виталя в полусонным состоянии, сидел на ржавом ведре, сопел и высчитывал, сколько лет осталось до начала объявленного коммунизма, когда он окончательно сравняется со всеми по состоянию возможностей. Задумывал сделаться партийнобилетным исполнителем и, непременно кем-нибудь командовать, выйти в какие-то начальники, выучится на старшего учётчика или фуражира, может даже полеводческого бригадира; спешил наполнить ведро и не опоздать в школу. Зимой он носил в класс запах конюшни, потому городская учительница обходила его. Весной, когда последнее жёлтое сало отдающее, конским наслоением уже съедено, от Виталика несло свежей огородной травой, которую он рвал для выкармливания уже другого, недавно скоплённого двухмесячного поросёнка. Учительнице Ларисе Павловне Куник, нравился степной ветер и полевые цветы, потому она упорно вкладывала в Виталия математические знания, содержащие цифровую точность, и нечеловеческое упрямство. Именно эти уроки утянули его из жеребцовой загородки, пронесли мимо учёта колхозного табака, и сделали из Виталия Антоновича, - нефтеперерабатывающего инженера. Неслыханное достижение для сына сапожника, хотя Антоныч, всегда холил большие чёрные усы и упруго держал осанку, когда вспоминал двух сыновей сапожных мастеров, возглавивших мировую победу над фашизмом, сумевших стратегически переиграть и мощно разгромить клан родовых фон - баронов, и всяких наследственных фельдмаршалов, задумавших войной утвердить нацистские порядки на советской земле.
Виталий выучено выпаривал из нефти бензин, получал премиальные ежемесячные талоны на строго распределяемое, ограниченное для частных моторов топливо.
Правда, он ещё видел как начальство нефтезавода, стало выпаривать из нефти валюту, но не смел равняться с воспитанниками партийной школы, выросших в поощрительных пионерлагерях и назначенные на мраморные должности.
Эта самая пресмыкающаяся, завлекательная валюта так нагло вползала в жизнь страны, что полностью нарушила назначение привычных рублей, которые неожиданно стали пустыми величинами. Самочувствие людей бывшего социализма стало затоптанным, как та соломенная подстилка в той колхозной конюшне.
После недолгой, первично - общинной формации большевизма; обреченного сомнительными похождениями поддельного коммунизма; и подпорченного застоявшегося развитого социализма, - партсекретари всех уровней, зараженные общей болезнью СППАЗм, вернули строй седого грабительского присвоения общеплеменной собственности, ввели систему мошеннических проделок при простом обмене востребованными товарами.
Волжский автомобильный завод, менял легковые машины, на нужный кременчугский бензин.
Под воротами нефтезавода ходили хмурые прибалты и скупали истлевающими ненужными их республикам рублями, - эти самые автомобили за целые три-четыре цены. Они знали, что списанные рубли больше им не понадобятся.
Хитро-выисканная схема, обычно недосягаема для упрощённой мысли, бывших в равенстве людей.
Виталий тоже не понял, как ему удалось раскрутить новые рули, поступавших на нефтезавод автомобилей. Он неожиданно мокнул пальцами в смолу удачи, робко нажал на тяги развала системы, сумел из простого искажения, утянуть «нулевую восьмёрочку» и ещё какие-то там тысячи тех ветхих рублей.
Повезло безлошадному конюху - лошачным стать.
Виталий сделался единственным машиновладельцем, в большой, раскиданной по городам и сёлам семье; братьям и сёстрам, он отправил короткие телеграммы, в которых предупредил, что вскоре приедет в гости на своей новенькой машинке.
Хмурым ушёл с завода, вынужденно уволился он с работы. Там, обособленные новыми порядками, пользующиеся исключительным преимуществом комсорги и парторги принялись готовить нефтезавод к сказочному преобразованию. Они удлинили нулями миллионные значения новых денежных купонов, и стали извлекать из старых копеечных цен, жирные миллиардные накопления. В наслышанных ушах зазвенела распутная дорога нового счастья. Из-за излишества инженеров, и неумения дальше приспосабливаться к масштабу проделок, Виталий сдался новому строю, спрыгнул с давящего, уминающего систему колеса преобразований; отскочил как хрупкий камушек, из уводящей в сторону колеи.

