Глава 36. Покрова писателей.  

- Невероятный восторг, какая-то взбудораженная спесь,  Учитель, кажется, мы здесь были, а толпа, что прежде тут блуждала, как-то тоже обновилась. Неимоверное количество новых людей и, похоже, все бездельники.

 Трудящееся население, напрягаясь умом мозгов и силой мышц, создаёт неслыханные совершенства: дробит камни, перекрывает реки для сугубо социалистической электрификации, беспрерывно работают проходчики под землёй - рубят уголь и гранит, тревожат жидкие недра; миллионы, занятые урожаями полей возделывают почву, наполняют закрома зерном; стараются для воспроизводства новых поколений. Скоро близкие планеты захотят дружить с Землёй, усиленно все преображаются: космос, квантовая физика, пищевая химия, озолочённая электроника, - кипит ум, предназначенный для усмирения и развлечений лишнего население. Каждый год земля напоминает о возможном повороте мирового развития: просыпаются спящие микробы, извергаются давно затухшие вулканы, смещается ось Земли, планеты галактики рассыпаются, кипящие лавы омертвляют сочинённый мир. Великую тоску предвещают последние времена, а эти писари как научились пять тысяч лет назад колотым камышом обозначать звуки в глине, царапать стены пещер, соединять слоги иероглифами и рисунками, так и продолжают составлять изречения из наслышанных слов, которые не они придумали. Народы на протяжении тысячелетий старались, изобретали и слагали назначения произношений для невидимых намерений, ввели для всех вещей личные названия; установили понятия, украсившие назначения познавательных самочувствии, необходимые для любовных и других природных развлечений. Люди держали в тайне свой язык, скрывали от соседей звуки речи, порой, близкие селения не слышат друг друга. А эти рассказчики, пользуясь уже придуманными словами, не имея никаких прав на изобретенные словесные предложения, составляют большие и малые повести, - сочинителями себя называют, а всего только - природе подражают. Кому это нужно? Даже наименование придумали этому отвлечённому явлению, назвали: «поэзией горящей свечи», якобы свет души очищают. Сами, конечно же, ничего вещественного не создают, первообразами пользуются, пересказывают чужие толкования, и тут же хотят слышать восторги своим словосложениям, чтобы непременно все читали написанные ими книги, да ещё требуют плату за пересказ не своей мысли. Неслыханная наглость. Никакого продвижения и развития оглашённых событий. Великие словотворцы ещё в древности создали превосходные: идиллий, притчи, эпосы, поэмы, оды, басни, сказания, - их вполне хватит для личной жизни каждого. А они всё сочиняют, наполняют книгохранилища писаниной, какие-то новые очерки и фантазий пишут, романы придумывают; побасенки, суперстихи, детективы, - всякий словесный вздор новому времени выявляют. И всё это празднословие вовсе никакое не писание. Кому всё это нужно?! - только жизнь людям портят лишними напоминаниями! Понасочиняли столько, что всему человечеству со всеми электронными мозгозаменителями невозможно будет перечитать составленное излишество. Все давно от них устали, а они всё пишут, душат волю ума! Безостановочно стараются вместиться в вечноцветущий райский сад, где места для них давно нет. Надо запретить сочинителям писать предания и проповеди, хватит, наслышались всяких прикрас и пустых речений. Свеча давно потухла. Пора пещеры разрисовывать.   

- Ты не прав Пропадит, как-то можно нескольким поэтам разрешить извлечь неводом: «Сказку о рыбаке и рыбке», или басню «Волк и ягнёнок» повстречать, - себе такую в жаркий день, тут польза бесспорная, такого в жизни видимо-невидимо, всем это общеизвестно. Взяли, да и перевели бы эти басни на единственно разрешённое международное высказывание, разрисовали бы комиксами для лучшего понимания событий, в которых живут сказанья. Глядишь, народы не стали бы тратить деньгу на ненужное познание чужого языка. И некоторым достойным людям нашлось бы место, куда спрятаться от безумия мира. Россия велика, - а притеснённых за её пределами не счесть. Мучаются - несогласные присными вымыслами. .

