Глава 44. Остров дипломатий.

После завершения второй мировой войны, когда все имущественные и территориальные вопросы были начертаны, согласованны, утверждены как дар крови и военного влияния на беду людей, остался один небольшой вулканический остров в середине Тихого океана, который никак ни ложился на глобус мира.
- И что нам делать? - спрашивали победители друг друга, особенно допытывались у поверженных. 
Для победителей остров был совершенно незначителен, они ещё не до конца растратили своё союзническое равновесие, потому не желали иметь текущую обиду. Разгромленные страны тоже не совсем переосмыслили свою вину, упадок сил не позволял им высказывать недовольства совершаемым преобразованиям. Они молчали в надежде, что им подарят этот невзрачный остров из жалости и милосердия, а они-то уж, постараются оградить его от тайфуна и цунами. Победители и проигравшие были настроены на долгое перемирие сил и волнений, каждое подписание очередного раздела мирного соглашения запивали шампанским, ухудшали своё зрение, вскоре вообще перестали видеть остров на карте. Лупа была, но никто, ни желал её пользоваться, дабы не выдать своё шаткое состояние. Когда были унесены все пустые бутылки, уравновешенность снова вернулась к забытому острову, который не имел значение для выдающейся памяти. Поскольку дипломаты пили меньше военных, они предложили передать остров уполномоченным государственным людям всего мира, чтобы будущие внешние министры и их помощники тренировали свой ум ожиданиями терпеливой выгоды, находили необходимые гладкие заключения, и непременно боялись очередной мировой войны.
 На том и остановились.
Обустроить остров поручили тем, кто имел крепкий сон и прелестные сновидения. Вскоре великолепные аллей, рощи, сады, коттеджи, дворцы, аэродромы, сочинённые водопады и озёра, заиграли во всех хордах острова. Каждая страна обязана была выслать ограниченные единицы дипломированных сотрудников имеющих отношение к внешним государственным вопросам, с надеждой, что все собранные на острове послы не перессорятся из-за кухонных предпочтений.
 Изысканные благотрепещущие кавалеры и великолепные дамы, съехавшиеся со всех углов земли, несколько дней восторгались островом, днём демонстрировали наряды своей наций. По вечерам, чтобы весело продолжить общение, собираясь на площадях, в парках, в ресторанах, барах, и театрах. Все были одеты по вечернему образцу международного ведомства. Говорили о музыке, мебели, картинах, поэзий, бриллиантовых украшениях и любви.
 Советская сторона потеряла в войне много миллионов людей и десятилетия общего труда, напряжение страны всё ещё испытывало горе и переживания, поэтому, правительство считало такое мероприятие излишним. По согласованному предписанию, послали на остров одного заслуженного человека - моряка Ивана Артёмовича Свинкова, который до призыва бал финансистом. В некой военной обстановке, оставшийся старшим по морскому званию, он взял на себя командование какой-то незначительной флотилии, уклончиво маневрировал крейсерами и эсминцами, добился победы больше угрозами и переговорами, чем торпедами, которых у него не было. За это, отважного командира наградили орденом и перевели в дипломатический резерв.
 Посланный Россией дипломат, заслуженный морской командир кроме всего, был единственным посланником, который в войну потерял семью, но продолжал содержать крепкое жизненное превосходство. Он ходил по теплу острова в неизменно белом парадном мундире с аксельбантами, в тельняшке, бескозырной фуражке с лентами, на портупее у него висела деревянная кобура с темляком для револьвера, поскольку всякое оружие на острове запрещено, кобура была пустой. Большие командирские часы с компасом, лично подарены наркомом флота, всегда показывали нужное направление и точное московское время. Видно из-за срочности командировки, Свинков не успел переодеться и перевести часы.
 Между собой, практиканты мировой дипломатий, необычного советского посланца называли: большевик, комиссар, …и даже медведь, других слов дипломаты не имели в блокнотных записях. Одни вкладывали в эти слова восхищение, другие неприязнь, третьи: страх, обиду, и даже трагедию. Иногда, из-за забывчивости и невозмутимого поведения, с моряком заводили опасливые обращения коричневые официанты и уборщики с жёлтыми от коки зубами, спрашивали: - Мистер большевик, а правда ли что в России не растут бананы и кокосы?  На что большевик отвечал что: правда.