Машинку свою он полюбил больше чем жену, заспешил ехать по родичам, - предпочтение своему достижению показывать; для полноты переживании и безопасности в дороге, рядом с собой старшего брата Тофана усадил на накрытое защитной плёнкой сиденье; от него потребовал: иметь чистую обувь, освежающий одеколон, мыть руки, и без шевеления сидеть.
Поехали к сестре в Балатаву. Из рабочей смены охраняемого Сырзавода вытянул Виталий, Ирину, она приезду братьев несказанно рада, расспрашивает: как дети, как жёны…, а Виталик не признаёт вторичное створаживание молочной улыбки сестры, беспрерывно вокруг машины её водит, тряпочкой капли слёз радости с машинки вытирает, открыл капот и уровень масла щупает…
- Ну как тебе красотка моя – Виталий на машину показывает. – Бургундия! Передний привод!
Ирина влажными глазами унеслась в непостижимый интерес младшего брата, никак Тофана не может расспросить о судьбе старшей племянницы, хлопающими веками изучает красный цвет автомобиля.
- Ты, что тестя инвалидку перекрасил?..
- Уууу… у, - Виталя присел, взвыл от негодования, страшно обиделся на рассеянность сестры, - неужели до такой степени можно не разбираться в родимых марках!? Он открыл широкую дверцу, и силой усадил безразличную к педалям и рулю женщину, в накрытое шуршащей упаковкой кресло посадил, бодал её волосы гордым носом:
- Понюхай заводскую крас…сочку, подыши дворцом скорости, а то от своего молока не в состоянии технический вкус ощутить.
Счастливым предвкушением Тофан, пресёк замешательство сестры, спросил: вылез ли теперь и снова Игорь из любимого алкоголя.
Получил лбом по темени от Виталия: - Не мешайся сестре рассматривать машинку! Муж тут ни причём. Покрути рулём, потрогай рычаги Ирина, насладись удобством века. Скажешь тоже… - инвалидка?! Сама ты как тот старый инвалидный ручной ЗАЗ...
Ирина потрогала пальцами большой пластмассовый калач, скованно напрягла смущённую растерянность, вышла из шелестящего объятия автомобиля, и принялась вечер встречи определять.
Тофан захлопнул даром открытую дверцу.
- Тише, тише стучи, это тебе не КРАЗ на торфянике, когда будет у тебя своя машинка, тогда без ограничений можешь надрываться, тоже мне, - дворецкий нашёлся.

Вечер у Ирины полз воспоминаниями прошлых детских похождений. Виталий, всё Тофана и Игоря за слабость характера ругал, а пустые бутылки смело падали под стол, шумели изломы нечастых родственных встреч. Обнимали родичи радость, отцовские песни пели.
Облагороженный, хозяин и водитель своей машинки, тревожно перенёс безгаражную ночь любимого автомобиля, часто в окно глядел с этажа, с самого утра принялся сосредоточенно готовить выезд: снова масло на вязкость проверил, к тихому мотору прислушивался, долго смотрел на приборы века, любовно капот опустил, тряпочкой отпечатки волнения подтёр. Отошёл в сторону, и любоваться красотой отдыхающей скорости стал; часами искру жизни разглядывать можно.
Довольным Виталий ехал домой, всё Тофана попрекал за потеющие стёкла: - Машинка первые тысячи километров накручивает, за ней уход - да уход положен, это тебе не ракета, больше шестидесяти гнать запрещено. Я не намерен дорогое приобретение преждевременно гробить. У нас дома только одна тележка ручная скрипела, и то отец требовал старательно тянуть за дышло, исправно смазывать ступицы, а тут легковик последнего образца – упасть можно.
Тофан, Виталю знал хорошо, потому долго молчал, взялся радио настроить на правдивую волну, - по руке шлепок хлопнул, скользнул упрёк: - Не ломай, сам уберу помехи, эти глупые ведущие не дают мне мечтать, а у меня слух как у генерала артиллерии, - взрывную тишину люблю.
