НУРЕК.
Недосягаемы вершины Памира, до чего высоко поднялись – с небом в объятиях живут.
Как же мал человек внизу, один только блеск ледников в глазах его слезится, печаль закралась, и даже орёл не донесёт до высоких пиков ту печаль, не царапнут когти цепкие вечность твёрдой воды.
Да, что там орёл, не всякая мысль поднимется до непрестанного сияния льдов. 
Навсегда замёрзшие воды под холодной высотой ярких лучей твёрдо стынут; и с тои заснеженной крыши неба до вечного солнца рукой дотянуться можно.  Ай!..  До чего велик мир под крышей Памира. 
Искры лета пляшут среди скал, греют белые шапки островерхих гор, ласкают изумруды ледников. Студёное лето высокогорного Памира топит сверкающую гладь ледниковой нивы, блуждающие пучки яркого света слизывают леденец жизни, плачут скрывшиеся меж скалами хрустальные глыбы.  Ручьи раскованной воды - лучи солнца вобравшие, моют горы, сливают растаявший лёд в корыта быстрой воды, в реки: Обигарм и Казылсу, Муксу, Обихингоу, в громкий Сурхоб - в Вахш устремляются потоки. Из сверкающих скал струится прозрачная как небо вода. Бесчисленными ручьями падает вниз бывший лёд, ударяются об острые камни берегов озверевшие потоки, пенятся завихрения пузырчатые - стекает сдавшаяся мерзлота жизни.
 Холод неба падает в низины земли, - в изнывающие от жары пыльные плодородные острова бурой земли, застрявшие меж горами; малые равнины стелются коротко, тонет в них прохлада воды.
Вали, словно пред аксакалами предстал, снимает тюбетейку, кланяется с предгорья седому величию скал.
 Бурлит быстрый Вахш, несёт сквозь ущелья светлые брызги… и, местами замирает поток, отдыхает вода в глубинах горного ущелья, …вдруг прорывается и снова клокочет, – ревёт изголодавшимся звериным воем, пробирается ужатая узкими берегами гор ледяная вода. Крошит горы, сшибает гранитные слои, катит вниз огромные камни, до самой равнины катит, вышлифовывает острые рёбра сколов. Валунами усыпается расплывшееся в низине русло.  Оседают в притихшей воде каменные медведи великаны.  Окатыши словно: арбузы, гранаты, персики и черешни, как зёрна инжира: – в песок, в галечник превратились, - навсегда расстались с уставшей породой. Испокон веков устилает Вахш выпрямившуюся пойму реки, коврами каменных тысячелетий отслаиваются усмирившиеся горные наносы.  Моет быстрая вода каменные склоны, стены берегов сглаживает, ласкает ненасытные щели. Местами ущелья гор сужают твёрдое корыто, вроде как перекрыть реку собрались. Будто два каменных пехлевана, друг на друга надвинулись, схватиться готовы.  Близко сошлись вылизанные неровности каменных берегов.
 Последний басмач Средней Азии - Ибрагим Бек, паха ахалтекинцу своему, изумрудными струями забрызгал, когда над ущельем вознёсся. Перепрыгнул породистый конь быстрый Вахш.
 Красные кавалеристы, преследовавшие атамана, не решились испытывать прыгучесть будёновских лошадей, погарцевали над громким ущельем, подождали, пока Бек скроется с виду, и повернули обратно, доложили столице, что басмачество Востока, в год двадцатилетия Советов, ликвидировано навсегда.
Эх, эх – печален путь Вахша, давно нет Ибрагим Бека, а знаменитое ущелье взорвать решили. В узком месте русла, самая высокая в мире каменно - набросная плотина перекроет быструю реку.
Не под силу громкому Вахшу, мощные взрывы заглушить.
Камни, галька, песок – всё, что с гор сброшено рекой, реку преграждать будет. Широкая массивная тяжесть камней, стремнину воды удерживать, намерена, на триста метров поднимется столб водохранилища в верхнем бьефе гидростанций.
По всему Таджикистану расползётся энергия Вахша. Сто киловатт тока, в цену одной копейки вместятся. Водохранилище четверть высоты едва набрало, а грандиозная работа опытной турбины уже весь Нурек светом заливает, и сам город тоже новой архитектурой востока дышит.  Хвала Великой революции расковавшей величие всего Среднего Востока.
