Эхо войны.

Бывает ясный день до того яркий и радостный, что можно вообразить будто: первое мая, научный социализм, и светлое будущее одновременно восторжествовали. Но вдруг небо темнеет, пыльный ветер заметает валки скошенной травы и родившую хлеб солому, ударяет неожиданная гроза, холодный дождь с тёмным градом принимаются хлестать потрескавшуюся землю, …и везде пустое поле; некуда спрятаться.

В благополучном государстве и счастливой семье всё обласкано людским откровением, никто не прячет свои пристрастия: написаны книги проникнутые человечностью и заботой о людях, кругом падает предстоящее изобилие, везде звучат передовые песни, постоянно передают драматические спектакли из текущей жизни, подвиги труда рассыпаются в радуге установившегося солнцестояния или благостного равноденствия.

Два сыны растут у фронтовика-учителя Егора Вениаминовича. Научно обоснованная средняя школа бурлит передовым образованием. Жена, Ксения Романовна, тоже учит сельских детей иметь мировые литературные знания. Сельсовет дом семье выделил, стройбригада крышу, полы починила, в колхозной кладовой: яйца, мясо, масло выписывают по вожделенной цене. Кукурузную муку мололи для тех, кто по-прежнему любит мамалыгу.  

Ксения Романовна преподаёт русскую литературу и язык. Строгая учительница, прихрамывает на левую ногу; война щедро калечила невинных. Учебный материал преподаёт шире, чем записано в школьной программе, чтения романов поощряет, ценит знания взвешенно, будто буфетчица на тарелочных весах хрупкую халву нарезает. Отметки её - из белого мела вытесаны, вписаны в классный журнал, как оценки мировой поэзий и классической литературы.

Крестьянские дети больше роются в огородах, чем по страницам книг, им говорят: работай на земле, книга тебя не накормит; матери учат дочерей постоянно пропалывать овощные насаждения, борщи наваристые готовить; сыновей наставляют поливать огород тёплой водой и любить землю Родины больше, чем написанные плакаты.

 Мать-учительница объясняет Вене литературные переживания Достоевского, разбирают вместе замкнутое мрачное состояние Родиона Раскольникова после убийства корыстной старухи. Уверены, что всякое убийство раскалывает душу человека. Осуждают заносчивость, разочарования, и гордыню Онегина с Печориным…          

Егор Вениаминович предан естественным предметам: истолковывает математику, астрономию и физику, - всё как природа определила, тут ни додумать, ни прибавить; раз и навсегда закручены небесные тела, ещё Омар Хайямом высчитаны орбиты точного времени, разве что коммунизм решит замахнуться, на сочетания Чумацкого Шляха, …но когда это будет. А пока оценки у всех отличные, что тут различать, всё давно определено, если с открытым восторгом смотреть на звёздное небо. Иногда бывает для учёта знаний, четвёрки ставит, тоже хорошие числа; других отметок он опасается вписывать в строгие начертания классного журнала, боится испортить предметы предпочтения, которые и без людей вечно существовать будут. Всё видят очарованные, смотрящие на мир глаза, а может и более каждому, кажется. Никому не запрещено иметь мировоззрение. Огромная церковь - тоже мировоззрение, но её успели разрушить, и тем местные партийцы гордятся: ещё один культ разоблачили, исполнили текущие указания партии и правительства.  

 Отец Егора Вениаминовича – священник. Поп. При окончательном возвращении Бессарабии в свою земельную историю и упразднение Измаильской области, над краем пронёсся разросшийся всесоюзный атеизм. Старый священник перебрался в православную Румынию, где власти небыли окончательно уверены в разрушении веры и церквей. Под конец войны, сын сделал ход сильнее своего несовершеннолетнего возраста, вступил в Красную Армию, которая загнала врагов в самый конец судного дня, всех победила. И побеждать больше некого. После упразднения европейского ада, Георгий окончил университет, принялся учить детей наукам мира, стал школьным учителем. Как не отрёкшегося от отца поповского сына, его в компартию не приняли, но обязали привлечь свои религиозные знания на борьбу с мракобесием. По радио, на уроках в школе, учитель рассказывает про мнимое воззрение на ненаучную действительность мироустройства.

 Крестьяне по вечерней радиоточке, дети-школьники на утренних уроках, слушают учителя: и тоже имеют своё представление о невразумительной учительской участи.

 Огорода у Егора Вениаминовича нет, животных не содержит, у него даже собака на подворотне не привязана. Откуда он может знать есть ли бог, когда не ведает, что богу угоден труд в поте лица. Сам утверждает что: всяк по себе своё думает - а бог заботлив по всех. И где тут место властвующей партии?

