Только - Он!       

Кроны деревья быстро оголились от листьев, тонкие ветки настороженно одиноко свистят под обледенелым, острым пронизывающим ветром. Временами усиливался сердитый мокрый снег, леденеющая влага гладила скользкую землю, и никакая одежда в сырой холод этого скучного, унылого времени не защитит от промозглой стужи уже наступившей слизкой, изменившейся буджакской зимы.  

Симон Симонович, совершенно не ощущал лютую остроту влажного холода. Разогретый весёлой музыкой дня, и дующим теплом в укрытии внедорожника; он вышел из квадратной машины без шапки, без пальто, и уверенно прошагал запустелый двор; скрытая в будке собака ни залаяла. Вошёл в дом без стука, резко открыл дверь.  

- Ухх, вспугнул меня! Симон ты?.. - старуха перекрестилась,

- Тоже только вошла в дом из мокрой стужи двора, ужас как резко поменялось небо, - женщину больную проводила, приходила баяться бедная. На голодное сердца - ворожбу ей вложила. Три дня на одной воде походит, и сразу оправится от недуга, усыхающим сосудам мягкую упругость вернуть надо.   

Симон Симонович весело оголил золото зубов:

- Всё знахарствуешь?

 - А как же, идут люди, искривление костей вправляю, пуп заворачиваю, шарики ртути из градусника даю проглатывать – стреску прогоняю.

 Доктора приходят у меня учиться! Я как показала канаты, на которых подвешиваю больных вниз головой, один врач из тех, что приходили меня проверить говорит остальным: она прикрытые сердечного клапана умеет откупоривать. Мне в частной больнице кабинет хотели давать, такие как я, - медицине не хватают.

 Недавно, рядом с одним кумом одну свадьбу сидела, такой парчой шёлка ошарашили, - два платья пошить хватит. Мальчика одного на ноги подняла, внесли его на руках, а сам вышел…

Пришёл со своей невестой меня на свадьбу звать, говорит ей: видишь бабу Кину, она тебе осчастливила, мужа твоего спасла, не будь она, ты бы не имела мужа, целуй ей руку. Просят, умоляют: баба Кина без тебя свадьбу играть не будем, если ты не придёшь, - свадьбы не будет. Пришлось мне идти.   

- А я тётушка, - я! по важному делу к вашему сельскому Голове заехал, хочу винзавод здешний купить, все винзаводы района моими будут, он деляга, аж в обед будет, дай думаю, зайду, заодно проведаю лельку.

- Проходи, проходи, а как же… - старая вытерла руки о фартук. Увела гостя в большую тёплую комнату: - Вот, только печь протопилась, буду калачи выпекать, раздам за Ликову душу.

- Что разве дядька умер? – удивился Симон, он сморщил лицо, цокнул языком, совсем запоздалое сожаление показал.

- Ого…у, три года скоро, да простит бог его согрешения, - старая перекрестилась, - и с ним нелегко было, а без него совсем одиноко.

- Я уже пять лет как не был тут, а часто мимо проезжаю, - Симон сел на топчан. - С тех пор как мои старики умерли, мне нечего делать в этом селе.   

- Как так? Ты смотри! У тебя же здесь вся родня.

 - Родня?! – Симон многозначительно зоркнул на тётку. – Родня? Что мне дала эта родня, чем мне помогла? Я сам себя человеком в обществе установил! Большим начальником стал, может, министром даже буду. Что, - наши старые разве меня выучили?! Сам образование добыл! Чужие люди из заввинпункта, в главу посёлка меня подняли, с чего и начал; тут бы ни за что не избрали. Знаю здешних, - бараны все, на кого сверху укажут, за тем и строятся. Все наши – стадо! Это не Европа.  Думаешь, так легко было возглавить целый посёлок, к тому же, я ещё и помощник депутата. Воруют, хулиганят, своевольничают, и мне одному усмирять всех приходится. Как только я стал главой сельрады, мгновенно порядок навёл, правильно перестройку я понял, умею построение делать. Всех бездельников сразу постепенно вывел, думают, - пай получат?!  Как бы ни так! Я сам землю раздавать буду, уже не будет то, что было. Колхоз закончился, а то стали урожай прямо с полей утаскивать, - всех переловил, всем дорогу перекрыл, весь транспорт конфискую! Земля в моих руках теперь, я ею распоряжаться буду! Меня очень сильно тут в районе ценят, и я не подведу. Мы теперь будем властвовать! Пусть батраки знают своё место, установлю им норму нужного поведения! Везде - Я!

- Не надо так лелёк, - замотала головой старая, - заведёшь врагов себе, самому ведь приходилось с поля утаскивать когда тут жил, что не помнишь сколько раз, тебя «баяла за страх», всегда говорила: идёшь с колхозом счета выводить, два стакана сотрясённого вина пей для уверенного сохранения настроя. 