У Виталия беспрерывно ус дёргался, ворчал по движению надлежащего беспокойства: - Дорога неважная, колдобин не сосчитать, а скорость мы режем дикую, ты тоже следи за полотном дороги, увидишь яму в асфальте, заранее кричи, останавливай движение транспорта, машинка не для одного дня, мне всю жизнь беречь её надо. О, видишь, как наглец прёт, не хочет остановиться подождать пока я неровность дороги слева объеду, новую машинку не видит зараза.
…И что ты всё время молчишь, может моя прелесть тебе не нравится, ты так и говори. Да, передний привод это достижение, тяга убойная, из рук вырывается агрегат. Стой! Куда разогналась, ещё рано ветер опережать. Пятую да конца года не почувствуешь, ишь ты, взлететь задумала. Не дам!.. - с автомобилем Виталий говорил ласково, будто убежавшую жену-красавицу в семью воротил.
Он рычаг передачи выставляет в положенную вилку и локоть далеко закидывает, круг такой выписывает локоть, что Тофана достаёт. Пихнул, и морщится: - Не прислоняйся, мне простор манёвра нужен, не мы одни на трассе, твоя беспечность ни к чему, я и так до конца всё зрение напрягаю, не всё так просто, приходится чужие манёвры предугадывать. А если машину не уберегу, – тогда зачем мне жить… Водить транспорт – это тебе не малый труд, люди за вождение деньги получают, а мне одному восполнять личные издержки приходится.
Всё! - Виталий прислушался, - коренной подшипник шумит, надо на яму колёса закатывать, гарантийное обслуживание отмечать. Следующая у нас Мария, адрес не близкий, сутки дорогу бить придётся, не забыть бы запаску вторую сбортировать, глядишь, понадобится. Что там, на указателе написано было?!
- Не заметил, - рассеянно ответил Тофан.
- Так ты замечай, смотри, вникай! Зачем я тебя катаю, - ямку одну по твоей невнимательности уже поймали. Понятно, машинка не твоя, тебе чужому пассажиру безразлично как стыть, а полетит ходовая, - я на немалые денежки влечу, гранаты не вечные – не для таких дорог сделаны; с тобой, вижу, от лишних расходов не убережёшься.
Эх, скорость, - насмехательство над необозримой далью!
- Тут шашлычная придорожная, - «За рулём» называется, шофера обедают, давай тоже перекусим.
Водитель своей машинки плавно вогнал транспорт на поляну, вышел и потянулся устало, оглядывает место, - удачно ли стоянку выбрал, мимо по дорожке мечтательная девушка в красном прошла, и сумочка у неё красная. Виталик замер, взглядом за девушкой идёт.
- Ты видел, как она на машинку смотрела? Очаровала её моя прелесть – Бургундия, не прочь красивая с любимым цветом слиться. Да, красавицу без присмотра не оставим, по очереди обедать будем. Первым я схожу, а ты смотри - тут цыганята бегают, не подашь, могут лоск мечты гвоздём поцарапать.
Тофан показал на кучу машин, припаркованных на широкой стоянке, и цыганят не видно: - Что, тут одна твоя телега, что ли, смотри, сколько тачек, не трясись – вместе сходим, закрывай амбар…
Виталий помрачнел, жилы лба надулись, повелительный голос из детских годов, грустно царапнул память.
- Понятно, раз «телега», бояться угона не приходится, всё, у меня аппетит пропал. Едем делать вторую запаску.
Тофан расслабился в сиденье, утонул в чёрной упаковочной плёнке, поджал боковой рычаг кресла, и уплыл назад, оттянул ноги, принялся подвижную спинку наклонять.
- У тебя что, водка не вся испарилась, - сразу вибраций по салону пошли. Мне такие перекосы ни нужны, кончай равновесие нарушать, технику мучить. Всё-таки в самой удачной модели мира катаешься, а сидеть хочешь по шалопайски. Верни сиденье обратно, водителю не положено нервы рвать. Тут знакомый монтажник сокурсник, не выдержавший конец учёбы, я тебя высажу, пока восстановит шестое колесо, техосмотр трёхтысячной гарантии успею пройти.
