Глава 41. Зарождение трагедий.

Стояла жгучая июльская жара, какая обычно бывает после летнего ливня. Начальник разведки экономического полка вермахта «Восток-Запад» майор Гуго Ланге нёс под мышкой тощий кожаный портфель, в другой руке он держал револьвер, вместо сердца - била снарядами дальнобойная пушка. Вошли во двор колхозного бригадира Сидора Горбища, куда важный офицер был определён на бессрочное проживание. Адъютант офицера Беккер нёс два больших чемодана. Один из них имел на замке дощечку с восковой печатью, был полон письмами от жены и ценными документами, другой чемодан набит личным бельём офицера. Сопровождали важный военный чин, владелец добротного дома бригадир Горбищ и, назначенный староста села, хромой ветеринар Макар Лютнев, который имел ранение с прошлой германской войны, был в плену, и умел сносно составлять немецкие предположения.
 Майор рассматривал чистое подворье, строения на высоком цоколе приподнятые наподобие немецких бауэрских домов, насупленными губами смотрел выше крыш. По его выглаженному мундиру видно, что Германия страна опрятная, скрытная, и не любит чужой люд. Выбор места постоя ему понравился, хромота старосты не имела решающее значение. Сопровождающие крестьяне показали приготовленную для проживания, светлую горницу; она тоже подошла германцу. Лютнев старым сморщенным лицом улыбнулся, и моргнул Горбищу, заячьим жестом намекнул, что полулитру уже заслужили. Он оттянул искалеченную ногу; хозяин дома потеребил бороду и ухо, оба одновременно заверили офицера, что в дальнейшем будут носить такое же покорное старание.
Майор приказал адъютанту оставить чемоданы возле сундука, накрытого вышитым полотном, и отпустил всех для дальнейшего  пребывания на службе вермахта. Сам стал оглядывать комнату, окна выходили в полусадник двора, при выстреле снаружи пуля била прямо в кровать, это не совсем соответствовало обстановке восточного фронта. Но майор слишком устал от ухабистой дороги, долгой бессонницы и летней спеки, был обязан отдохнуть для бодрости, и постоянного бдения планам фюрера по обогащению великой Германии. Он снял мундир, лёг на заправленную узорчатым покрывалом кровать с непривычно  многими подушками. Долго смотрел на крашенный толстый брус удерживающий потолок, но что-то мешало ему уснуть, он открыл дверь и крикнул хозяина; подошла упитанная русская женщина, улыбнулась незнакомому гостю, улыбка её не несла радостное ожидание, из-за чего немец ещё более сердито приказал: унести из спальни православные иконы. …И только тогда уснул.

Решительные ученики с наставником, попали под ливень, шли мимо  станицы Преградная, долго блуждали по пересечённой степной равнине, попали в Медвежье. Устали от жгучей жары солнца, быстро испаряющейся влаги из земли, и лёгкой одежды. Просторы удаляющихся полей купались в лучах солнца. Вдалеке падала сечь извилистой полосы большака наполненная кажущейся водой, и уже совершенно сухой поднималась жарственая дорога вблизи работающих людей. Изрядное число колхозников и солдат сплошь потные, или мокрые от прошедшего дождя, рыли окопы, бросали грунт с яростью, им казалось, что копают фашизму могилу;  чувствовали вред, который затаился где-то недалеко, лопатами доказывали, что земля годится не только для урожая, но и для вечной смерти врага. В глубине окопа грунт содержал давно спёкшийся гнев, приходилось ломами бить дно.
- Товарищ, далеко ли до ближнего села, - спросил Учитель у старого обросшего колхозника, который успевал кидать твёрдую почву и  подглядывал, не опережают ли его по воодушевлению труда. 
- Рядом. За пригорком, если стоять не будете, - сказал землекоп и продолжил заступом врываться в грунт, не отвлекался взглядом наверх, не хотел охлаждать общий работный настрой. 
