Глава 25. Наследие подвига.

Мы начинаем грустить, и ждём, когда на небе блеснёт молния, а зал, в котором вошли ученики, всегда волнениями наполнен.

С одой стороны зала дети из Детских домов, у них нет родителей, в их глазках спряталась печаль, вырастание блестит задором, а грусть судьбы извлекает глубокое уныние в маленьких душах, они знают, что мир насыщен бедами.  

Напротив, из стены, оживают молодые солдаты, которые погибли в последние  дни Отечественной войны и не успели, не смогли оставить потомство. Они погибли, потому что страстно были увлечены желанием дарить жить, они знали, что победе нужны их отчаянья и смерть, им нельзя выходить из бойни живыми с памятью сослуживцев, что зарыты наспех где попало, тех, кто не увидит последние решительные победные дни. Погибнуть в конец войны – самое почётное начало вечности.

На окраине главного немецкого города воплощающего все тёмные силы земли, в здании юнкерского училища засели вражеские пулемётчики. Подступы к бастиону прикрывают немецкие дзоты. По приподнятой на ровной местности каске, тут же звенят пробоины. Огонь настолько сильный, что может, целую роту мигом положить, а все ожесточены, неудержимо рвутся вперёд, оторвались от основных сил. Сержант Сергей Васильев, побывавший в плену у немцев, мученый пытками, мореный голодом, всегда держит ненависть к фашистам, то, что ему удалось убежать из концлагеря, он считает знаком святой мстительной обязанности, всегда горит желанием отплатить врагу оскорбления, беспрерывно рвётся в бой. Вот он поднимает трёх рядом лежащих с ним молодых бойцов, и все четверо мотая петлю под смертоносным огнём пулемётов, прогибаясь от пуль, мелкой ложбиной побежали в сторону фашистского укрытия. Все они знают, что идут на смерть, им не терпится покрыть своими телами конец войны. Немного не добежав до цели, смельчаки упали и раненые, стали гранатами закидывать укрепление. Пули рвут землю, и рвут их тела. Вот кровавая рука совсем близкая от дзота, бросает гранату, последняя амбразура покрывается чёрным дымом. Замолкло вражеское укрытие. Рота поднялась и побежала очищать учебное здание от конечного фашизма. На их лицах застыло выражение ярости, все четверо героев лежат гордо, окровавлено, и мёртво. Они прервали свой род ради жизни, ради того чтобы новые люди помнили поверженное иго. Те, кто не в состоянии понять порыв военного подвига схватит свою жизнь и унесёт в сторону. Эти люди пошли на прямую смерть не, потому что не любили жизнь, а потому что таков позыв их ангела, они спасали будущее время, желали счастья детям, которые будут рождаться без них.   

   Кипчак напряг волнение сморщил лоб и спросил:

- Учитель кто всё-таки эти отважные люди с чумазыми лицами, что вылезают из пробоин стены, почему они так молчаливы и печальны, можно ли их развеселить?

- Эти красноармейцы вечные герои, избрали короткую жизнь, погибли за Родину, и не смогли оставить земле потомство. Надо воздать должное этим храбрым солдатам. Тогда они улыбнутся.

- Но как это сделать?

- Я знаю, - проронил слезу Задумчивый, - надо спросить у детей напротив, чем наполнены их слёзы, они лучше усталого времени могут сказать. Только они сердцем чувствуют боль тех воинов, что застыли в молчаливом желании ощутить плоды победы, эти солдаты - их отцы. Сироты должны стать сыновьями и дочерьми этих бесстрашных людей, должны взять фамилии этих героев, вписать свои отчества кровью родства и памятью их имён. А я тоже всем сердцем с ними, потому что никогда так сильно не переживал.  