Виталий вогнал взгляд в приборы: - Тягостно жить - уставать начинаю…
Заехали в стороне от трассы на незаметную шиномонтажную станцию, скинули лишнее запасное колесо. Виталя стал выгружать сумки багажные.
- Зачем?..
- Что зачем! Пусть стойки отдохнут, хоть и железные, но ужимать беспрерывно не стоит, пока центр ВАЗа возиться будет, пусть пружины без напряжения держатся, узлам положенная смазка нужна.
Подошёл худощавый невысокий мастер, с густыми жёстко устремлёнными вверх волосами, от того они казались тяжёлым грузом в его голове, он сразу машиной восхищаться принялся:
- Вот это вещь, образ столетия затеняет, самая мировая техника.
- Ты понял Тофик! - как надо в машинах разбирается, Паша со мной учился, не ты.
Паша подтягивал спортивные штаны, и шевелил босыми пальцами в истоптанных шлёпанцах, ходил вокруг машины как-то пружинисто, шатался, и голову ровной всё время держит, возвышает рост и состояние мастерства; волосы его кажутся расплетенные разлезшиеся ржавые нитки стального троса.
- Восмёрочка – вещь оригинальная! – произнёс он разбирающимся смазанным голосом, будто водой целительной глаза хозяину освежал.
Очарованный разбирающимся механиком Виталя, вот-вот взорвётся от радости, бросится обнимать вулканизаторщика.
- Оставайся с Пашей, помоги ему, я один быстро справлюсь.
Брат рванул с места, видно, что готов к техосмотру, машину предварительно проверяет.
- Всякая помощь мне только мешает – сказал вслед уехавшей машины мастер по сдутым колёсам, сам продолжал пребывать изрядно содержательным.
Работал он равно-настроенно, спокойно, вроде как музыка, что играла в глубине ремонтного гаража; впечатление: журавли над облаками летают, и никакой печали никогда не бывает на земле.
За колёсной мастерской, лес нестарый начинался, нижние листья уже спешили окрас менять, затишье времени поплыло в глазах Тофана, он зашёл в объятия деревьев и тоже почему-то повеселел, в ветках скачущую белку увидел, как в сказке очутился, - если будет новая война, хорошее место для братской могилы, - подумал он.
Когда вернулся на ремонтную площадку, увидел «Волгу» перекошенную домкратом, копна рыжих волос возилась со сдохшим колесом. Из нутра машины, в приоткрытое стекло пыхтел тучный человек зажатый рулём и наклоненной потёртой спинкой, вислые щёки были безразличны к тихому лесу и тому, кто оттуда пришёл.
Тофан про увиденную белку стал рассказывать…
- Их тут много гуляет, - говорил крепёжным болтам монтажник, - ко мне забегают, я им корки сухие подкидываю, хрумкают беззаботно.
Толстяк с недоверием про белку слушает, опасливо ждёт конец ремонта, сумочку подтянул и буркнул себе: - Зачем мне белка, у меня свой зверёк в кошельке живёт.
Вряд ли в этом лесочке олени водятся, подумал Тофан, разглядывая бегущего стального оленя на капоте старой «Волги».
Паша выкатил сделанное колесо, кивнул в сторону машины: - Я её помню новой, когда слесарем начинал работать в автопарке, на ней директор наш ездил. Многих она катала теперь вот, Леона Аркадьевича возит, до конца жизни служить ему будет, неуморимая техника.
Леон Аркадьевич вышел из автомобиля на площадку, машина скрипнула рессорами и выровнялась, а он сам на много жирнее сделался, сумочку под мышкой сжимает, вроде бы её вырвать собрались.
- Вот, вырвал. – Мастер показал блестящий шуруп сердитому толстяку, и только тогда взял плату за ремонт шины.
Вскоре, после толстой бронированной старой «Волги», дутая «япошка» подъехала, вроде новая, оказалась не совсем. Хозяин, что выскочил такой же малый как вулканизаторщик, только наголо стриженный, ноги расставил – колесо меж ними вместить можно. О каком-то техническом упреждении говорит беспрерывно, давление шинам добавить просит.