- Тогда незрелым существовал ещё, теперь всё, социализм перестал быть. Сколько захочу, столько имения себе выделю, я распоряжаюсь всем, мне из далёкой Португалии привезут, что мне нужно, они на нас похожи видом, - Симон завертел языком изнутри дёсен, ногтём мизинца почесал зубы, углы губ протёр. – Я теперь над всем депутатствую, всё подо мной, двери района ногами открываю, я раньше всех спустил красное знамя; сине-жёлтый прапор поднял, быстро мы свалили ГКЧП. Я один в районе таким твёрдым руководителем выявился. Все очень сильно меня ценят! Я тётя,- везде! Меня министром скоро сделают. Я за частную собственность!

… И бабка подскочила: - Ух, ты, забыла печь прикрыть, пусть с нагревом устаивается, - она влезла, в под топки.

Симон встал, подтянулся, подошёл к висящему меж окнами зеркалу, облизнулся, погладил выпирающий живот, двумя пальцами уколол подбородок, сказал себе: - Я! – Сегодня.

Старая внесла завёрнутый в белой домотканой скатерти, противень с баницей, холодец поставила, наточила кувшин вина, и пригласила племянника садиться за низкий круглый столик.

Гость наморщился: - Я, понимаешь тётя, не научен кушать из вашей старинной суфры.    

- Да, тут! – тётушка сконфузилась, - Мы как-то по былому…

Она всё обеденное сложение из суфры, перекинула на высокий стол: - Пусть шофёр тоже придёт, не холодом же улицы дышать, нехай горячим пообедает.   

 Племянник, было, направился звать водителя, и передумал тут же, - тётя при нём, Сёмкой звать будет, для представительного начальника, такое принизливое имя, влиянию мешать будет.

- Подождёт! Пусть машину охраняет, украсть могут, она очень дорого стоит, - из самой Германии, лично привезли. Я знаю, как надо жить.

- Неудобно перед человеком.

 - Что тут неудобного, - пусть знает своё место, пан Голова занят делами всех сразу. Это – Я! А он никто.

Вот так! Каждому теперь должно быть понятно, как пана Голову следует величать, кроме как пан, по-иному обращаться нельзя! Обидеться может, он человек преважный, к нему весь район с боязливым воздаянием подносится.  

Пан Симон два кувшина вина в живот отправил, почти ни ел.

- Угощайся Симонка, кушай, - тётушка пододвинула тарелки ближе к гостю, - не стесняйся. - Пошла ещё вино наточить.

Симон Симонович за упокой дядюшки выпил, за здоровье тётушки пил, вино погребное хвалил, - лучше тоннажного разлива; обиженно рассуждал: - Мне тётя, эти ваши селянские пригощения с детства надоели, я теперь всегда колбасу и бананы имею на столе, питаюсь как интеллигент маслом, консервы дорогие ем. Наши, никогда ничего не покупали, я масло дома не видел, всё с огорода сорванное ели, во дворе вскормленное ножом на еду пускали, - одна варёная переработка.

- А где сейчас, что купишь, такое праздное время, что везде пусто, - тётка уставила в окно грустные глаза.

- У меня в посёлке, все товары я сам распределяю, независимость, кому хочу тому и отпускаю! – Симон Симонович поднял кувшин, и опорожнил до пустоты.

- На поминках в три года, тарелки глубокие нужны, может, достанешь полсотни для раздавки.   

 - Хоть триста, что хочешь тебе привезу. И наполни снова сосуд лелюшка, вино у тебя богатое, не заводское, потому ещё хочу!   

Симон Симонович, нескучно важничал, пил – вино хвалил, закусить решился; ещё два неполных кувшина выпил, и не забывал повторять: - Тётя – Я! Я – один! Таких как я - больше нет! Я везде! То, что я сделаю, никто не сделает. Я руковожу районом.

Он поднялся, и пошатывался в многозначительной пьяной улыбке, изрёк: - Приходи ко мне в гости увидишь, как я широко живу… 

 - Приду… к чёрту на печи, – старая упрекнула себя, что слишком часто кувшин наполняла. Ей как то надоело беспрерывное хвастовство племянника. Пошла своими шатаниями заниматься дальше.

А пан Симон всё продолжал: - Я! … Я один, а если нет других, откуда приобретения возьмутся! Вот он - Я!.. – и свалился на топчан, захрапел.

Тётка закинула свисавшие ноги наверх накидки, накрыла пьяного одеялом, бубнила про себя: - Симончо, Симончо, я ли не знаю каким ты сопливым индюком всегда бегал, а тут расхвалился, что даже я, - знахарка, не утерпела такое жирно напыщенное, хвастливое обновление.  

Она сложила в кошёлку тёплые куличи, сушки, орехи; на улице «раздала» водителю за «грешную душу» и пошла дальше, на кладбище своему деду рассказывать: каким большим человеком стал родич Сим…он: - Только он, - повторяла она для запоминания, - и других таких у нас нет!

  Слышишь Лика, - только Он!..