Везде урчат моторы, стоит плотный небывалый насыщенный скрежет многочисленной военной техники, людям невозможно просунуться, кажется и сама опушка, где сосредотачивается всё это огромное количество боевых машин не в состоянии вместить предназначенную для штурма, такую огромную армаду. В кузовах машин прожекторы накрытые чехлами - невиданное оружие. На земле больше железа, чем ненависти к укрепившемуся врагу. Железо в небе, железо в огне, в дыму; невозможно пройти от скопления смертоносного металла. Кажется стальное волнение людей, тоже превратилось в холод железа. Только мышцы восторженных сердец качают горячую кровь насыщенную опытом, мужеством, уверенностью, желанием отомстить ненавистным злодеям. Все наполнены внутренней гордостью, которой нет в уставах, в сухих наставлениях, в коротких приказах, в листках-молниях, в проклятом грязно-сером тумане, и в отработанном дыму который режет глаза. Механик-водитель Гунки Хукиев сжимает дрожащие рычаги, говорит командиру танка Мягких:

- Этот Берлин должно быть не меньше площади нашего колхоза, так, что придётся хорошо сосредоточиться.

  Настал долгожданный час, медленно тают секунды, хочется быстрее идти в бой, пора ускорить шаг, стремительно лететь над дымом победного огня, а время по-прежнему долго скрипит. Желание славно завершить войну приподнимает солдат, носит их мысли вперёд, мысли не успевают за событиями, и уже не остановить порыв. Поведение людей зачастую противоречат выгоде природы, и знаниям важной тайны. 

Началась артподготовка. Загремели тысячи неистовых залпов ствольной разнокалиберной артиллерии, звучит протяжный грозный напев реактивных снарядов, всё заволакивается жужжащей пеленой, сливается в один общий победоносный гул. Прожекторы слепят врага, конец ночи кажется фашистам концом света. Взошедшие оранжевое тусклое солнце едва пробивается сквозь густой дым сражения. Скользнули одинокие узкие лучи по грудам трупов, и затерялись в кучах бедствий. Настал самый великий момент исторической битвы. Приказано не жалеть железо, беречь людей. И невозможно победить желание умереть ради святости духа; те, кто наделён таким наследием не имеют прегрешений.         

Автоматчики Филипп Чернов и Алёша Алексеев уже бывали в Берлине, они полтора года в разных немецких городах волочили вражеское глумление. Их недавно из немецкой неволи освободила Красная Армия. Батальон, в котором они служат, получил приказ выбить из оборонительной траншеи, засевших на окраине города фаустников; до невозможности мешают артиллерии и танкам продвинуть разрушительный удар. Филипп и Алёша незаметно, ползком, мокрой лощиной пробираются в торец длиной траншеи, забрасывают окоп гранатами, прыгают вниз, удваивают свою ненависть, автоматами строчат по ручью врагов. В суматохе батальон успевает беспрепятственно ворваться в траншею противника; валяется мёртвые каски и шинели, укутавшие фашистские трупы, оставшиеся живые гитлеровцы стоят на коленях, молятся фюреру и проклинают его.

Товарищи с почестями хоронят отважных двадцатилетних героев - юных бойцов, которые благословили роту, на взятие главного фашистского города, в котором они выжидали час мести для своего истощенного гнева. Пулемётчик батальона Мельничук смертельно ранен, он не попадёт в Берлин, но кровь его будет там, он багрит своей кровью оторванный от груди красный платок и передаёт товарищам, чтобы водрузили на видном месте как знамя его желания умереть в последнем главном бою.

То, что спряталось от ударов наземной артиллерии, уничтожают самолёты, то, что уцелело от авиаций, добивают танкисты и мотопехота. Зееловские высоты давно позади. Берлин наполнен суматохой, едкий противный дым пожаров поднимается и проникает даже в кабины лётчиков. На подступах к городу немцами оставлены исправные машины, разбитые повозки, брошены целыми немецкие пушки, валяются трупы людей и лошадей, явное свидетельство паники и быстрого бегства. Ошеломляющий стремительный удар танкистов сумел захватить неповрежденный аэродром истребительной авиации: ангары с самолётами, полные цистерны горючего, все боеприпасы - остались невредимыми. Недалеко от аэродрома обнаружен концентрационный лагерь, в котором томились тысячи советских девушек. Не успевшие убежать комендант и охрана, обезврежены - немцы взяты в плен.