- Что, немец по-прежнему напирает?
- Напирает сволочь! – ответил, землекоп не глядя, дальше преодолевал твёрдое упорство земли. 
Нерадостные ожидания! Должно быть, трагедия только зарождается, - подумал про себя Учитель. – Ему казалось важным, что люди, которые решили жить с гневом, не знают усталости.
- А что Москва говорит?
- Москва говорит, что впереди уныние и смерть, дальше будет отступать для предстоящей победы…   
Пошли в сторону напирающего врага, за окопом оставалась обширная глубина незанятой земли, что вмещалась в географических знаниях. На окраине села, с высокого кривого столба звучала унылая музыка, издаваемая многими инструментами. Отряд устало, вошёл в пустые улицы, были они безлюдными, таилось в них безмолвие и невидимое волнение, из-за близости врага тревога передавалось горячей влаге, домам, и  озабоченному населению. Пустота ползла заодно с полуденной тягучей хрипотой рупора. Люди ждали сообщения о постоянном отступлении. Ближе к церкви села, группа вошла во двор с высоким, старой кирпичной кладки домом. Ровно расшитые ряды изразцов, потерявшие испеченную яркую красноту, продолжали жить без мастеров которые дали им когда-то строгое построение; полинявшие кирпичи пели песню, сочинённую давно пропавшими людьми.
 Если фашисты будут палить село, этот дом сгорит последним, - подумал Учитель, ему казалось: каждый камень готов сражаться с врагом.
 Вышедший на лай собаки хозяин, ничуть не удивился блуждающим призывникам и их комиссару, сейчас много народу передвигается с назначением. По нему было видно, что сам, торопится упредить назревающий новый порядок, был приветлив и задумчив, казалось, предварительно сочиняет мотив своего возможного поведения при приходе оккупационной власти.
- От немца удаляетесь? – спросил хозяин старшего, к тому же он был председателем здешнего колхоза «Хлебороб», и обязан был всё знать.
- С востока идём, - ответил Учитель. – А что может немец не дойдёт до ваших полей.
- Наши поля наполовину уже у фашиста, - подытожил председатель, - не ожидали такого нажима. У меня три минуты на отвлечения. Надо эвакуацию продолжать, спешим. Телеги, трактора, лошади, стада рогатого скота с доярками и скотниками, всё и всех гоним на восток, успеть бы, подальше удалиться. Готовим котомки с сухарями и сыром в дорогу, группируем гурты в загонах, и только начнёт в степи смеркаться – мы в дорогу; днём крестовая авиация бомбами истребляет живое добро, коршуны и те начинают бояться неба, а всё же охота удержать для будущей победы тонны молока, мяса, и живую силу населения.
Казалось, его вдохновляли люди, животные, и те же камни которые отказывались покоряться немецким снарядам. Видно, что занятый человек происходил из скудного времени, умел просчитывать крохи пропитания для народа, распространявшиеся неровно и выборочно. 
- Вам особенно надо уходить; фашизм не жалует коммунистов…
- Я как раз не из коммунистов, кулаками нас как-то нарекли, в самый раз годимся врагу в пособники.
- Что это, разве председатель не числится в большевиках?
- Повезло. Партийный родственник уполномоченным ходил, заранее предостерёг, предупредил, - казалось, приближающаяся смена власти стёрла настороженность бывшего кулака, спешил, а словоохотлив, боль свою нёс. - Я с наделами сыновей прогнал, быстро дома в отдалении им срубил, брёвна тоже помогали; землю раздробили, бумаги положенные сделали, так что почти в бедняки записались, когда колхоз организовывали, перестали быть враждебным классом. Бригадирствовал, потом председателем избрали. В передовиках все годы колхоз ходил: ордена, премии, депутатство. Нашего брата хозяина, надо было агрономами, председателями назначать, а не Сибирь разочарованиями орошать. Коллективизация бы от этого только выиграла, глядишь, и уберегли бы народ от голодовки. Неурожай он тоже изобретения любит. Ну, землячки заходите в дом, там вас хозяйка накормит, а мне спешить надо, слышите, как быки на привязи из стойла ревут.
