Ваня Навалица

Население дышит облаком привычной химии. Незримые газы твердеют серой порошей по всему телу города, - как при зарождении пыли вселенской.  На прозрачных стеклах всего Донбасса оседает видимая индустриальная оспа. Сложившееся вокруг заводов и шахт лишнее людское нагромождение выживает: добычей углеводов, и бракованного металла из могильников  земли, образовавшихся при - зарождении недр, и взрастившем их  коммунизме.   Тысячегектарный коптящий гигант принимает  железным нутром чёрный трубопоток нефти, и изрыгает  разно-мобильную энергию для моторов всех континентов. Донбасс поглощает мышечный кровоток, и выплёвывает иссушённые тела неорабов, - людей недавно числившиеся государственным народом. Рабочее сословие стынет под холодом железного западного ветра выдувающего из мозгов понимание изначальной истины света. Опущенные, сроднились с предназначением производимых ими железных моторов, - поглощают спиртные  углеводы,  расходуют ресурс предназначения, и глохнут, коченеют преждевременной кончиной как отработанный человеческий слом судьбы.   Иван Алексеевич Навалица – трудовая единица бывшей формации, тоже решает преждевременно забыть исчерпавшуюся установку строя.   Растрёпанная по утрам жена насыщена дымом табака, выдыхает перегар, и в угаре бузит единственное слово – деньги, деньги, деньги… .   Страна не имеет своих денег, чуждые стране парторги и комсорги испытывают жгучую потребность кому ни будь - подчиняться, присматривать за кем-то, управлять опущенными - за  деньги; племя  не имеет своего соединяющего начала, каждый разместился там, где ему указали деньги.  Навалица не знает где поместить свою жизнь, чтобы давала деньги для жены и трём не вовремя родившимся детям.  Расслабленный коммунистическим будущим, он находит своё поражение, полностью подходящее для исчерпавшейся безвыходности. Он желает замедленно использовать свою непригодность в новом обществе, чтобы спящие две девочки и мальчик успели вырасти до самокормления. В организм проникла невидимая палочка разложения, его тело настигла истлевающая необратимость.  Отвратительный семейный кошт, тягостный приступ жены, застряли в выражении гневной безвыходности. Окончательно замкнувшийся в непригодности своего существования Иван Алексеевич, закрывает облупившуюся дверь,  опостылевшей квартиры. Давящее мироощущение свинцовой среды гонит искать какой-нибудь добыток пропитанию, забыться насыщением: водкой, тюлькой, никотином папирос.  Угнетённый своим  безвыборным  положением Навалица, волочится на вольфрамовый металломогильник – отсыпанный бывшей социндустрией.    Брак  понадобился мировому капитализму, который всегда имеет к кому-то притязания – нуждается в слабых силой.  Ослабнувший, ненужный себе народ меняется средой обитания с браком - социализма. Застолбившие металовыбросы, бывшие комсорги, сильны: купонами подёнщины, спиртоводочной злобой, и бесплатной глубиной захоронения бывшей мечты, постоянно ссыпающейся в бесчисленных завалах прошлого…
 