- Наши пришли, наши! – слышатся всюду радостные восторги, каторжницы обнимают солдат, плачут, хохочут, поют, всё ещё не могут поверить, что они среди своих. Пробуют исхудалыми ногами вольно бежать в неогороженную пустоту, вдыхать ветер свободы; они рвут сирень, ломают ветки цветущих деревьев, украшают букетами гусеницы танков и брустверы орудий.

Каждый дом Берлина превращён в дот. Огромные мрачные наземные железобетонные бомбоубежища высотой в пять этажей со стенами толщиной в три метра стоят, словно сошедшие с ума гробницы. Окна жилых домов превращены в прорези бойниц. Узкие проходы забаррикадированы надолбами, заграждениями из колючей проволоки, брёвнами, булыжником, мешками с песком. Улицами невозможно продвинуться. Взрывники делают проломы в зданиях, развалинами прокладывают искорёженные тропы, соединяют улицы.

Отделению сержанта Сачкова приказано блокировать узловое здание и уничтожить его гарнизон мешающий расчищать завалы. Через пробоины стен, минёры пробираются в тыл немцев, неожиданно ударяют фрицам в спину. Все пулемётные расчёты уничтожены, но в освобождённый дом начинают проникать группы гитлеровцев из задних укреплённых домов. Отделение заняло круговую оборону. Схватка была короткой. Те, кто держал оборону в руинах Сталинграда - знают, как бить врага в Берлинских укреплённых домах.

 Уже сутки идёт бой за мешающий продвижению узел. Свои патроны и гранаты давно кончились, отделение уменьшилось до четырёх стойких гвардейцев, убиты: Касалапов, Шабаянц, Курдюк, Бузажи, Докучаев, Календия, Сачков. Ещё живые, воюют немецкими автоматами и их гранатами, трупы убитых немцев оставляют красноармейцам оружие, табак, галеты, шоколад. В доме вдруг всё затихло, люди угнетённые терзаниями перестрелок, с наспех перевязанными ранами, измученные бессонницей, сели в круг, закурили …и уснули, не докурив немецкие папиросы. Опасливо пробравшиеся через разбитые окна хищники, расстреляли спящих гвардейцев. Убитыми лежат навсегда уснувшие герои, мёртво слушают близкую орудийную канонаду; они выполнили главное задание воины – приблизили победу.

В небе над Берлином властвует краснозвёздная авиация, крестовых самолётов мало, почти невидно. Мосты через Шпрее взорваны, может нашими бомбардировщиками, а скорее немцы их подорвали. Один мост уцелел, и все стремятся через него проехать; указателем обозначено - не более двадцати тонн! Это не наши мосты, превышать груз опасно, техника соблюдает интервал. В других местах мутную реку форсируют на лодках, катерах, плотах, прокладывают понтонные переправы. Огненные языки пожаров с обеих сторон реки, лижут разбитые стены домов, мрачно освещают развалины зданий. Тусклые огоньки шарят по всей длине обжатой гранитом реки. Трещат горящие балки близких домов, ослабевают стены под грохот ожидаемого утра, лопают выстрелы перекалённой черепицы, падают головешки и горячие камни.

 Рассветает, но такое тёмное утро видят только те, кто штурмует Берлин, нельзя разобрать установилось ли на небе солнце. Какой-то тускло-багровый диск над городом, окутан плотной стеной дыма и пыли. Ядовитая гарь врезается в глаза, голова сдавлена обручем гнева. Настроение солдат переплавлено в снаряды, гранаты, пули. Два ефрейтора интендантской службы обязаны доставить закрепившимся на западном берегу гвардейцам горячий завтрак. Им некогда ждать, они связали три чёрные, с торчащими костылями пропитанные гудроном шпалы, погрузили термоса на свой плот, и уверенно гребут досками на тот берег, их дело накормить людей. Первыми по мосту промчались танки, за ними двинулись орудийные расчёты. Фаустникам удалось подбить одну из пушек на середине моста, убиты бойцы арт-расчёта, две лошади лежат парящими трупами; путь по мосту перегорожен. Сапёры получили приказ незамедлительно расчистить проезд. Под огнём различных калибров вражеских снарядов и пуль, проходчики пробираются к разбитой пушке, вода кипит от града падающего свинца, фырчат болванки, свистят осколки, мост утонул в галдящем безумии.