Вали Ахматазимов вобрал весь простор, в кулябские небесные глаза; ладонью яркое солнце заслонил, высокое небо обнимает.
 Выше горных скал его любовь к Зейнаб.
Он ладонью над головой высоко пальцами крутанул, верх неба указал: - Оууу! Хорошоу. Очень хорошая  Зейнаб, - хороший калым давать надо.  Ха!
Прохлада ночи по плотине расползается, ночная смена землекопов в фуфайках одета, бодро ходят. Белые прожекторы заливают речным светом отслоенную ширину насыпи.      
Многотонные БелАЗы горбятся, муравьями ползут по наклонному серпантину, годами передвижения грунта не останавливается, весь нанос реки в плотину реки возвращается. Послойные каменные откосы мельчают составом частей, приближаясь к ядру, - ужимают с двух сторон ядро из жирной глины. Не просочится сквозь тяжёлую толщу плотины навечно запруженная вода.   
Лаборатория беспрестанно плотность укатки замеряет.
Каждый обязан знать, - советское водное строительство – самая лучшая гидротехника мира! Крайний  Запад не доволен успехом среднего Востока. Зависть - злобу подстёгивает. Профессор Сергей Владимирович Соколовский это расчётами доказал давно. Во время войны он русскими вычислениями, расчётливость немецких портовых инженеров подправлял, устойчивость башенных кранов высчитывал в портах, теперь у руководства в немилости стоит профессор.  Алгеброй Хайяма, твёрдыми расчётами он лишние весенние воды северных рек, югу вручить намерился. От постоянных наводнений хочет спасти Север. Раскричались, подняли шум безудержный: «поворот северных рек» придумали. А то, как же, соединится восточная система континента взаимосвязанным единством регулируемого водного направления, наполнится Арал, - потом и не разъединишь нерушимый Союз.
…Всё звено землекопов греется чаем, из рук в руки пиалу густого зелёного чафира передают щедрые люди, вторая рука сердце широко раскрывает. По кругу движется пиала; вверх дном перевернули, осадок мутный слили, и снова горячая струя большого фарфорового чайника пиалу наполняет.
- Сссррыпп, – всё звено на всю ночную смену тёрпкой бодростью наполняется.
Обветренные тёмным афганским ветром таджики достают кожаные кисеты, с ладони под язык ловко закидывают ноас – сухую молотую смесь табака и горных трав. Насытят привычными ощущениями состояние лживого самочувствия, посмокают, и выплёвывают на землю хлюпкий зелёный остаток – будто объевшиеся утки, съеденными перьями лука землю удобряют.
Богат Памир счастливыми людьми, текущий строй – льёт светлую удачу всей Средней  Азии.
Вали, страсти свои ноасом не дразнит, у него Зейнаб беспрестанное завлечение, она сердце его раскалывает. В далёком Кулябе, у Изатулло бобо, - шесть дочерей. Старшая Зейнаб, - самая красивая, ей пятнадцать лет уже. Она женой быть - родилась. Любовь всегда есть, - калым иметь надо.
Плотина высоко воду поднимает, выше разбросанных меж скалами супесчаных островков земли.  Участки, напоенные водой, всегда урожай под алтынным солнцем давать будут.  Камнями мелкими усыпана земелька, скрипит цветастая порода меж лемехами старого рала, не хотят мелкие камни расставаться с землёю серою. Много бахчи можно растить в тёплой земле, два урожая можно на базар спускать. Арык копать можно, плотина запруженной воды Вахша сытно наполняет урожай бахчи.
- Поить землю хочешь, - базар деньга даёт, много деньга.         
Земля среди камней есть?
- Мало есть!
Вода остановилась, - ждёт тёплая.
 Много воды в новом лимане. Давно ждёт.
- Рало давнее есть?
 - Мотыга старая есть. Хорошо землю влажную рыхлит.
 Десаги, полные созревшими арбузами и дынями чешут спину ишаку, плавно спускает бахчу ишак, прямо на базар ходит.
Базар – кавун, базар – дыня, – большой базар стоит.
Богатым Вали ходит, …всегда сум будет.
Оууу!.. Богатый калым давать можно.
Зейнаб будет, – хорошо будет!  Ауу…
Преграда медленно поднимается, водоотводящий тоннель уйма воды даром сбрасывает, не позволит водосброс высокой воде насыпь широкую смывать.
Вода лимана никогда не нагонит плотину, не зальёт водой насыпь! Водоотвод сразу есть!