Бог, однажды случайно помог Георгию. Перед самым окончанием войны, юного солдата оглушил мощный артиллерийский взрыв. Над ним пронёсся такой же страшный небесный гром, который как-то спросил Гошу в детстве, в чистом поле, где никого не было кроме страха, и дрожь тогда сковал его волю, заставила присесть, осведомилась: сильнее ли наука чем вера? Он напряг всю волю, уверил себя в стойкости, ответил небу: творение природы и наука превыше веры. Гром оставил Гошу дальше жить. Теперь солдат успел подумать, что взрыв войны намного страшнее грома молний, и физики природы которую он любил. Поколебался, …и потому, живым был зарыт в землю; готовая могила накрыла всё тело рыхлым грунтом, одни подмётки новых сапог остались на солнце смотреть. Барахольщики применили землекопный труд, стали отрывать сапоги для нужды войны, и почувствовали теплоту портянок, откопали солдатика со сбитым дыханием, велели ему дальше ходить в новых сапогах и орошать землю обновлённой жизнью.

Так, в конце горячей войны, Гоша остался жить с контузией  последнего упорного боя.

 Иногда на уроках математики и физики, Егору Вениаминовичу казалось, что взрыв ученической шалости слишком явно гремит на  поле прошлой войны, вроде вражеский снаряд летит над его головой. Тогда учитель впадал в яростное негодования: со стола всё летело на пол, сам он чуть ли не мертвел искалеченный  проказой войны. Единственное, что помогало ему выбираться из ран войны и ученического непослушания, это сто грамм водки или два стакана вина. Лекарство существовало везде и навсегда значимым определилось; с годами, для равновесия состояния, приходилось увеличивать дозу. Нервное сглаживание боевой контузии падало в бездну, сливалось с болезнью бытового алкоголизма.

 Каждая семья имеет и содержит какие-то свои личные переживания. Старший сын Женя, пил гораздо увереннее отца, доза молодости превосходила повреждение войны, прижилась без дыма и снаряда. Торпеда в ногу, или принудительные полгода на излечение в Вилковские болота, тоже не помогли. Потому, он часто жаловался на судьбу и жизнь сердобольным людям.

- Вот, - говорил он шинкарке, у которой на карандаш пил вино и самогон, - понимаете ли, тётя Надя, нет сейчас хороших жён: первая со мной безобразно развелась; на другой женился, через год оставила всё, и меня тоже; третью жену с двумя детьми взял – неблагодарной ушла, со скандалом…

Шинкарка задрала глаза, и одновременно проглотила все слова, что хотела сказать. А когда ушастый клиент скрылся, плюнула вслед куче бестолочи, ударила ладонью огромное бедро, прикрикнула сама себе:

 - И вот тебе, и на тебе! Конечно уйдут! Они разве дуры, чтобы молодость ума и тела, алкоголику дарить!

  Возмущения и назидания строгой учительницы, тоже ничего не давали, она утешалась только тем, что младший сын пошёл в её породу: отлично учится, стирать, мыть посуду помогает, магазинную сдачу до копейки приносит. Веня её гордость. А те двое: расходы, нервы, хрипота горла.              

И тут, …как-то нежданно упало государство, в котором все гордо жили. А обязано было оно - вечно существовать.

Ксения Романовна страшно переживала из-за того что со всех сторон принялись портить красоту русского языка, стали искажать словесный порядок чистой речи.

 Пропажа порядка, не повлияла на математику и астрономию, но миллионы людей одновременно расстроились и отказались жить в системе иного вращения кремлёвских звёзд, контуженные перестройкой и переделом собственности раньше времени ушли в землю.

 Не стало и Егора Вениаминовича.

 Женя, из выплывшего над системой сухого закона, неразборчиво выцеживал жидкие соединения со спутанными формулами, вместе с горькими пьяницами в открытую могилу ушёл.

Вдвоём остались младший сын и мама. И потом семья снова разрослась. Веник с женой переехали жить в Измаиле, два сына-погодки фамилию Говоров продолжили. А установившийся незнакомый строй, из года в год ухудшал культуру народа, нищал простоту людского существования, потому Вениамин Егорович упорно искал пути в увязшем проживании. Часто ездил в командировки, …и к маме в село. Родство не давало скуке время. Старшая сестра мамы тётя Галя, переехала жить к матери в сельской квартире, весело им вдвоём, Веней гордятся. И как-то одновременно обе подобрели. Взыскательная суровость -  испугалась старости.

Был декабрь, Веня, как прежде, маме стирать помогает, в туманном мерзком холоде бельё развесил, лёлька стол приготовила, вроде как поминки отметить собрались. Поминки не отличишь от боли сердца. Мама Женин портрет выставила, и отца все вместе помянули; по обряду, из рюмок, просфору хлебца полили, выпили мало, как предназначено обычаем веры. Проявили уважение к памяти кого любили и особо близко знали. В горле запершило.  

Вот отец снова пережитое рассказывает: на него крестовый танк движется, грохотание чужого железа приводит его в необычайный гнев, он бросает гранату, падает и думает: это конец боевого металла, сейчас танк сгорит заодно с ним. Но броня идёт на него, скрежет гусениц рвёт перепонки ушей, палит окровавленные исцарапанные ногти рук. Танк оставляет жить прильнувшего в мокрой земле солдата.