Паша с ним соглашается: - Это да! Их новый год скоро к нам доберётся, вот уж кто умеет видеть пользу в наших мысленных достижениях, знает нация, как сложить технику без пышного нагромождения. У меня «ромбовый» дизелёк был, - вечный двигун. Японцы своё очарование из острия самурайского меча извлекают, солнечным отражением шлифованной стали, мозги свои просветляют; перековали меч - в уверенную современную поступь. Отставание не их выбор, что для них машину сделать, если из мусора острова создают, вместо цемента землю в мешках к себе возят, - нашим чернозёмом скалы сделанные застилают. Мне не надо влазить под капот каждого мотора, я цену технического качества по колёсам определяю, ни одна техника мира без колёс не живёт. Колесо, - главное изобретение человеческой жизни.
Самурайская техника получила давление в колёса и удрала.
Подъехал «Москвич», Паша застыл, уставился на машину, казалось, устремлённые нитки его стальных волос, ещё сильнее утягивают малое линейное тело.
- Самый надёжный транспорт для нашего брата-бедняка - сказал он человеку в измазанной спецовке. - Если в багажнике есть молоток зубило и разводной ключ; в пахоте, в лесу, на пароме нигде механизмы не убегут от бесперебойного вечного подчинения, я тебе отвечаю! Это тебе, не вон та консервная банка, что отъехала. Мой шурин – три года каждый день воду доливает в радиатор точно такой вот машины, и ездит мокрая без угнетения сомнений.
Паша выкатил запаску, собранную из выработанной резины; вдвоём закинули в багажник. «Измазанная спецовка» подвязала крышку багажника проволокой, и уехала.
- Надёжная рухлядь, - заключил знаток машин. – Идём пить кофе, - бобы жареные сам накручиваю.
Паша кивнул на тумбочку заставленную тёмными кружками, ложечками, баночками, …и ароматом. Сам, из дымящей турки, налил себе в чашку похожую на чубук, и ушёл с ней на просторную поляну, там у него кресло автомобильное установлено, он сел и потерялся вместе с чубуком в чёрной коже, - только пар пахучий струится.
Ожидания долго тянутся, и скучно всегда стелятся без нужды и потеря надежды. Тофан тоже лёг на сумки, задремал.
Вспугнула подъехавшая машина, подумал, - Паша и Виталий стоят.
Два незнакомых человека друг у друга узнают: - Где Паша?
- Паша на поляне! – отвечают себе. – А вот и он идёт.
- Генри Форд – наш человек заключает Паша издалека, здоровается с приятелями и на «Форд» смотрит. – Когда он конвейер придумал, колёса со спицами ещё были, их последними цепляли, самое ответственное дело колёса крепить с одной гайкой в оси. Я лично, ничего против не имею, пусть первая марка непрерывной сборки, катается по нашим ухабистым дорогам. Всё равно ничего лучшего никто не придумает.
Он посмотрел на Тофана, и ещё добавил: - Надёжный представитель самых раскрученных колёс!..
Не понял Тофан кто тут надёжный, - «дядюшка Форд», или один из двоих в «Форде». Сам от скуки трассу высматривает: не видно ли красной Бургундии.
Хромой день давно готовился перелистать своё существование, а Виталия всё нет, пропал брат без второй запаски в багажнике.
Подкатила «Нива» жующая пробитую резину заднего колеса, выскочил озорник, голосить сразу принялся: - Пашуня, брательник, баа - когда мы с тобой наконец порыбачим?! С самой Жуковки еду на сдутом скате, да на нём корда давно нет, подбери мне из снятых старых дельную покрышку, - бутылку ставлю братан.
Пашуня разобрал порченое колесо, и принялся перебирать стопку старых шин, искал сносную резину, временами на «Ниву» поглядывал: - Вот это техника! Весь мир принялся копировать наш вездеход, но всё равно их «Джипам» не нагнать журчащие признаки «Нивы»: не тот оборот упорства, у них неудачное сочетание нужды и роскоши, нет любви к простоте. Ты не вздумай её продавать Лапушок, знаю, за ними горцы гонятся, оказывается им в вышину Казбека забираться надо, и тут «Нива», - самый передовой агрегат для покорения главной вершины Кавказа.