…Оставшийся без наличия средств мышечного роста тканей, и неизвестно где пропавшего отца, малый Ваня Навалица в 15 лет ощутил пульс мускульного гнева, в окончательно наступившем ничтожестве быта. Отрезвевшая мать, маленькие сёстры, - в его железно повзрослевшем  восприятии: женщины, одинаково рождённые для ощущения покровительственной силы.  А потребление мирового проката, продолжат прожорливо переплавлять лом социализма в новое могущество.  Не заставший пионерию малый Навалица с обновившимся подъёмом примыкает к воскреснувшей пользе ржавого железа.  Молоко и бублики сёстрам, таблетки для печени и шумящей головы матери двигают взрослеющего Ивана находить своему положению возросшее наличие. Темень друг добытчика.  Ночи своего украденного детства Ваня, расходует в разбираемом проломе высокой стены, на площадке автобазы - Закрытого горюче-перевозочного общества. В огороженные заасфальтированные гектары ночует сотня длинных мобильных цистерн. Там уйма бывших авто-узлов: рамы, тяги, корзины сцепления, диски, рессоры… – они бесполезно валяются, захламляют территорию  ненужным ломом.   Все они, превращаются в деньгу.  Можно порыться в завезенной чужой ветоши и купить сёстрам стираные обновки.  В шалмане на окраине посёлка поглощённого нефтеперерабатывающим заводом, возле железной дороги, где цыган Фимка  содержит попрошаек, без пива, сигарет, шоколада - девочку не получишь…  В карты проиграться – тоже надлежит. Ваня затягивается косячком и ощупывает пустоту карманов.  Мозгует дополнительный доход от автобазы, ставшей ему тёткой. Ночью, в том же месте, он наполняет горючим десяток отчуждённых в свою пользу жестянок.  С Фимой торгуют на трассе топливом в канистрах. Ваня сожалеет, что долго тянул прибыльную струю, оттягивал стоящее занятие.  Дело пошло совсем  доходное, - сёстры обеспечены для школы, а скандалящую маму он приструнивает не вмешиваться в его цыганскую дружбу. Даром, что  белый ему, по нутру тёмное совершенье, охота всегда иметь практическую выгоду, и никогда  не идти тропой отца, ждать подачку.  Сам своё возьмёт.  Зачем давние предки тут на земле стояли, когда никаких площадок не было асфальтных?!   А площадку огнеопасных машин уже прожекторами освещают, собак запустили заодно с едино-форменными  охранниками, совместно целый день обход делают, бдят. Ваня днём спит. Когда остывает ночь, и спят сторожа, он прикармливает собак сосисками, сам же вдыхает доходные испарения бензина. В другую ночь дышит запахами шалмана, поглощает прелести повзрослевшей жизни, тут он второй после Фимы.  Возвысился, поторчал и, снова на площадку.   … Что так громко в охранном помещении шипит? – радиоприёмник! - сбился с волны.  Свет прожекторов вынимает из глазниц всё зрение.  Ваня не видим в темноте своего промысла, он мотает петлю, проникает в сторожку, крутит настройку:  для спящей охранки время не жалеет, заботу для них проявляет - хорошую музыку находит.  Под чистоту удавшейся мелодий Ваня удаляется к наполненным во всём объёме канистрам, вместе с собаками идёт, выносит за забор  содержание своего деятельного  становления.  А в автобазе перестановки никчемные творятся, - сторожей поменяли, собак усилили, верят, что поможет.  Ваня верит в удачу каждой своей ночи, манящей его неизменные желания оставаться везучим под колпаком мрачного мира.  Доходы, выползающие из-под забора, текут нескончаемой струёй.   Сутками  наперёд  обеспечены, ходы побуждений.  Для молодой жизни – прелесть достаточная.   По памяти порождения, Ваня сквозь тысячу поколений протащил право выживать в земле своего стояния.  Из затаённой непокорности, из глубины сердца,  он вытягивал мстительное желание отстоять у осатаневших украденный мир предков.  Сейчас он не знает, какие ему мысли нужны, шмыгает простывшим носом, затаскивает под забор малое наличие пустых жестянок.  Воображением собачьего вожака фукает, раскидывает пряники, и никак не утихомирит пожирающее рычание  разросшейся собачьей стаи.  Рассыпчатая промозглая морось туманит свет столбовых ламп.  Появившиеся новые механизмы замков в топливных баках и цистернах сужают упрощения тарной заправки, навык обыкновения мучают. Почему-то не замолкают рычания  собак:  по  привычной уверенности зудят, скулят вознёй, мешают нервам содержать убеждённость надобную.  Напряженная в дужках запора монтировка, - срывается, стучит предательски в ушах.  С негодованием на себя, юноша вслушивается в подозрительную тишину… вдруг сейчас ему, воображением любви, захотелось уйти далеко, прильнуть к дразнящей коже смуглой Сусанны…  Посуда наполняется медленно, шланг едва вытягивает остатки дизель - бака.  Длинные прилизанные волосы, блестят чёрной эмалью, сладкая улыбка в доступных пухлых губах будоражит желанием расслабиться; оголенная модой талия безумно  тянет подурачиться, хочется пьянеть от приторно тягучих слов, от дразнящего аромата её выдыхании…  Солярка переливает, растекается по асфальту, Ваня слышит над собой тихий, очень спокойный голос:
 
- Неаккуратно работаешь пацан, зачем смолу в покрытии, разлагаешь?..  Сквозь искрящуюся в лучах прожектора, падающую пыль влаги малый, стоящий на коленях Навалица, увидел над собой большую надутую форму камуфляжа.  – Закрывай резервуар, пошли! – сказал Камуфляж, и с силой, почти по дружески, шлёпнул его по затылку.
      