У Вали - Зейнаб есть.
Сердце Вали - любовью заливается.
Ни одна тоннель не в силах сбросить его мечту.
Сквозь перевал Шар – Шар, видит далёкий Куляб, - тоннель глазами бурит. Зейнаб смотрит.  Безмолвный взгляд далеко грусть уносит.
Всю ночную смену Вали песню заунывную поёт, свою жизнь жене будущей дарит, вся плотина песней любви залита. Никакой отогнанный прыжок тоннельного водосброса не заглушит мечту его сердца.
Два, много чёрных, африканских студента практику преддипломную в горах проходят, Африка в Москву их прислала.
У лаборантки Любы, учатся практиканты правильно Закон Архимеда водой наполнять. Для шоколадных студентов, - белая лаборантка слаще сгущённого молока. Они Любу в лодку зовут, покатать белую хотят, разглядывать плотину с верхнего бьефа, - хорошая прелесть, неимоверная красота.
День, после рабочей ночи уставшим начинается; скользит лодка по глади усмирённой воды Вахша, Любу высматривают негры, гребут воду вдоль всей длинны шумной плотины, незаметно подплывают к самому водозабору у сброса, - водоворот утягивает лодку в преогромную скальную трубу; потеряла чернота из виду прелестную белянку.
Водоворот ненасытного тоннеля, лодочный алюминий опрокинул вверх дном. Барахтаются в прозрачной воде чёрные люди.
Плывучий студент за решётку арматурную удержался, второго практиканта вода жадно утянула, понесла, через весь километровый тоннель пропустила. Бурный сумасшедший поток водосброса, в русло перегороженной реки выкинул тело человека, уложил среди гранитных камней, не отыщешь: где среди тёмных, скользких валунов лежит тёмный африканский человек. 
Чёрный континент, - чёрным горем опечален. В Африку полетела чёрная весть. Сын социалистического министра, в нижнем бьефе передовой науки остыл. Охладились международные отношения. …Пора Африке американское рабовладение снова полюбить.
Вали тоже огорчён междунациональным столкновением. В Орджоникидзебаде в аэропорту, у автомата газовой воды, ремонтник – чафут, – таджика заколол. Двоюродного брата, отверткой в сердце ударил. Из службы армейской - Мирзо  домой ехал, по привычке воду сладкую кулаком с газавтомата выбивать захотел…
Разгневанные таджики - механика тут же убили. Целой дивизией пришлось возмущение коренного народа усмирять.  Позор для всего народобратского строя.      
Вали смотрит на Любу, задремавшую у ямы пробной выборки  плотинного грунта. Красиво уходила от смерти вчера, догадалась не садиться в чёрную лодку.
Урус женщина - мягкий женщина. Одним медовым взглядом притянуть можно. Никакой калым не надо.  Косы трогать – можно. Щёки гладить можно. Целлловать – можно!..  Уааа…
Люба закуталась в серой фуфайке, ровно в полночь плотность укатанного грунта замеряет. Землекопы киркой, ломом и лопатой из тела плотины грунт достают, замеряют удельный вес, - до последнего камушка всё взвешивают, подумаешь - золото выкопали… - стелют плёнку, и водой заливают; каждую песчинку, водоизмещением учитывают. 
Лаборатория даёт указание: ещё укатывать, увлажнять породу, до плотности природного камня доводить.  Ночь до самого утра остывать будет, любовь к Зейнаб никогда не остынет в сердце Вали.  Любу тоже можно любить, без свадьбы к себе забрать можно, - калым не надо. Хороший закон. Старый таджик свой закон имеет, говорит: жениться надо, на свой нация надо.  Ааай, - плохой закон.
Скажет старый таджик: - сильно грамотный Вали, русскую жену иметь хочешь.
Сколько таджик русскую хочишь, - столько всегда обижаться будешь.
Сестра Вали, – Садык, тоже убежала от мужа. Совсем плохой муж, злой мужик. Отец за Садык мало калым брал.
И отца, и Садык убивать грозится зять: - Верни калым, верни калым…
Откуда – «верни калым»!
Русская жена – каждый день калым хочешь.
И где тут разумение слову найти, никто не в силах его записать. Правду ухватить надо, и что бы непременно в счастливый венец войти.
Сколько страсти нужно, что бы отразить состояние блаженной любви. Одной поэзии под силу любовь восславить.