 Мёртвые лошади сброшены вниз. С тяжёлой пушкой сноровисто борются пятеро ещё живых солдат: Гриша Фиалко, Семён Гырбу, Ромазан Ситдиков, Ваня Рыткевич, и Виктор Чернышёв. По-разному раненые, отчаянными усилиями, они хватаются: за колёса, дуло, сошник - опрокидывают покорёженную пушку в реку, …и остаются мёртвыми на мосту. Огневые точки немцев подавлены танкистами и артиллерией, рухнули стены больших зданий, откуда палили пулемёты врагов. В рассеявшемся на миг дыму блеснула мутная полоса дневного света; по мосту снова гудят моторы тяжело нагруженных автомашин, проходят установки миномётов, ползут орудийные тягачи, и колонны пехотинцев тоже пошли по мосту. Тела погибших артиллеристов и сапёров перенесены на землю для того, чтобы глядящие напротив дети знали, как их отцы славно сражались за Родину.

- Учитель, я тоже хочу принять участие в штурме Берлина, как-то охота знамя победы где-нибудь над облаками поднять, - Карлига осмотрел всех и смутился, - а что тут такого? Конец всякой войны -  это начало нового перевооружения. Мир пересыщен лишними людьми, придётся в будущем что-то показательно переделывать. 

Мощная техника сосредотачивается на штурм главного фашистского храма – на рейхстаг. Серые угрюмые дома с битыми оконными стёклами выставляют белые простыни, белые флаги; просят батареи не ударять снарядами их стены, они просто не успели снять с фасадов «непобедимые» фашистские призывы. Из подвалов вылезают хмурые подавленные пожилые немцы и много немок, гражданские люди перешагивают трупы своих солдат, обходят застрявшие в развалинах разбитые немецкие танки, обгоревшие машины; жерла опрокинутых пушек опасливо переступают. С чемоданами, мешками, вязками, идут бережливые столичные горожане, толкают двух и трёхколёсные нагруженные велосипеды, мамаши катят детские коляски; все в белых повязках, с белыми лоскутами на груди. Идут сплошным потоком те, кто не дождался от своих мужей и сыновей: московских норковых шуб, енотовых панталон, больших нарезов русской земли, червонных золотых украшений, и постоянно обновляемых восточных работников. Они напугано выдавливают тяжёлую понурую улыбку победно входящим в их город, идущим навстречу, обыкновенным русским солдатам.

В Тиргартенском парке, недалеко от рейхстага оборудован постоянный бивак для наблюдательного аэростата. Стрелка высотометра показывает восемьсот метров, город как на ладони. Наблюдатель с биноклем, по телефону из гондолы, координирует прицелы орудий и бомбометания самолётов. Два истребителя постоянно кружат над аэростатом, охраняют надутых воздухоплавателей от немецких штурмовиков пытающиеся помешать наводке огня на имперскую канцелярию.

 Артиллерия хорошо отработала отведённые снарядам минуты, огонь врага подавлен, на время смолк, наблюдателю можно отдохнуть. Спускающаяся корзина уже почти на земле, видно как довольный капитан Кириченко продолжает привычно наблюдать плавающий по приближающимся верхушкам деревьев парка щиплющий дым; вдруг что-то щёлкнуло, пуля снайпера из высокой сосны, насквозь пробила голову капитану, он уже ничего не наблюдает, на землю мёртвым опускается.

Жизнерадостный тавричанин, гармонист Ваня Ангелов, с катушкой за плечом связь прокладывает, свист пуль мимо ушей для него просто музыка, идёт по улицам Берлина, словно в Лозоватке со своею гармошкой на вечеринку спешит. Когда шарит по разрушенным домам, всегда одеколон выносит, любит густо душиться, вдруг девушку подходящую подкараулит. Приходится умерять изворотливый пыл, больно юркий. Он ещё аккордеон подобрал, гармонь привычнее, но шуточные песни под сто двадцать басов красивее ложатся. Ангелов перекатами крутит нитки голосистого провода, бьющие из развалин пулемёты ему нипочём; видит, как немцы едва улепетнули из дома рядом, некогда по ним стрелять. Связь - важнее жизни! В подвале горящего здания спрятана вторая полная катушка особо прочного провода, Ваня нырнул в пламя за катушкой, …и здание рухнуло. Огромный столб пыли, дыма, и огня, взметнулся в небо, Ваню с собой забрал.

