Стынут уставшие невспаханные нивы, заросла умятая потемневшая стерня белой душистой медуницей; желтеющий донник упал в середину поля - откололся от тусклого солнца; зеленеющие местами мечи ириса воспрянули, и мятлик в низинах влагу лишнюю нашёл. 
 А дальше другое жнивьё, зимка зеленеет вдалеке, и дальние поля дружных немецких крестьян где-то непременно должны темнеть чёрным паром.
 Выпрямившиеся суслики вяло крутят уставшими головками, скрипят пискляво, спячка подбирается, бодрость убегает – падают, ныряют в землю овражники; и пугливые зайцы настороженно шевелят ушами, теребят кустарники - чешут зубы, грызут, заросший чабрецом и колючим терновником малый колок.
 Сытая облезлая лисица раздумывает - кого из них словить.
Но не лебеди что летят за Дунаем и гулко отзываются в небе, не крупные дрофы малоголовые, не косяки диких гусей и уток, не пёстрые павлины, и даже не быстрые косули богатят степь.
 Лошади, - кони самое необыкновенное, красивое богатство буджакской степи. 
 Гуляка-ветер тонкий сквозит, землю как жердь одинокую заметает, всё гонит в затишья: сухие волосатые рыльца, упавшие листья деревьев, усохшую траву и круглый курай катит в отлогий овраг.
 День и всю ночь уминают землю окованные деревянные колёса; мягки как тесто, гладки как блины - раскатанные дороги. Две повозки, запряженные работными кобылами, режут осенний простор убранных полей. Выезжали, тепло можно было метлой в дом замётывать, другое утро в глазах - холодом серебрится.  Упал первый короткий иней. 
 Уже подъезжают подводы к опрятным немецким сёлам. Пирамидные крыши домов плывут по облачному горизонту. Шесть белоногих жеребят пасутся на окраине Деневицы, срубают резцами последнюю не потемневшую траву, упруго держатся на длинных ножках лошадки, вытянули белолобые головы, шевелят подвижными ушками сразу видно, что справным хозяином вскормлены.    
 - А ну Тимо, вспугни коников, - сказал сыну Велин, - они домой побегут, и мы за ними последуем.   
Тимо спрыгнул с повозки, засидевшимися вязкими ногами побежал в сторону жеребят, присел и, заложив пальцы, громко свистнул. 
Лошадки понеслись косячком, вбежали в открытый заплот близкого подворья.
Подводы пошли следом, въехали в широкую единственную улицу села, остановились возле глухих тёсовых ворот, примыкающих к длинному беленному каменному забору, и дому из пиленого камня с высокими фронтонами.             
Постучали кнутовищем в калитку, и разминали закованные ноги приехавшие люди.  
Вышел невысокого роста с хорошо выбритым узловатым лицом хозяин. Мягкие, цвета луковичной шелухи волосы, аккуратно утягивали его голову. Человек упрямым видом показывал, что уже знает, зачем в воскресный день пришли эти далёкие люди, какую выгоду носят в глубоких пазухах. 
Романом себя назвал хозяин, и молча держал под веками салатные глаза. 
Велин заговорил с ним по-немецки. 
Немец посвежел состоянием, глотнул воздух, утянул бороду в грудь, как бы одобрил нужное начало чужого народа, который сообразил остановить свои лёгкие бессарабские каруцы там, где заботливое направление их привело. 
- Бати Велин, пусть покажет нам жеребят в пригоне, что бы мы смогли вблизи цену видеть, не в поле, - мы болгары, не какие нибудь цыгани, в голове не бездонную торбу носим, и не обноски пришли просить, деньгу принесли, – сказал Джико Копев, высокий сухой как акация на обрыве, человек беспокойный и нахальный, - каких не любят немцы. 
 - Пройдёмте, - что бы все поняли, немец сказал по-русски, закрыл собаку и провёл всех пятерых содержащих интерес людей в загон к жеребятам уже набравших покупной рост. За перегородкой в конюшне прел знакомый кобылий пар, для лошадок видно закончился подсосный период, перешли на безмолочный корм, доступ к матерям им закрыт. 
- Женские: по десять тысяч левов пара, мужские восемь, - назвал цену хозяин. 
Велин знал, что немецкая прилежность в племенном производстве долго не пристаёт к иным племенам, невозможно за один век распалить камень, который не тлел одну тысячу лет. 