Как пики Памира, стоят велики:
 Рудаки, Хайям, Ширвани,
Саади, Фирдоуси, Хосров и Айни,
Величья такого нигде не найти.

Недосягаема тайна их лёгкого калама, только поэтам дана сила, нести вязы вечной радости сердцу.    
Широка правда жизни, а не всякий её видит.
Когда гробницу Тамерлана вскрыли – великий Айни – наступающий с запада мрак воочию увидел, разглядел неминуемую напасть скрещенных железных фашин. Раскопали гробницу, - и в утро грянула война.
В ущельях вдоль Вахша много гробниц, спит прах людской в глубине старых могил, как дальше вечность нести, если могилы водой подтопляются.  Нурекское озеро высокие воды поднимает, кладбища старые смывать начнёт. Велик грех: могилы предков под водой оставлять, прах бывших людей - растворится в будущее несчастье.       
Каждый умерший свою звезду на небе имеет, много рассыпанных по небу звёзд, и недосягаемы высоты скал под звёздами.
Люба белее самой белой вершины Памира, глаза её как звёзды небесные горят.
Много в горах высоких захоронений. Много людей конец жизни в камнях Памира оставили. Что бы поднять в вершины останки их памяти, родичи большие суммы платят, - богатый калым одиноким женихам колдуют…
Самая высокая память: белые островерхие вершины гор что торчат, словно шапки дремлющих киргизских старцев.
Упрятали редкие облака белые скалы, далеко унеслись высокие мечты. И цветастая, с розочкой над ухом кулябская тюбетейка Зейнаб, тоже спряталась от глаз Вали, милое личико своё скрыла.
Далеко Зейнаб, …а Люба рядом.
Белые балахоны и марлевые повязки - паранджа  могильщиков; сторожат халаты - перенасыщенных страхом людей, от вируса бывшей чумы оберегают. Островерхие мантии колдуют над давними могилами, будто Куклус – Кланы над единственным живым негром Нурека - церемонию казни совершают.      
Прах высоко поднять нужно, на непотопляемую водохранилищем высоту унести надо, в другие горные кладбища захоронить старые скелеты надо. Долго переносить придётся, не всякий возьмётся тревожить то, что одному Аллаху принадлежит.
Большая память – больших денег стоит!
 Хорошую плату за перенос могил платят родичи!
- Низкое кладбище есть? – Есть!
- Высокое кладбище есть? – Тоже есть.
- Значит, деньга много будет…
 Калым хороший будет! 
Очень хорошая Зейнаб будет... Хоу!
Малые пробные ямки на плотине, малый заработок дают. Вали большими деньгами старых могил, лаборантку Любу нежить будет. Его сердце тает – как ледники гор; в неведомую реку любви текут его чувства.
Ни один водоотвод не способен сбросить разочарования Вали.
Ночи Нурека холодят его волнения, и на какую же высоту по каскадам Вахша подняться надо, чтобы окончательно покорить изумрудные ледники девичьих глаз.
Дни летние – ослаблены жарой и постом, наступившая ураза, жаждой утомляет. Дневная смена на пыльной плотине безводною весь месяц стоять будет. Пресной воды – море, а пить грешно.
Купаться не грех, не прогреваемая глубина озера сквозь кожу проникает, холодит жажду, и пыл молодости тоже охлаждает.
Нурекский рукотворный пляж, ниже плотины вырыт, быструю холодную воду реки – в стоячий омут завлёк; нагревается вода теплее пылающей крови Вали.       
И само горячее солнце высоко над горами уснуло, Люба тоже спит – усталость ночи провожает. Быстрый поток уносит холодные воды Вахша в далёкую Тигровую балку. Несётся река, между скатившимися с гор валунами. Расширенное в низине русло, густо устлано скользкими уснувшими обломками горных пород, не в силу уставшей воде, раскачать их сон.
Вали тоже хочет спать, Любу выспавшуюся обнять хочет.
Вода меж камнями к узкому водопаду спешит,  русло Вахша сужается, …и вновь поток шумно пенится, спрыгивает в глубокий холодный омут, -  с Пянджем обняться спешит вечный Сурхоб. 
Уйма камней оставляет равнинная вода, они словно пингвины - в жаре оказавшиеся: рассыпались, застыли, охлаждаются вчерашним льдом.