- Это же тоска неприглядная, стоит кому-то из писателей соединить себя с текущей политикой, тут же начинают разваливаться их поэмы и романы, односторонняя подавленность выявляется. Лучше религию описывать, там нет прегрешений, все святые и все терпящие обиду угнетённые, скорое пришествие ждут.    

- Угнетённые?.. – пусть сами и освобождаются! Человечество не переделаешь; освободишь - не так поймут, ещё в покорении обвинят. Не стоит установившуюся утерю постоянных волнений переводить в выверенные числа. Тут же оскорблять начнут.

-  Или, вот тоже, сидят за столом, спрятались в углу эти двое, а ни для кого не прикрытие их деятельность, хотя и задвинуты вдалеке выдающиеся творцы нашей последней истории. Беспрерывно читают чужие рукописи: один, тот самый пролетарский писатель; другой, оскорблённый поэт своей юности и большевистской эпопеи. Оба с усами! Трудом невероятного усилия, эти механики вращающихся похождений людей, создали из пишущих мастеров, не имеющих звания сочинителей, даже грамоту незнающих, - такой себе Союз Писателей: - обрамлённый платиной и серебром времени. Золотой век слов уже занят. Одно серебро осталось.

 И что, кому-то это помогло, что они от этого выиграли? Одни расходы, из-за лишних переплётно-артельных затрат, десятки толстых журналов с миллионными повторами, сотни тысяч на всякие гонорары и премии, всех на довольствие установить - тоже деньга немалая. Ведь производительным трудом ничего не вырабатывают эти затворники, только сочиняют, имеют право на чернильный вымысел, кляксы ставят, пустословия пишут, развелось их видимо невидимо. А народ всё читает. И напрягаясь, одновременно строит социализм!

 - Вот именно, пописывают, что в голову взбредёт. Журналы всякие толстые жирно у них конкурируют - спешат первыми напечатать нечто небывалое, вдруг это понравится большевицкому поэту, он ночами, скрытно перечитывает написанное, ничего не упускает. Тоже непризнанный творческий труд. Что, у него других дел нет? К тому же ежегодно незаслуженные ордена правым и левым раздаёт. За такое совершенство – приписали эпохе несостоятельность и репрессии, боятся, чтобы уроки не выучивали.  Вот такая себе путаница в правящих мозгах. Надо кое-кого всё же репрессировать, а то без приключений скучно жить, много незаслуженных даром выдвигаются, барствовать приходят, а мы – корми их и их жён.

- Был период, когда невиданную эпоху славили неподдельные творцы. Высмеивать время - удел выползающих, стараются без конца, а толку ни какого, ничего у них не выходит, не тот размах.

При жизни величинами дельцы эти гремят? Через полвека назовёшь, от силы десяток наберётся, и остальных вовсе нет. Без толку кричать, - пропали.    

- Взбрело тебе в голову Первоход, про протоколы эти рассказывать, наслышались речитативных благодеяний, миллионы казнённых поэтов и писателей канули навсегда. В Яму и Лету всех зарыли-уволокли, откуда возьмутся явные, когда они преждевременно умерщвлены? – Птенец смотрел по сторонам, искал, кто поддержать решится; сомневается, не занизил ли число расстрелянных. С тех пор как ему навсегда вправили гланды, он разохотился безостановочно произносить утверждения сверхсовременные. - Правильно, - говорит, - делает ныне царствующая особа, отделил себя от зловредных писак, задвинул подальше бедноту лапотную, состоявшуюся поэзию отсёк. Имеет опыт. Разведчик. Откупаться от продвинутых умеет. Сам он личность столичная, на стихи и басни не покупается, не герой романов. А все, - спешат с ним объятия и встречу объявить.

- Пусть, даже как-то никого за стихи не удалял из журналов и газет тот самый большевистский поэт, больше того - оберегал пишущих от незрелой ереси. И что?! - они первыми поспешили его объявить тираном своих слабых сочинений. Придумали: больше тысячу букв, не печатать в газетах. Боятся разоблачения.  