Лейтенант Александр Заганский четвёртый год воюет и ни одной раны на теле, ранено его сердце, фашисты в овине заодно со снопами ржи, в назидание партизанам, и по расовому признаку, сожгли живыми его жену и детишек. Лейтенант смотрит как молодая щекастая немка, в жёлтой плюшевой жакетке, сносно объясняется по-русски, вставляет и свои немецкие слова, просит майора Мешкова помочь вывести из подвала горящего дома прятавшихся там женщин с детьми. Заганский барабанит пальцами по опрокинутому фанерному шкафу, коверкает сквозь зубы враждебный говор.

 На втором этаже сто раненых солдат, их надо срочно эвакуировать в госпиталь. Выше человек пятьдесят автоматчиков, они не желают сдаваться, немка хочет спасти их погибель, настаивает, что лично уговорит смертников сложить оружие. Пальцы лейтенанта убыстряют игру, сильнее стучат по дереву, на его лице нервно дёргаются мышцы, глаза прищурены и озлоблены, губы сжаты. Наглая фрейлейн! 

- Лейтенант Заганский, - приказывает майор, - проводите фрау в дом, пусть попробует уговорить гарнизон сдаться, не то мы выведем женщин с детьми, эвакуируем раненых, и взорвём здание… 

Двое часовых взрывают замок низкой металлической двери, из подвала по громкой чугунной лестнице стали подниматься женщины и плачущие дети, часовые помогают им выходить, указывают дорогу отхода в тыл. Девушки санитарки носилками выносят раненых немцев к подводам и машинам с красными крестами. Лейтенант с немкой скрылись в верхних этажах здания.

 Через время Заганский вышел сам, майору доложил, что абверовцы пьяны и не желают сдаваться. Окруживших его красногвардейцев стал угощать пахучими розовыми сигаретами; возмущается: до чего немцы мрачный народ, и немки тоже все холодные: хоть бы раз охнула, молчала всё время как незаряженный пистолет, никакого аппетита не почувствовал; если любить женщину то только своей нации. И дальше пошёл хвалиться, всем рассказывает, как через девять месяцев Берлин обрадуется его подарку.  

…Через девять часов Александр Заганский, без ремня и погон стоит перед военным трибуналом, он трудный характером человек. Щекастая немка подтверждает, что именно этот офицер изнасиловал её в горящем доме, допил бутылку итальянского вина, и вынес из пустой квартиры серебряный портсигар с дамскими сигаретами.  

Решением армейского трибунала военного времени, насильник, мародёр и пьяница Заганский приговорён к расстрелу. Приговор исполнен без отсрочки, нет времени разбираться, Первое мая подпирает, время рейхстаг  штурмовать.