- Недосягаемость технического совершенства с неба падает, она в голове нации от всякого бездорожья спрятана, - вдруг заключил Лапушок.
Мастер игрался колесом не спеша, слаженно шло у него, нужный инструмент откуда-то выныривал и пропадал. Скучная работа от простоты содержания значительной становилась.
Паша презрительно бросил на землю готовую работу; одну руку пустой горстью в небо поднял высоко, другую опустил ниже колена.
- Во!.. – показал он, - и там немцы, и тут немцы. Там «Мерсы» и «Порше» катятся, а тут «Вартрубы» и «Трабанты» в идеологию убегают. Ты понял. - Паша вытянулся, что бы установить руки на необъятную волну. - Одна Корея поцелуйные машины присылает; а с бывшей нашей стороны один бесконечный атомный космос тянется. Ты понял? – Одна нация!.., а кандалы взглядов чудные у каждого. Идеология – мать производства.
Не все руки, нужную форму получают от своей социальной формации. Системы разные. Только никому не говори, что продвинутые на колени посажены, – обвинят в расовой некорректности и антиамериканизме.
После уехавшего вездехода, Паша принялся площадку замедленно заметать. Подъехал ЗАЗ.
- Ага, вот он настоящий вездеход, - проходимец знаменитый. Я слышал, один итальянский коллекционер за «Запорожец», «Фиат» новый дал. А что? Мой знакомый, - купонным миллиардером сделался на торговле вот этих инвалидок. Скупал семилетние, которые по предписанию - обновление ждут, и грузовички выделывал из них, - вполне объяснимое предприятие, верующий человек.
Это да! – это колёса! Проходимость убойная, особенно «сороковка». Пустить сто «сороковок» на немецкие «Опеля» и можно любое сражение выиграть. Пусть меня спросят: какая самая весёлая печаль? – скажу ЗАЗ! Я тебе отвечаю, ЗАЗ – это вещь! Люблю приключения.
Вообще, я считаю: - если человек не покатался пару годков на малолитражке, он не водитель. ЗАЗ – одно удовольствие по жизни. Упустили наши направление. Была ручной инвалидкой, надо было дальше сосредоточенно гнать по техническому назначению и атакующему совершенствованию. «Мотор – Сичь» купался бы в валюте. Всему миру дешёвые инвалидки нужны. Другим это от изобилия невдомёк. Я тебе отвечаю!
Паша поиграл маленьким колесом, вкрутил на место, хлопнул по безмоторному капоту, и скривил один глаз: - Катайся дальше проходимец. Помог отъехать, толкнул; завёлся вездеход, и поехал.
- Надёжная рухлядь – заключил снова Паша, - каталась, и ещё будет катиться, сколько хозяин пожелает. Я даже думать не хочу.
Он вогнал пальцы в свою выдающуюся ржавую копну, что колебались в дыму газов, похоже, копна тоже полностью соглашалась. С новым великолепием держались волосы на вычурной голове. Один Паша, а колёс порченых, - уйма.
Не заметили как «Лада» подкатила, и вышел оттуда Виталий злой, - бровям его, весь мир неугоден. А Паша всяких видел.
- «Ладушка» это моя любовь, - мечтаю на ней «жениться», уют удовольствию дать. Ты Виталинчик – на седле самой доблестной конницы из всей нашей кавалерии. Знаю что говорю!
Виталий сквозь щетину усов, - белизну зубов ощерил, на Тофана смотрит ущербно. Пашу очень даже понимает. Разбирающихся людей единицы, - золотом их волнения текущие горят.
А вот центр обеспечения положенных услуг, куда поехала гарантийная машина, в прошлом веке затерялся, - там капотом сразу громко хлопнули. Виталий со всеми быстро переругался, его задвинули мотор охлаждать, …и забыли. Последним выпустили из закрытой площадки.
Колесо сверхзапасное, сумки, чемоданчик с инструментом, Виталий долго навесу удерживает. Прежде чем положить, место в багажнике выискивает. Складывает груз с прикидкой килограммов, равновесие нужное даёт, на нерадивого брата прикрикивает: - Пропали прежние люди.