Правда и то, что такие плоды не прорастали во многих странах, но Важные страны имели свои плантаций в Южной Америке и Африке, потому, считали все континенты, кроме своего, отсталыми, причисляли к необычайным придаткам глобализма на всём земном шаре.
Иван Артёмович, человек огромный, тяжёлый, ходил соразмерно своему росту, немного угрюмо, не боялся шторма и качки, остров часто трясло из-за глубоководных течений и внезапных ураганов. Затухший вулкан в середине острова дремал. Моряк и на самом деле напоминал белого медведя, какими дипломаты мира представляли всех русских людей. Он не менял свою давнюю привычку и деятельно выработанную установку, часто забирался на высокий утёс берега, долго скучал по могучим волнам океана. В таких случаях мировые дипломаты говорили: господин комиссар снова медитирует, вызывает торнадо и шторм, угрожает нашему мирному острову.      
По установленной учебной программе каждый посланник страны должен объявить главную определяющую деятельность своего правительства. Утверждённый протокол расположил победителей фашизма в числе первых докладчиков. Ивана Артёмовича обязали  выступить перед клубом, которому предстоит регулировать будущий мировой порядок, это значительно отличало все его прежние выступление на митингах перед матросами. Дело было как раз после испытания советской атомной бомбы, поэтому все посланники находились в напряжёнии, со страхом держались за подлокотники кресел, в которых сидели, ждали, что скажет комиссар. Иван Артёмович не получал никакие инструкции из Москвы, похоже про него забыли, к тому же он не имел дипломатической школы, вынужден был полагаться исключительно на срезы своего жизненного восприятия. После нескольких выражений, в которых Свинков вложил исключительно победные права строя, опередившего мировые достижения, он не исключил готовность ответить на прямолинейно обновленные вопросы уважаемого сообщества. 
По залу прошелестели листы тетрадей, вопросов было уйма. Подтянутый высокий дипломат с залысинами и в очках, сидя спросил: - Почему Советы первыми поспешили отменить карточную систему, и именно каждое первое апреля выныривают ежегодные понижения цен на всякие прописанные народные товары. Что это? - такая шутка!
Иван Артёмович тут же упрекнул себя за нерасторопность намерений, он всё ещё не поздравил товарища Молотова с этим упреждающим карточным достижением, его особенно радовал переезд министерства в новое здание. Он так и ответил: - Все эти вопросы уважаемые представители мировой мысли, взаимосвязаны с туманом новизны в установившемся послевоенном противоречии. 
- На счёт новизны, мистер комиссар? - спросил осведомлённый с виду человек, похожий на конструктора засекреченного проекта, - зачем прячете свой прирост, хотите во всём нас упредить. Правда ли, что вы намерены покорить сразу весь космос; стремитесь других ограничить, а себя недосягаемо превознести?
Текущие изменения и события имели важное значение для будущей жизни, но Иван Артёмович был человеком земного притяжения, поглощён очарованием воды и суши, он явно мог ощутить впадину самого глубокого моря; о космосе же, не имел представления. Ответил по большевицки, сказал: что завоёванное коммунистами – будет принадлежать всему человечеству!
 Дипломаты дружественных стран и некоторые неотсталые личности, принялись рукоплескать. Другие спешили заполнить страницы блокнотов условными записями. 
К человеку своеобразному и яркому, ещё и неженатому, особенно любили приставать дипломатические дамы, уставшие от капиталистического однообразия; наслышанные о большевицких причудах спрашивали: - Почему это, уважаемый адмирал, ваша  страшная Россия учинила биологическое равенство мужчин и женщин, это же так прискорбно для роскоши природы.
- Биологическое равенство неплодородно, мы впервые в мире уровняли мужчин и женщин правами закона и выборными правами, - отвечал вполне дипломатично адмирал. Он обязан был защищать свою уравновешенную страну от буржуазных нападок, потому старался отвечать сдержано.