- Правильно! Нечего! Сами разберутся, на это есть опыт внутренний, - каждый как хочет бесится негодованиями. Как ни старались благородство поднять те двое усачей, всё одно их притеснителями передовых сочинений объявили. Народ устал. А этот что на виду, - хитрец, силён недрами земли и человеческим материалом. Капитализм утверждает, богатых возвысил, своих оберегает, дворцы строит. И весь мир ему завидует!

- Отдал поэтическую молодёжь на откуп ожиревшим словесами чужими, делает вид, будто бы заботится о дарованиях, высчитывает свои будущие заслуги, а в строфах его нет. Беда, она тихо подкрадывается. Глядишь, через время, - некому будет слово сказать. Быстро все забудут. Порядочных мало. Нет иных выдающихся, а откуда возьмутся, если власть, только и жирует, прошлыми писательскими достижениями хвастает свои богатства.         

- Действительно в этом отклонений столько всяких вместившихся: жирных, усреднённых, и даже сочинительством худых, а ещё есть и такие которым вообще не место тут. Никто никому не указ, что хочет человек то и сочиняет, пропали славные времена. Кто себя вольным объявит, чтобы указывать роскошно-вместившимся, они на своей службе, чужие мысли им не нужны. Ещё и откуп требуют у буржуазной власти, обворовывают всех без спроса, а мы снова подавай им обманутых и всё мировое информационное пространство тут же одновременно. Они есть!- а другие не существуют.

- Вон, рядом с царём сидит известный расслабившийся от изобилия пищи: поэт, писатель, критик, - указатель царю, - управляющий текущей литературной околесицей, герой новой кремлёвской эпопеи, выдающийся иностранный агент - возница мечущейся братии, похож на одного знакомого, ну прямо Зильбертруд вылитый. Расселся вальяжно, выставил ЖД и трудится, вообразил себя знатоком мировой литературы.

- А он и есть знаток, - согласился с существующим противостоянием Спотыка, - если кто иной хотя бы наполовину такого литературного образования имел, точно не смог бы ничего своего написать, списывал бы без конца досягаемые мировые недостатки.

- И правильно, кроме него, некого больше усадить в эту самую царскую колесницу с отсекающими мечами в колёсах поэзии.

- Ещё бы, иметь такую маму – языковую учительницу, - каждый сделается знатоком словесной передовицы. Моя мама всего обыкновенная крестьянка, - похвалился Полова, - она меня учила огород пропалывать, землю любить, повилику различать, от заглушающих растений культуру чистить. Любить землю без сорняков, - значит любить Родину! Поэзия такая, не всегда в рифмы нуждается.

- Полоть сорняки - что-то одно, а любить то, чего нет, - это другое.  Полова, ты как всегда крутишь, ковыряешь восторженную бессмыслицу, ходишь довольный догадкой, а потом сам же утверждения ненужные создаёшь, а их вовсе и не существует. Твои испарения, словно облака по бело свету плывут, клубятся и растворяются на глазах.

- А кто тот приунывший, худой лицом оскорблённый человек. Что такого натворил, почему сидит в одиночестве печали.

-  Ничего невиданного, написал такой себе роман ДЖ, жизнь страны описал, и всё такое. Большевицкий поэт за спокойное произведение присвоил бы Пастернаку очередную главную премию, а чудик Микита и заслуженная учительница партийной школы Нина Хрущёва, подняли такой несуразный вздор и гвалт, чисто позавидовали писателю, вынудили отказаться от неважной, какой-то там, обозначенной шведскими неучами, премию.

В знак согласия с ним, отказался от буржуазной премии и Жан Поль Сартр. Вот они, вдвоём с Шолоховым обсуждают эти сопоставляемые противоречия. Сартр советует Шолохову не отказываться от премии, трое русских отказников подряд, это невыносимый позор для западающих европейцев. Там каждый, не может отказаться от стакана вина, или какой-то сваренной сосиски, а эти русские отказываются Швецией владеть, никак о Полтаве забыть не могут.