Вали идёт к водопаду, скучно смотрит на усталую реку, загадывает: если переплывёт ширину равнинного разлива с пингвинами, Люба обязательно пойдёт в его горный кишлак.  До наступления ночи, ещё далеко…
Жажда в горле угасла, и обжигающее солнце потухло – холодная струя тихого обманчивого течения, захватывает, носит, забавно швыряет малое тело в ледяную слизь валунов, уносит вода Вали в нижнее течение. 
Каменные птицы снесли большие зелёные яйца, и тихое течение меж ними кажется, сдурело. Не в мощи равнинной воде, потревожить застрявшие в каменистом дне гигантские наносы, полощет вода малое теряющееся состояние человека. Только гул водопада возрастает в посиневших ушах.
Бурная вода забросила Вали на островок чёрной гальки, вроде рядом с негром уложила;  дрожью кожи он ощутил жуткий холод смерти, водные пузырьки - кажутся колющими льдинками. Любины колдовские зрачки, отовсюду смотрят на угнетённое беспомощное состояние Вали. Окаменевшее тело негра стукнуло страхом в виски воображения, Вали себя недвижимым рядом с африканцем увидел, переохлаждённый страх прильнул к жуткой каменной кончине.
И пойма из середины реки низко вся распласталась, - далёким сделался широченный разлив.
Он посмотрел на пологий берег впереди, и на каменную отвесную стену, из которой вошёл в реку. Горит под солнцем берег красный, и Люба русалкой белой сделалась, у кромки воды плещется, Вали к себе обратно подзывает.
Он обратно к Любе поплыл, усиленно гребёт, преодолевает убыстряющееся течение, воображения яростные утягивает – хочет русалку поймать.  Ноги потеряли твёрдое дно реки, тело блуждает между камнями, словно тряпичный мяч детства меж ногами малых  игроков.  И каменные бутсы подводных камней ударяют отовсюду, хотят его в узкие ворота отвесного уступа загнать.
Шум водопада растёт, слышен с убыстряющимся волнением, воет, надвигающийся ужас открыл звериную пасть Вахш, - хочет Вали проглотить.  Руки цепляются за торчащие над водой камни, из последних сил человек преодолевает безудержную стремнину, задумавшую утопить обманчивые мысли.
Вали выцеживает из мышц последние уцелевшие силы, гребёт, что бы выбраться из разочаровывающих объятий стихий.  Перед самым водопадом, бурный поток ударяет изнеможенную спину об большой грубый камень, выкидывает живую игрушку.  Выбрасывает спасённую жизнь на горячий сухой берег. Нагретая галька кажется родным домом, тело обнимают растресканные жгучим солнцем валуны. Охлаждаются жаркие камни, и стоят холодными, холоднее Любы. Не в силах горячим камням отогреть замёрзшую душу Вали, он всё тепло сердца уплывшей надежде отдал.  Вяло, медленно возвращается к стоячей тёплой воде, где Люба русалкой нежится. Прислоняется Вали к каждому нагретому каменному округлению, неудачу свою забыть хочет, хоронит разочарования в медленном пути к горячему пляжу.
Видит тёплые отблески в глазах скрытой пары, что наблюдала за судьбоносной борьбой; юноша обнимал девушку, а она тайно на неудачника-пловца смотрит, - человек свою слабую силу, скрытой силе реки отдал, в убежавшую воду выпроводил.         
С грустью Вали провожает обманчивое русло, обнимает последний перед тёплым пляжем валун. Приласканный, светящими в усталые глаза высокими лучами, он закрыл веки. Уснул. Тепло незаметно возвращалось в жилы. Обретения дальнейшей жизни расслабило всё тело.
…Солнце скрылось в горах, чёрная тень пробежала и тоже потухла. Последняя темень настала. Мир реки скрылся, и опустел.
Весь ночной Нурек залит лишним электричеством, многочисленные фонтаны красят струями остывающий вечер.  Над многочисленными, ужатыми пиленым гранитом каналами, свисают плакучие плети ивняка.
 Цветёт плодоносный инжир, гранаты начинают краснеть; жасмин, миндаль благоухают, вся устланная мраморной плиткой просторная дворцовая площадь умыта напорной водой из длинных шлангов,  корни деревьев сыто напоены водой арыков.
Усыпанная множеством гидростроителей вся площадь греет, и сам город,  похож на испечённый горячий пирожок.