…Эта промозглая серая ночь, с самого вечера показалась Ване провальной в чутье его состояния.  Сперва, он накричал на ссорящихся сестёр, что разбудили его в преждевременный час.  Потом на мать, не приготовившую обещанные в воскресенье манты.   Фима держит бензобак прогнившего «Жигули» всегда наполненным, а положенную тару не завёз в колодезные кольца на свалке битых бетонных конструкций.  С самого зарожденья, не выросший Иван уловил присутствие явной, неведомой силы тайно влияющей на поведение всех людей.  Эта сила руководит чувствами, действиями, событиями, она везде и постоянно осязаема, очень явная в своей скрытости… сила.   Он почти уже передумал идти, влезать в эту моросящую ночь, но… эти самые деньги остались совсем в мелочи.  И Сусанна две ночи не спит в шалмане, не тревожит его чувства запахом улётного выдыхания.  Малый привык, научился воспринимать себя большим…  Теперь он стоял обыкновенно незначительным.  Простудные раздражения в носу ужасно свербели, он выразительно  чесал нос кулаком, шаркал мозгами в беде настигшей неудачи. Наклонился искать упавшую прокладку… и покатился под машиной, уполз, чтобы непременно выкарабкаться из обнажившегося провала.

– Саня перекрой лаз! – прокричала, не напрягаясь, оставшаяся в отдалении Фигура. 

Виляя меж колёсами больших машин, малый Навалица подобрал трубчатую тягу у разобранной полуоси тягача и стал отбиваться от предательски навалившихся на него собак.  Подошла иная, менее объёмная маскировочная Масса; окончательно осмелевшая стая рвала одежду, кожу, мышцы икр.  Надо убегать!..  От сильного удара в лицо Ваня, зарылся в кучу отработанных фильтров, у забора.  Твёрдые стянутые ботинки принялись ломать увёртывающегося нарушителя, не отвердевшие окончательно кости беззащитно хрустели.  Пропитанная мазутом и кровью спецобувь, наглые собачьи зубы: больно вышибали затухающие пожелания в предстоящие ночи.
 
- Хватит! – приказал подошедший голос первой Фигуры, он отогнал собак.  – Хватит! Довольно прыгать Саня, поупражнялся и затих!   Веди в дежурку!  Сквозь вползшую в глубине суставов боль, Ваня понял, что Первый, здесь  за главного поставлен.  Это хорошо! - в побитый череп проникло только это, единственное для обстановки, податливое заключение.  Его подвели к освещённому помещению охранников, откуда  хрипела магнитола, словно хотели  убедить его, что тут таки, не способны слушать чистую музыку.   Держите на улице, а то комнату нам окровавит, - сказал главный второму и ещё двум подошедшим сторожам, - я Эдуардовичу позвоню.
 
- Ну, ты малый и наглец, - обижался короткий, из подошедших сторожей, - человека в тебе нет, а целую автобазу месяцами разводил…
Что бы вместиться в проём открытой дежурки, где радио всегда сбивается с волны, Огромный перекосился, и передал слова хозяина:
 
— Эдик, с малолетним  связываться не хочет, говорит – отбить навсегда охоту, и выкинуть за ограду.  По мне, с него хватит, выпроводите за старые ворота.

Два сторожа, и стая собак поволоклись, повели волочащего ноги задержанного расхитителя к старым, приваренным воротам вновь расширенной базы.   Охранники разумно сожалели, что старания их смены не будут шумно замечены. У старых ворот, короткий схватил  вялые ноги, второй взялся за запястья, раскачали и со стоном буквально выполнили указания, пугающе далёкого неизвестного Эдуардовича.  Охранники вытерли руки в мокрое сено, и пошли дремать.  От удара об скользкий замшелый бои бордюрного гранита, в ещё не расширившейся избитой груди Вани, забилось дыхание.  Всё стихло, из глаз его всё скрылось, пропало.  Продолжала моросить скучная ночь.