Другая, обеспокоенная видом дама, смотрела слезливыми глазками на флотоводца-комиссара сквозь длинные чёрные ресницы, курила длинную сигарету, головой спрятанной в переливающиеся длинные волосы, представляла себе тысячу кораблей с военными матросами на палубе. Она млела от того, что все они мужчины, и можно любого выбрать своим любовником. Даму волновало всё, она спрашивала: - Месье комиссар, разрешены ли в России страсти?..
 Сам советский дипломат хоть и был вдовцом, ещё не решил, стоит ли ему повторно жениться, да ещё на иностранке; русских женщин на острове не было. Одна упитанная негритянка, обилием тела, напоминала дородную русскую красавицу, которую он помнил с юных лет, вызывала в нём противоречивые чувства, но согласно инструкции, решил посоветоваться насчёт намерений со старшими товарищами из ведомства. Без министерства иностранных вопросов, не могло разрешиться, ни одно международное волнение. Моряка, также волновал спящий островной вулкан, который в любой момент, мог разразиться  очередным выбросом огня и пепла. Сама же африканская красавица - не интересовалась воображаемыми извержениями в середине могучего океана.
Зато некая крайне озабоченная своими убеждениями, измотанная модница, показывала свои прелестные зубки и обращалась к сибирскому медведю: – О, великолепный большевик, - говорила она взволнованным голосочком, - не могли бы мне объяснить, почему эта страшная Россия заблаговременно уровняла все расы, куда подевала своих завезенных негров, и почему её климат позволяет иметь жуткие морозы, в то время как во всём мире усредняются солнечные градусы?
- Не только расы и нации, ещё все сословия, все богатства страны и обязательный труд уровнены с учётом тех самых жутких морозов… - пояснил великолепный большевик. - Надо судить о народе по тому, как он вёл себя в прошлые века. У русской наций - наличествует породительное привхождение различных племён. Они суть многих - потому непобедимы.            
 - Это совершенно убийственно! - безукоризненная смуглянка изображала предобморочное состояние. - Недаром мы боимся русской угрозы. Эти ваши постоянные бунты, наполеоновские обморожения… А если, или разве, эта самая двуфронтовая платёжная система, мировая валюта, от которой вы отказались после войны когда занялись восстановлением разрушенных городов, вдруг как-то снова доберётся ваших неукреплённых границ. В панике все начнут расхватывать накопленное и прибегут в наш клуб, мы их запишем последними, а все остальные будете зарыты в пепле исторических преобразований.
И этот обязательный труд… - как всё у вас ужасно!
- Пепел не спешит извергаться! – сказал снаряжённый по предугаданному назначению осведомлённый финансист, он сбросил мнимый пепел, многозначительно погладил свои повседневные шевроны, указывающие на принадлежность к  флоту ломающему лёд всякого превосходства.      
Джентльмен особого назначения, вобравший многообразие худомыслящего истукана, в белом воротничке с чёрной бабочкой на шее, вечером, после того как советский дипломат успел указать на преимущество своей страны, с сомнением всматривается из значительного расстояния в отдыхающего человека. Ищет на русском лице изъяны и звериное сходство, выполняет важное поручение, подсаживается к задумавшемуся у ресторанного столика посетителю, который каждый вечер заказывает свои привычные фронтовых сто грамм. На острове не завозили водку, не было чёрного хлеба и сала, поэтому Свинков, в один приём выпивал чисто тростниковый первочёк, который гнали местные жители, салфеткой вытирал сухие губы и ждал, когда напиток приобретёт предполагаемое назначение. Подсевший агент подвинул стул, чувствовалось, что не хватает смелости рвению, показывал торжествующее уныние, его угрюмое выражение говорило о сожалении: будто неприметные люди намерились опередить передовой мир - имел сомнения на счёт коммунизма. Наглость всегда в нём бурлила.