 - Договорятся, они ровесники века, найдут межу отделившую восток от запада. Их окружили многие видные писатели, и каждый в душе отказник: сам Вася Шукшин, и Довлатов, и Кузнецов, и Твардовский, и Гамзатов, и тот же Тарковский, что перевёл запрещённые стихи Сосо-Кобы. Много поэтов, открыто смотрят на мир, по глазам видно, согласны с превосходной, восходящей несовместимостью отношений. Не то, что Бен Гурон, тоже деятель великий, принялся проклинать Пастернака за то, что себя евреем не признаёт. Откуда человек знает, кем обязан себя признавать, может его славянские предки из Хазарии, устоялись на время в иудаизме, а все хазары, что христианство избрали, русскими зачислены, запутаешься выяснять кровь; выходит личность не имеет право изыскивать свои родовые истоки. Тоже, такой себе корнеплод выволок из-под прилавка воссозданного когната, - прямо с колхозного привоза достал.   

- Уйдёмте лучше отсюда, а не то потеряемся от излишества мыслей, что отмечены в свитках. Пройдемте в цветастую арку, там какая-то  гнутая полоса ярко светит другим звёздам, а может всё та же, да стухла цветами.  

На большой арочной дуге похожей на весеннюю радугу, большими разноцветными буквами нарисованы призывы, требующие признание текущего порядка, воображаемой словесности, и особенно знаки цифрового утверждения.  Доска «Мирового писательского усреднения», похожая на «Доску Почёта» - сворованную из прошлого строя, греет радужными цветами. Красуются нарисованные из рубленной жухлой соломы новые портреты невиданных печатников с отличительными, беспрерывными знаками препинания в глазах. Пламенеют переливами пухлые щёки, и твёрдые лбы утверждают, что решительно укатали прошлую культуру; для продвижения устоявшейся чернильной слякоти живут, для личного превосходства восклицаний над вопросительными символами. Тут же, каждый из пишущих подписантов поддержавших разгром некой Думы, держит двумя руками свой личный восклицательный знак. Гордятся люди пожаром над рекой Москва, - горит судьба страны, падает сажа хлопьями в воду, хоронит усталых бунтовщиков. Восхищаются герои дня обкомовским громилой и пьяницей, который пришёл укрепить превосходство подельников над дарованиями задвинутые в глухих закоулках, недоступны предстоящие титулы и состояния. Скоро чипами утихомирят всех несогласных. Обогащённые литераторы, подражающие последним достижениям искалеченного мира, взгромоздились над переживаниями детей сочиняющие стихи о журчащих ручьях на устаревшей бумаге. Все лицемерно умиляются простотой обворованных деток, которым запрещено зреть волнениями грозные потоки мировых водопадов.

- Мы сами! - не раз такое обозревали! – крикнул Пустельга.

- В центре сочинённых произведений, на «Доске мирового усреднения», ужались люди с желанием не стеснять последнюю составленную из жухлой соломы рядом составленную картину: «Роскошное подношение царя-дарителя, выдающимся сочинителям предстоящего века». На картине неизвестный царь, в такой-то век, вдохновлённый славным учёным котом, лично устилает золотые цепи его лапам, и ещё атласное знамя с цветами французского флага подкладывает. Призывает Россию двести лет каяться за убийство французского национального поэта.

 Этот превосходный автор, в знаменитой поэме, заклеймил «доблесть русского офицера специальных космических войск Тесданта, преодолевшего невыносимые засеки из уложенных мёртвых эмигрантов и, отторгнув неприличие подглядывающих розовых глаз, проник в огороженное имение с тайным дуплом, из которого гудела мировая слава великого ваятеля французского слова. И просто так, из-за несогласия с сочетаемыми рифмами, застрелил француза по конкретному заданию тайного русского руководства. За такой подвиг Тесдант произведён в генералы, и зачислен пожизненным пэром всех предстоящих выборных русских дум». Очень критическая поэма, изяществом её смысла восторгается весь рыцарский мир.

-  Позор России тут очевиден! - согласился Птенец.  

- Но поскольку на картине отсутствует языческое наклонение, - неожиданно встрял Черес, - всё же, кроме французского флага под лапами кота, где продолжение великого наследия и само превосходство, стоит водрузить над радугой небес, красное знамя с серпом и молотом! Надо вернуть Наследнице законное Красное Знамя! А то из-за французского флага нас на Олимпиаду не пускают.