Выехал он, с тягучим скрипом состояния, забыл попрощаться с отставшим соучеником, плавно нажимает на новую резину.

Паша своим плавающим «Мерседесом» их уже опередил. Тофан видит, и удивлён, почему-то не заметил, где проходимец машину свою прятал. На первом светофоре при въезде в город нырнул Паша, и потерялся в быстром потоке железа.
Виталий, Пашу опознавать и не думал. Снующие вокруг машины, отчитывает за незнания правил, - сигналит всем хулиганам; когда освободился от светофоров города, звучно выдохнул, сбросил мрачный иней всего уходящего дня.
- Трасса нагружена, напрасно мы в ночь выезжаем, если на руле обе руки сошлись, значит - усталость неожиданно пришла. Ты спишь, что ли? Не спи, я тебя не для того взял, что бы ты спал. Давай лучше, как братья о жизни поговорим, наше детство ещё вспомним…
- Давай вспомним, – согласился Тофан, и продолжал молчать.
- Вот у меня сейчас машина, а у вас ни у кого никакого транспорта нет, как ты думаешь, должны все наши меня ценить за это, хоть чем-то гордиться мной?..
- Может и должны…
- Сколько на столбике мелькнувшем, километров обозначено?
- Не заметил.
- Опять не заметил, а ты замечай! Для меня это важно! Хотя, уже темнеет, видимость неважная, глазам напряжение, усталость грузит. Больше всех сейчас за мной скучает моя дочка меньшая, ангелочек мой любимый…
Может тебя подменить за рулём?
Виталя наморщился, помрачнел: - Ты что, серьёзно такое можешь вообразить? Невероятная у тебя выходит басня, - мою машину водить!..
Шумит дорога опустевшая, вдруг Виталии резко затормозил, сковал машину, - она свистнула и остановилась. Он уткнулся лицом в непередаваемый никому руль, стонет и воет.
Поперёк дороги, затерявшаяся гусыня свой запоздалый выводок переправляла.
- Зачем мне наказание такое. Почему именно мне тягота такая выпала. Откуда этот грязный дрянной гусёнок выполз, в косяке негодном - змеёныш последний. Ты представляешь, что тем колодочкам тормозным испытать пришлось: дым и прах, сгорели наверное, стёрлись. Всё, машина больше не на ходу, нужен срочный ремонт. Добил я её преждевременно.
Виталий нервно растирал лицо: - Гусёнок гнусный, - повторял он горестно, - резину мне съел гад. Посмотри, там сумки ссунулись, обшивку наверно проломили. От такой сумасшедшей остановки, - меня кровяное давление растерзает. А гарь от резины, какая идёт – Полтаву спалить может!
Тофан, без заботы к состоянию брата отнёсся, поднял заднюю крышку-дверь, сумки назад оттянул и закрыл, громко щёлкнул замком жёстким.
Виталии выскочил, весь гремит бегающими скулами.
- Ты что окончательно автомобиль доломать вздумал!? Не в состоянии ли плавно дверцу опустить?! Ломаешь! Весь завистью наполнился негодник. Кончай дурить иуда!..
Тофан смотрел на нервно худосочную злобу младшего брата, впечатление: будто сало прокисшее, от кормления свиньи конским навозом, съел. Он снова поднял широкую заднюю крышку, и теперь со всей силой ударил по излишеству обезумевшего брата и своего надоевшего за день скверного состояния.
Брат побледнел, замер заодно с углубившимися морщинами, из приоткрытого рта падала красная пена.
Тофан снял куртку с упаковочной плёнки переднего сиденья, громко стукнул широкой передковой дверкой: - Забыли! - как все сопливыми укутывались одним рваным одеялом, я вас мамалыгой холодной кормил; кукурузные кочаны несозревшие на углях костра запекал, в жару учил вас мякоть арбузов ворованных из коры зелёной выгрызать… Большими стали! Машины! Одержимые страсти имеете!..
Он с силой пхнул ногой крыло, плюнул в стекло и двинулся пешком домой идти, в город освещённый разочарованиями пошёл возвращаться. Не поворачивался. Не смотрел назад.