Желание добить фашизм было настолько решительным, что люди потеряли грань различия жизни и смерти, каждому живому казалось странным, что он ещё не убит. Предстоит брать рейхстаг, это тебе не вчерашняя Моабитская тюрьма, при взятии которой особенно усердствовали бывшие зеки. Рейхстаг это конец всей тяжёлой кровопролитной войны. Сосредоточенность военного металла и живой силы не знает числа. На подмогу, для быстрейшего взятия главного здания фашизма, сброшены на парашютах моряки из Жданова. Без опыта уличной борьбы, не имея нужную сноровку, они тут же вступили в бой, отчаянно дрались, и почти все погибли. Огромное мрачное серое здание рейхстага окружено траншеями, все окна и двери замурованы под бойницы, здание выглядит страшнее, чем тюрьма. Ураган сплошного огня всех артиллерии не уменьшает потери атакующих последнюю крепость фашизма. Связь часто прерывается, и некоторые части бросаются вперёд без приказа, им кажется, что приказ просто не дошёл до них. Ни один приказ не справится с состоянием, которое охватило штурмующих людей. Именно поэтому лейтенант Шубин со своей ротой пошёл в атаку на рейхстаг первым, оторвался, потерял связь с батальоном. Завязался тяжёлый неравный бой, на выручку товарищей бросились остальные две роты. Чтобы гаубицы не били прямой наводкой по своим, красноармейцы дали знак, выставили в окно первого этажа рейхстага красную парчу. Немецкие самоходчики выкатили пушку и стали бить по штурмующим бойцам. Командир третьей роты Николай Якимович подполз к самоходке, из вороночного укрытия подбил её противотанковым ружьём и расстрелял всех выползших из горящей брони фрицев. В бою внутри здания, гранаты имеют решающее значение, Якимович, поднимаясь по межэтажной лестнице, упал пронзённый наглыми пулями, в руке сжимал последнюю свою гранату; в фашистов дослал её, друг Николая, Саша Скуратов. После боя друг настоял похоронить командира на возвышенности, откуда было видно красное знамя победы, рота дала прощальный залп, а внизу понуро медленно шла колона обескровленных пленных гитлеровцев. Единственной матери Николая, бойцы послали армейскую газету, которая рассказывала что Якимович погиб со штурмующей яростью на лице; химическим карандашом печатными буквами дописали на полях газеты скорбное и гордое послание о доблестном подвиге и геройской смерти сына.

Старуха одна осталась на всём белом свете, сруб перекосило, печка к весне совсем развалилась…

Старый небритый пехотинец, овладевший всеми, уже ненужными приёмами уличных боёв, постелил плащ-палатку и полулежит, о чём-то думает, ухмыляется: нет, говорит он сам себе, немец не тот народ, которому можно сказать слово. Смотрит на дымящие развалины рейхстага, ветер всколыхнул подзол, и поплыло чёрное облачко по пустым завалам улиц. В готических буквах немецкой газеты, завивает солдат самокрутку из немецкого табака. Непонятно кто он по нации, усы вроде как русские, от табака порусели. Стоит какая-то непривычная тишина, в ушах заунывный писк, с сердца свалилась тяжесть многих сотен пуль и осколков которые прошли мимо него. Он понимает, что кровопролитная война окончена, как-то не верится, что всего только неделю назад штурм начинали, …и уже всё. Ни одна армия мира не в состоянии так слаженно и самоотверженно сломать неприступную крепость из камня, бетона, снарядов, водных преград, бесконечных завалов, рвов, и миллиона озверевших фашистов. Какая-то скука в его душе закралась, унынием дышит чужая остылая земля. Пора идти домой.

- Учитель, этих детей невозможно больше удержать, они идут на штурм стены, будто Берлин виноват их сиротству. Фашизма ведь больше нет, а они насторожены, неужели нацизм прячется в чуждых головах и каждые сто лет возрождаться снова будет? – Черес замолк, а раз такой молчаливый человек сказал мысль, он уже её не забудет. - Слышите, как дети громко кричат.                              

- Мы хотим, чтобы они были нашими отцами! - восклицают покинутые судьбой Детские дома, все бросаются на живую стену, разбирают фамилии и имена своих оживших отцов, хватают их защиту, несут бессмертие родства, передают в предстоящее время память тех, кто погиб в последние три дня войны. Погибшие солдаты продолжают жить в родившихся для непобедимой памяти детях. Настал долгожданный час, брошенная в бесприютное одиночество участь, находит своих отцов, пишет фамилий и отчества, которые им оставили ожившие войны, с их портретами детдомовцы убегают в бессмертный полк. На лицах солдат улыбка сбывшиеся надежды - будут продолжать жить в детях, ради которых погибли. Они передают стук своих возродившихся сердец, и вечно будут любить живое наследие Родины.

Замшелые наросты стены шумно падают вниз. Гранитные пробоины смелой будущностью спешат зарасти.

- Никого нет! Где все?

- В Бессмертный полк влились.