- Только без бывших последних партийцев! - вдруг снова заложенным молчанием опозоримся.   

- …Что такое, куда мы провались? Похоже, попали на станцию ещё не достроенного метро, вот она свирепая картина подземелья, вырубленная в цветной нестираемой слюде. Греет мозаика, которую высекли из радуги истории: «Нестор Махно беседует в Кремле с Владимиром Лениным» - прославленный анархист объясняет заброшенному марксисту преимущество безвластия, приветствует перехваченные у большевиков оранжевые цвета новых мировых революций. За это Ленин, объявляет Махно первым краснознамённым орденоносцем и предвестником всех будущих восстаний.  

Рядом ещё более яркая историческая картина усыпанная греющими алмазами: «Матрос Железняк упраздняет Державную Раду» - рослый сильный моряк, перепоясавший тельняшку пулемётными лентами, видит то, чему предстоит быть вечностью. Автоматом Калашникова с высоты положения указывает, как сильно устала рука караулить никчемное собрание.

- И тут же другая ещё не состоявшаяся картина: «Командир батальона Яростный упраздняет зарвавшийся квартал со скрытым, замазанным номером».

- Так, то может карандашами нарисовано, это кажущееся искажение, а вот совершенно живая, не писаная картина, - Спотыка смотрит на диван. Всё тот же представительный кот-поэт спит. Вокруг научно подтягиваются другие коты, знают, чью сметану едят? Лежит поэт в кресле, валяется сытый кот на загнетке тёплой печи, постоянно мяукает, чтобы не забывали хозяева подмаслить состояние горла, виляет хвостом.

 – Похоже Полова, ты больше Железняка устал, вставляешь несуразные мысли воображаемых котов без всякого на то понимания, какая в голову взбредёт мысль, ту и объявляешь передовой.

- Это ничего, вот вижу, пустует место ненаписанной главной картины: «Свирепый скандал новой думы с мировым правителем».  

 - А кто тот посеребренный твёрдою красотой писатель, - спросил Алтын, - такое впечатление, что сейчас встанет из-за стола и начнёт разоблачать отвратительную причуду наступившей беды, устроит разгром незаконно заползшему на трон жуку, такому себе Никитке Годунову.  

- Наследник тех двух усачей А. А. Фадеев! Молодая Гвардия, что восстала из глубины шурфов, среди ночи, разбудила писателя. Неприличными сочетаниями трезво кроет серое вещество и негодную сырость слякотного партийного мозга. Хрущ, от припадка негодует, для маскировки в пыли валяется.

- И что?..

 - А ничего приличного, через два дня после скандала, Фадеева застрелят на собственной даче. Для оглупевшей власти - убить писателя, это обычное решение творческого вопроса. Таково заключение истории.

Вот-вот, вижу: Олеся Бузину тоже убили. И тишина. Никого не слышно.

- Почему неслышно? Проханов ведь выжил, - смело стоит в центре выросших славных писателей, - дула предательских танков направлены на всё его творчество. Смелым словом сдунул писатель залезшего на танк обкомовского секретаря перекрасившего чадные волосы. Рядом с Прохановым, наголо стриженая голова рослого защитника пишущей молодёжи, - писателя долго ходившего в люди и ещё не написавшего свою самую главную книгу. Возвышается всем известный товарищ Захар.

 Тревожно, сдержано смотрит на безобразия, другой молодой писатель, идущий по жизни с двенадцатью апостолами, - он за двенадцать мгновений выявляет любую возмутительную несправедливость. Правда, говорит, что за двенадцать минут сможет сделать скворечник. Такое следует простить, всё же он не Христос, - не столяр и плотник.

- Премного выдающихся, и всё больше появляются, пора выходить, мы их не знаем, - заволновался Спотыка, - вдруг радуга рассеется, потерям местонахождение, не выберемся...  

- Вот именно. Пишущие постоянно мешают нам. Совершенно лишние!

-  Как тогда быть?.. – спросили откуда-то из серебра века.

  И свеча потухла.