- Фрегатен-капитан и покоритель морей, - обратился он больше к принадлежности всего флота, чем к самому моряку-дипломату. -  Мы смотрим из всех дыр сквозь туман далёкой пустоши,  где даже скрип муравья кажется ором, нам всё время чего-то не хватает, нас свербит от того что пользуетесь беспрерывным перемирием с вашими нациями и народностями на огромном пространстве, разрешаете им иметь могучую уверенность и острые кинжалы. Это не досягаемо  для нашей установки. Мы же подобрались к вашим границам из отдалённых континентов и стран не для простого переживания, хотим разведать суть; пусть даже когда мы совсем не существовали, вы уже знали своё царство, а прежде имели Соединённые Скифские Штаты. Именно поэтому запрещаем вам вмешиваться в севооборот урожайных полей, ведь ваши озёра и без того полны рыбой, леса заселены плодящейся дичью. Мы, вершители современной историй, хотим привнести из дымных времён некую неслыханную демократию вашим противоречивым устройствам, полисам, мысам, берегам и вечной мерзлоте. Хотим междоусобными войнами привести в равновесие и разделить содержание вашего пространства. Когда начнёте упрашивать нас о перемирии, мы поделимся с вами исконными русскими землями. Ещё желаем, чтобы вы, уважаемый капитан, непременно помогли нам в этом необыкновенно внушительном мероприятий, за что, лично пожалуем дипломатический фрак для самой престижной премии, памятный лук со стрелой на стене, настоящий ятаган, рубашки с запонками, и ещё тысячу мелочей.
Свинков знал, что ненависть, любимое состояние этих людей. Круглый ресторанный столик скучал на мощеном открытом дворике, потому он сперва посмотрел на звёзды, затем потрогал кобуру, которую наполнил цветными морскими камушками, откинулся на спинку стула, и сказал выжидающим ответ стеклянным глазам:
- Чтобы ты мог понять устройство мира, надо обогатиться непритворным преимуществом, мыслить веками и тысячелетиями. Твоей конторе это не дано! – тут же ещё раз потрогал привязанный к кобуре прочный тканый темляк и пожалел, что война закончилась преждевременно. Он знал: одна слезинка - ещё не горе, а одна пуля - уже смерть.               
Иван Артёмович в течение дня обходил остров из желания где-то найти удачу своим дружеским устремлениям, чем-то заинтересовать мировое успокоение. Его выглаженный постоянно греющий белый мундир, наводил всё чаще на тревожную мысль новых обитателей острова: - Моряк недаром ходит в белом одеяний, - говорили они, - его не отличить от белого медведя, который способен жить только среди пустынных льдов и вечной стужи, что нам не дано.
Это возмущало и тревожило мировую дипломатию, хотя моряк свою командировку и личную жизнь ставил в один ряд с неважными событиями. Враги тепла и холода беспрерывно бузили.
- Чего это, - говорили они, - мы, приспособленные жить среди зелени природы, где даже жаркая песчаная пустыня норовит обзавестись оазисами, где глубоко затаилась скудная вода, пропадаем от жажды и лишнего тепла, а белые медведи забрались на вершину планеты, им достался целый океан ледяной пустыни, под которой премного всякой жирной рыбы. Хорошо устроился белый обитатель в мёрзлой воде. Видно, великану - земля не впрок. Скоро начнётся мировое потепление, нас станет затапливать океан, обжигать солнце, а они будут нежиться в прохладе, и если не перенаправим холод, никакая дипломатия нас не защитит от ярких лучей, одни белые медведи будут блаженствовать. Такие мысли до того вводили дипломатов в гневное состояние, что они еле сдерживались, тут же начинали испытывать неприязнь к белым медведям, продолжали додумывать беспрерывно приближающийся к острову потоп из-за таяния льдов на Северном полюсе. Они решили изъять ледяную пустыню у медведей, подчинить кому угодно, хоть крокодильим челюстям, или писку пронырливых обезьян.
Зависть к белым медведям, по причине преемственной  зависимости от планетарных магнитных волн, всё больше надоедала  могучему опыту моряка, болезненно передавалась его состоянию и мышцам. Руководимые недрами зараженного вируса ненависти - к выживающему превосходству, к беспрерывной независимости белых медведей - дипломатические практиканты договорились избегать человеческих отношений с комиссаром. С ним вынуждены были перестать общаться даже привлекательные дамы, это особенно возмущало их прелесть, но прелести делали вид, что не замечают белые пятна земли, а сама земля сможет обойтись и без жутких ледовых побоищ. Передовики мира были горды окончательным освоением завоёванного температурного режима, и никакая мёрзлая точка планеты не должна испортить предназначение согласованной пустоты.