 Люба в объятиях негра прогуливается вдоль арыков. Они вышли из красивого огромного театра, в котором играет обворожительный ансамбль народных домбр.  Не различимы люди по цвету кожи в темноте, ураза все запреты спрятала. Вали потерял белую нежность и чёрную ненависть Любиной любви, - она к чёрному человеку с улыбкой прильнула. Не отличить белую кожу от чёрной. Белый человек, чёрный человек, - вечные терзания солнечного гнева.
Откуда-то из темноты ночи, четыре преданных друга вынырнули, засвистели кругами свинцовые шарики на нитках прочных тросов, веретеном жужжат самодельные пращи, не то, что белую и чёрную нитку не отличишь, - сплав белого человека с чёрным, не распознаешь.
Африканец исчез, Люба в объятия Вали бросилась, - холодом ласкает…
Он открывает глаза: остывший камень холодит спину, свербит обожжённый солнцем ужатый живот.
В тени гор спряталась радость жизни, Вали пошёл к пляжу, к своим  оставленным вещам. Сеяный песок купальни опустел. А наблюдавшая за его борьбой с обманчиво тихим потоком пара, влюблено ждала ночь. Люба, накрытая большим полотенцем, спит возле оставленной одежды Вали, её волосы, - словно лучи солнца в песок убежали, потерялись.
Вали совсем приуныл от своего постоянного желания иметь большую любовь.  Посмотрел на затенённые горы, в которых скучали ледники, - далёкий Куляб увидел.    
Он оделся, оставил пропавшую в его сердце Любу, и пошёл вдоль реки к плотине; направился ночную смену записывать. Голова тяжёлыми катками укатана, болит камнями скатившимися, всё побитое тело. 
 Над ожерельем гор пыльный ветер поднимался, - «афганец» начинается. Скоро песочная пыль всё пространство проглотит.
Не то, что Куляб видеть, его вспомнить невозможно.
 Заодно с ползущими тяжеловозными самосвалами, Вали поднимается по петляющей отсыпанной дороге. Медленно растёт плотина, долго высоту поднимать надо, далеко калым спрятан.
 Мрачный «афганец» заслонил горы, всё небо окутал, скользит меж скалами ужатая вода, далеко вверх уносится гладь, поглощает всё бурное течение реки. Лучи дневного солнца  потерялись в «афганце», угасли в песчаной буре над зеркалом озера, душа воды задавлена плотиной и горами, устало держит столб напора. Внизу на самом дне нет ни света, ни тепла, ни правды. 
  В дни высоких пыльных ветров Вали всегда имеет отвлечённую мысль: - правильно, что запрудили бурное течение; в голове у него держится негодование на реку, …на плотину тоже сердит, зачем медленно растёт.
Землекопу до самой бетонной чаши докопаться надо, весь скелетный суглинок перелопатить придётся, пока калым желания откопает.
Бобо Изотуло ждать долго не сумеет, он Зейнаб другому мужу вручит.  Другой муж – другая дорога. У него Садык ещё есть, тоже  уже большая, - у Изатуло бобо ещё много калыма падать будет.   
- Ауу, всё небо потемнело - пыль на землю падать начинает.
 Где Памир?
- Памир всегда есть! Орешник бескрайний в горах есть.
- Фисташка есть?
 Есть!
- Ишак ходит?
 Быстро ходит.
Вали повис мыслями, словно большой кубинский мешок, со спелыми фисташками на спине ишака свесился.
Много мешков собирать можно, много деньги падать будет.
Хорошая деньга - хороший калым. Айй… - хорошая Зейнаб.
Никто мыслями жену так долго не ласкает как Вали. Сладко жену любить будет, одна для сердца его выросла.
Песочный смерч всю плотину окутал, падает темень на голову Вали.
Зачем кирка? Зачем лопата! Он бросает и кирку, и лопату…
Плотина маленькая, совсем маленькая, - а Памир очень велик!
Велика любовь Вали к Зейнаб?
 Очень велика!
- Гора есть?
 - Есть!
- Фисташка есть?
 - Есть. Много фисташка.
- Ишак есть?
- Будет, будет, - есть ишак…
Деньга много – Зейнаб близко. Будет Зейнаб, - хорошо будет!
Хорошо когда есть мечта.
Идёт Вали, спрятались недосягаемые вершины Памира; как и всякая необъяснимо восхитительная любовь.
И непостижимыми стоят под тёмным смерчем неба, чистые мысли  обыкновенного человека…
- Это кто, В…вали?..
- Да! – Ввали идёт, Вали. 
- Хоу!..