Стамен Бузанов из Кубейя, взялся разводить ганноверскую породу полукровок. Купил жеребца, кобыл – хорошее пошло потомство; но толи корм не в том порядке даёт, может конюшня, не с тем потолком у него покрыта, или навоз не достаточно далеко вывозится…  Хорошие кони, но не как у немцев.
 А Стамен тот, лошадкам своим, цену немецкую ставит, повторить чужое – не завершением захотел. 
- Мы рассчитываем за шесть, может семь, даже семь с половиною торгуясь не дадим, - сказал Джико. 
- Я вам покажу, у кого за семь купить можно. А хотите, сходите в Арцыз на базар, там торговаться можно, по деньгам своим найдёте отбитый молодняк.
Джико подошёл вплотную к сбившимся жеребятам, принялся трепать уши, шею, холки щипал, стал ощупывать челюсти, зубки смотреть; белогрудый жеребёнок задребезжал, ощетинился, дёрнулся хрупким телом, - Джико всей ладонью ударил его по мордочке.
Роман надвинул брови, луковое замёрзшее лицо помрачнело.
 - Выходи, выходи на улицу – жёстко потребовал хозяин, в упор ужимал корявого нахала голосом, и повторил Велину немецкими словами. - Я ему коней продавать не буду, у меня молодая скотина не научена глупой нелепости.  
Мрачным облаком выходил на улицу Джико, хрипло бормотал несуразицу, скрипел челюстями как треснувшая от бурелома акация.
  Вслед за Джико остальные тоже вышли на улицу, Велину товар понравился окончательно; и он ещё понял, что немец не уступит. 
Хозяин красивых лошадок сел рядом с Велином, с человеком изъяснявшимся его восприятиями; лёгкие каруцы поехали на другую сторону села. Там  малоземельный селянин Иохим Кёлер, также содержит производительных кобыл. 
Узким двором прошли в пристроенную к дому конюшню. 
Огромный Иохим был видом, каких можно во всяком бессарабском селе встретить, его Джико сразу за родственника принял; когда жеребят в загоне смотрели, беспрерывно их поглаживал, был уверен, убеждал всех, что масть при вырастании огнём гореть будет. И телицу, медленно жующую в загородке полову, тоже приласкал.  
 Кёлер, за пару – цену меньшую назвал. 
Молчавший всё время малоразговорчивый Росен Динков, отозвал своего сына Панчо в сторону и они зашептались, поглядывая на родовитых лошадей.  
Велин с Тимо тоже сравнивали полугодовой возраст лошадок, своё соображение при себе держали. 
Джико ничуть ли обнимал Иохима, вертел сухим соломенным голосом слова заумные, требовал пойти навстречу наличию всех накопленных левов, хвастливо заверял, что уготовил для лошадок просторную конюшню, не такую придавленную как у старого Динко Росенова, и овёс в этом году у него крупным вырос. 
Торг - упрямству друг. Менонитским соображением Кёлер смотрели на чужие лица, обласканные колючим ветром; на красные кушаки, овчинные кожушки и некрашеные самотканые из бежевого руна убористые тужурки, - глазами ворочал отвал борозды в песчанике ровно стелящийся под железным лемехом кованого плуга - ничего без железной веры не уродится.  Столько веков живут эти люди на земле, а личного бога всё не имеют. 
- Езжайте в Арциз, конец базара застанете, там тоже иногда ладные пары коней выводят. В прошлые годы и мне приходилось стоять ожиданиями. Найдёте когда ищете – заверил Иохим Кёлер. Он старался быть твёрдый словами, а из причёсанной ежовой головы смешок вертлявый вылизал, на губах его оседал. 
- Наш Арцыз, тут на месте будет – сказал тихий Динков, - а вы езжайте, если день терпит.
- Несу твоё Росен, взгляд мой первый тоже упал на коников, что мы заметили в заимке, лучшее издалека видно, - Велин крутил пуговицу на тужурке, задумчивыми веками раздумье говорил, дёрнул отворот сукна Джико, заставил его не спешить-горячиться, - ты на чужой подводе приехал.
 Хороший хозяин твёрдо знает, какого коня предстоит ездить! 
Хороший конь, -  три года угадывается!  
Медленный писарь, не спеша Билеты на лошадок оформлял, латиницей выводил прилежные строчки в документах. Болгары не понимали написанное, но по лицам их видно, что лошадками довольны, - писарь вежливо имена спрашивал, со всеми гладко говорил. Роман в управлении села числился, заседал вторым человеком в примарии. К нему сперва поехали забирать мужскую пару купленных жеребят.