 Учебный остров международной  демократии, утвердивший строжайшие постановления - избегать законы природы, преобразился, изнывал от постоянных излишеств и роскоши. Местные жители обеспокоенные неподобающим людским поведением на острове, сходно переживаниям моряка, всё чаще поглядывали на затухший кратер. Каждый день по очереди забирались на вершину и прислушивались, не гудит ли в глубине горнила мировой гнев.
- Всем придётся покинуть остров, скоро вместо снега будет сыпаться пепел, - говорил белый человек похожий на медведя, голым людям, загорающим в объятиях пустой мысли и солнечных лучей.
Слепленными губами обнажённые дипломаты под шум волн пытались упростить текущую непристойность, украсть у белого медведя прохладу лета: 
- Он нас запугивает, мешает нам упражняться в любезностях! – досадовали посланцы извлекающие корысть от солнца и тёплого ветра, - посмотрите на круглогодичное великолепие наших мечтаний, как всё прекрасно, а этому обитателю медвежьего холода всё неймётся, отвлекает нас от крепкого возлияния, боится, что какой-то пепел припудрит его белы одежды. Надо предписанием демократической озабоченности по правовым последствиям, воздействовать высылке медведя с острова дипломатий, нам и без него будет удобно ублажать мировое переживание. На всякий случай, стоит залить цементной болтушкой горнило вулканического кратера, после чего опасения от извержений и торнадо, перестанут существовать.
Хилость новой мировой дипломатий, не давала товарищу Свинкову ощущения дружбы и солидарности с угнетаемым человечеством, созидательный труд был самой важной его страстью, передовым человеческим занятием. Ему хотелось быть полезным для людской породы, и он сдружился с коренным населением, привлёк свою отроческую практику, стал вытёсывать бревна для конструкций спасательного ковчега, на что местные жители заметили: такой корабль будет неустойчив при шторме океана, а ведь придётся искать спасительную сушу, лучше мастерить ковчег из папируса. Они тут же принялись стаскивать на берег снопы вечного островного обилия, стали вязать тростниковые ладьи, что было дарением прошлой памяти, их особым позывом. Многочисленность общего труда в часы отлива, радовала флотоводца больше чем личное счастье. Он глядел на работу людей сквозь пролетарское сознание, чувствовал кораблестроительную надобность, заметил населению острова, что ветер стал часто меняться, а птицы безвозвратно улетают. Из-за необычных явлений, всё больше местных жителей с увлечением готовились к предстоящему отплытию, такие приспособленные плывучие судна были верны их давних предков. Когда-то, вязаные папирусные лодки привезли загорелых людей на необитаемый остров. 
 Готовые судна, были осмолены со всех сторон - обрели душистую благодать. Трудившиеся кораблестроители острова, погрузили в судна животных и птиц что не водятся в другие земли. Снесли семена и нужный в плавании скарб, все вместились в выстроенный флот. Прогудел назначенный час, и караван спасительной судьбы торжественно отплыл на север Великой Земли. Свинков, чувствовал себя – библейским праведником. Радость и печаль покидавших остров жителей дышала созерцательным вдохновением, забытое время снова играло вожделенной тревогой в их душе, они давно знали: люди что излишествуют – беды свои не прекратят…
И на острове заискрился вулкан, скала извергала растекающуюся лаву, падал чёрный пепел. Оставшиеся на острове дипломаты в сумасшествии метались, протягивали молящие руки, ожидали пощады неба…      
- Остров перестаёт существовать, испорченная всемирная дипломатия зазря пропадает. Это явно видно, аж наблюдать страшно! - сказал Горкавый, всем состоянием грустный. - И что это за допотопная флотилия отплывает? – спрашивал он, у устремлённых взглядами в горящий остров учеников.
Все застыли в беспамятном ужасе от происходящего. Молчали.
Один Сущий заключение извлёк, он сказал:
 - Человечество спасается от всемирного потопа!..