… Двое немцев, вооружением похожим на ножи и вилки, идут на Веню, над ним шепчет язык сатаны. Он хватает с кухонной столешницы мясорубку и начинает, как отец когда-то, крушить всё подряд, с круглого стола летят бутылки, тарелки, соль и крохи сыпется, еда падает, льются остывшие сосульки соуса и жира. Он выбивает из рук окровавленное оружие врагов, убивает оживших фашистских оборотней, с ненавистью бьёт железным прикладом по голове, по покрасневшим от крови волосам и лицам.

Ошарашенные старые женщины кричат и стонут, но люди кругом привыкли к крикам, потому не рвут свои восприятия, а только слушают глухоту желании преодолеть неожиданную смерть. Таких стонов везде много. Недвижимые неизвестные враги, похожие на родных и очень милых людей, опечалили Веню. Бешенство силы и гнева, что в нём неожиданно вспыхнули, вдруг пропали. Он смотрел на мёртвых, и от усталости задремал, задумал увидеть всех снова живыми, когда никого не надо поминать. Но мама и тётя лежат убитые. Неопределённость в его глазах, поплыла кровавой луной в сумрачную ночь. Он видит лежащую мёртвую мать, которая подарила ему жизнь, она страшно умирала от ударов приклада выточенного из унаследованного припадка и чисто вымытой машинки предназначенной размалывать мясо; умирала с мыслью забыть свою смерть и спасти сына для вечной жизни.

Сын ничего больше не помнит. Его сознание, контуженное эхом войны, совершенно пропадает, он ждёт назначенный удел.  

В тюрьме, не так как в немецком концлагере. Один, и никого нет. Одинокая камера и могильная тишина. Кричи сколько угодно, говори дням своим горечь позорной обиды, а слышимое пространство ужато в девять кубических сажень. Он не успевает додумывать ужас, что случился с ним, осознание отставало от его соображений.

 Дальнейшую судьбу принялись определять вечные законники. Они надели на его руки наручники, запрещённые бывшим законом; назначили испортившимся мышцам чуждое повеление. Эти люди выучились смотреть на печальные вещи и необычные явления с искажённым равнодушным восприятием. Постоянно гордятся тем, что умеют выискивать верно-написанные в кодексе статьи, и уверены, что в мире ничего нет упрямее, чем цена уголовных законов.

Поэтому он отвечал на все вопросы тихо, уверенный, что его спокойный голос не станет огорчать состояние предстоящего времени. Сквозь толстые стены слышит: как стреляют танки, пушки, гарь дымящих залпов проникает в душу. Он не может понять, что происходит на земле Родины, неизвестно когда закончатся снаряды войны и писк в ушах. Неслыханно гремят молний, взрываются снаряды, - и он не знает, почему все решили подражать его обмороку, начали убивать своих матерей.

 Вениамин молится; но мольба, и ужатая воля судьбы, не прощают самый страшный грех. 

… Далёкие враги земли - сеятели могил и страха, шлют оружейный товар, предназначенный для смерти. Внутренние враги давно привыкли к коммерческому рвению, выгодно подстраиваются и подсчитывают прибыли от доставленного военного продукта. Тут грех и любая ложь, ложатся как успех выгоды от торговли жизнями. Отчитываются грешники о навсегда уничтоженных людях, и не желают ничьей победы, всего только зарываются в деньгах выбрасываемые взрывами пушек и дымом ненависти. Измыслители бедствий - колониальные спецслужбы, лучше выстрела подсчитывают и знают, как управлять упрямым замыслом столетней гражданской войны.   

  Матери одетые во всём чёрном плачут в порыве горя, содержат в бледных лицах чёрную печаль без ненависти на небо. Спрашивают: где наши ошибки и искажения? Почему мы дарим жизнь, а ежедневная вражда хоронит наших детей.

Дети Вениамина Егоровича стоят в стороне и молчат. Уже отреклись от отца. Его мать тоже в чёрном платье, она никогда так не одевалась. Веня хочет обнять, успокоить маму, и не может, - он сам лежит мёртвым в домовине, горестные глаза плачут над ним. Нет тётки, отца, брата, только свечи горят, множество чёрных платьев и косынок обмотали женское горе, одинаково капают остывшей кровью печали и беды. Он закрывает глаза, уныние и нытьё сердца не находят успокоения, мысли скрипят и ржавые клешни душат его память. Поле боёв заросло ожесточением и полынью, всё высохло, стало пустынным, нет цветущего урожая. Люди устали от непонимания назначенной вражды и непривычной участи, обманывают свою истому, и от того, погибают без родовой надобности в бессмысленно жертвенной суете. Осознание убегает от мыслей трепета и уныния. Веня возненавидел действительность, которая стала его беспрерывно мучить.

  Рокочет эхо войны. Ничего божественного нет.

 Есть только: тюремная камера с серыми стенами, повреждение общечеловеческого сознания, и политые обильной кровью преждевременные смерти.