Зашли все в дом, в прихожей помыли руки с умывальника, вытирались чистым полотенцем, сели за высокий стол. Роман наточил кувшин вина, и резал копченое сало, тоненькие ломтики хлеба резал, жена его насыпала в плоские тарелки - картошку тушённую с парящими просаленными кусочками мяса, и отошла; подкладывала в горящую печку огрызки сухих кукурузных кореньев. 
Роман стаканом по кругу наливал вино, желал каждому на радость семье, вырастить из жеребят настоящих породистых лошадей со спокойным отношением к жене и детворе. 
- Наши предки сто лет назад, загруженные самым потребным имуществом, привели в Бессарабию, ещё истинных глоштинцев. Мы бережём чистоту крови, - говорил он, и медленно цедил вино.  
Давал наставление, как правильно породу содержать, сохранить нужный живой нрав лошадок, что бы когда придёт время запрягать, все любовались их твёрдой, уверенной поступью. Кормите сеном вдоволь, а зерно не больше треть ведра на день, суржик насыпайте с половой подмоченной, по частям перемешайте: овёс, отруби, кукурузу и макуху. В сезон обязательно: буряк, тыкву, кабачки, початки молочные давайте. Корм - плоть лошади, он всегда чистым должен быть. 
Тимо слушал опустив веки, запоминал полезные подробности, забывал кушать. Хозяин тоже мало ел, он следил, у кого тарелка пустела, глазами показывал жене, что надо досыпать. Сходил ещё раз в погреб, наполнил кувшин вином, сам больше не пил объяснял, что у них всё расходуется по норме, что бы до нового урожая хватало. 
Джико стучал ложкой по пустой тарелке, сам взял со стола хлеб и нарезал большими кусками, выбрал всё сало, смотрит на опорожнённый кувшин: коней кормить полно требует, а сам - жидко стол полнит.
 - А вот если сегодня мы выпьем три – четыре кувшина, и в другой день также, хватит ли вина до следующего сбора, может, я хочу полноту твоего вина до конца почувствовать. 
Роман поднялся: - Всё парни, вам предстоит дорогу бить, у вас живой товар, не тот случай, когда выпивка в удовольствии, лишнее вино - делу вредит.
Хаа, - справные люди немцы! – подумал Тимо.
Тоже поднялся вслед за хозяином, и Панчо поднялся, отцы тоже встали.
Джико посыпал хлеб солью, и вышел вслед за всеми, на ходу сухо ест, словно жатка «Большой токмак» валки скошенные подбирает; вертел, жевал языком слова несуразные, предстоящий перегон молодой скотины сквернил.
Роман вывел из хлева жеребят, недоуздки, что он надел были стёртыми, Тимо поменял их на заготовленные новые, что бы крепко держали приобретение, стал привязывать чембур к чеке повозки.        
Стойте, - сказал Роман и непонятно крикнул тихо прятавшемуся, где то сыну.
Тот принёс длинный как дышло шест, клещи и проволоку. 
Роман поперёк рундука, стянул к чекам дышло, лошадок привязал подальше от колёс: - Теперь можем быть уверены, что жеребята не влезут ножками в спицы, не покалечат плюсны.
- Вы деньги вложили, берегите их – сказал он на прощанье. 
Поехали к Иохиму, жеребят Росена и Джико, также к шесту второй повозки привязали. 
Джико тут же хотел показать Велину, что хозяин, продавший две пары коней, щедрее себя поведёт,- был охочий на поживу.  
- Давай Иохим, ставь магарыч, - потребовал он. 
- Нет, нет! – Иохим складывал довольные губы, махал пальцем поучительно - нет, вы уже выпившие, вам трезвыми передвигаться надо, наши кони пьяных не слушают. Езжайте, вам дорога ночная предстоит, теперь рано темнеет. 
 - Ну, тогда хотя бы на дорогу что ни будь…
 - На дорогу можно, – завернули в немецкой газете хлеб и копченое сало; всё семейство Вёрнер - руками помахали наудачу. 
Джико, в самом крайнем дворе, с обширным виноградником придомового зайбера, зашёл вино купить, тоже отказали. 
Пьяным чужакам, - в немецких сёлах алкоголь не продают.
- Держим путь на Девитлий.