- Боитесь, что скоро будут?..
- А чего нам бояться, мы дома жизнь проживаем, - он открыл дверь, из крыльца крикнул жене, с которой уже простился. - Мать, напеки хлопцам блины, и петушков ранних навари, …немцу меньше достанется.
Ученики расселись на лавах в гриднице, дышали прохладой большой комнаты, прогоняли зной, забравшийся им на спину.
- Учитель, пока петушки сварятся, нам охота немца поближе разглядеть, - Кипчак, Самоум, и Горкавый просили у Учителя разрешения на передовую слазить, хоть издалека войну пощупать. Ими двигала необузданная воля рвения, страшно хотелось принять участие, в какой ни будь войне и чтобы непременно называлась освободительной, потому что если не освободительная - не русская это война.
- А петушки кто общипывать будет? – встрял Птенец, - обозрения войны вас не накормят!
- Из промежутка волнений можно и подсмотреть, - разрешил Учитель. - Далеко во фронт не заходите, немец любопытных не жалует, помните, что вы невидимы только для уже несуществующих людей. - Он упёрся на косяк кухонной двери, спросил у хлопочущей возле керогаза хозяйки: - Господыня, как село соседнее называется, где фашист остановился? 
- Хутор Сорокин, а ближе Вольное стоит, – ответила женщина.
Давно, когда он был моложе самого юного из своих учеников, с большого расстояния полюбил девушку похожую на эту привлекательную хозяйку, может девушка та желала иметь короткую тропу, но тогда юноша ходил бродягой по земле. Учитель подумал: та девушка также постарела, как и эта женщина. Он её не узнает и больше никогда не полюбит.   
 Блины, горячим масляным запахом стали дразнить намечавшийся обед. Тройка юнцов, радостно опережая друг друга, направились в занятый хутор немцев зреть.
- Плохо, что даже изношенного пистолета не имеем, - пожалел Кипчак, - а то из уважения к истории войны убили бы, какого ни будь врага.

Майор проспал ровно два часа, которых отвёл на запланированный сон. Затем потребовал миску с водой для омовения лица, и сытный полдник приказал накрыть, какой умеют накрывать южнорусские женщины.
Пора для каждодневного успеха завести себе горничную, подумал Ланге. Миску с водой, занёс в спальню мальчик лет тринадцати, почти такой возрастом как его сын. Лишённый привычки учащать сердцебиение, Ланге неожиданно встрепенулся памятью, он уже больше года не видел своих детей. Мальчик был русым, голубоглазый, подвижен, мило улыбнулся чужому военному, совсем был похож на его Готлиба, разве что у этого из волос на лоб, сползал небольшой тёмный шрам. Майор знал, что русским, с первого дня положено поведение дикой вольности усмирять, колотить невоспитанную развязность. Знал, без окрика и расстрела не установить немецкий порядок. 
Тут, не нашёл повода для строгости и каприза, к тому же русский мальчик оказался необыкновенно словоохотливым мальцом. Приятный образец, подумал про себя майор, и его угрюмое после сонное настроение начало смягчаться от чистой воды. Мальчик вышел. Умывшись, майор тоже вышел в гостиную. Запеченные пампушки, сметана, масло, голубцы, совсем немецкие свежие огурцы и помидоры, штоф с самогоном, и ещё что-то парящее заполняли половину длинного стола. Плавающий по всей гостиной вкусный аромат, приподнимал настроение новой власти.
 Да этот дом мне подходит - решил Гуго, - наша германия слишком экономная тётка, хотя, что такое кофе, русские крестьяне нигде не знают, это плохо для боевого немецкого духа.
 Майор пообедал и подумал: даже ради такого стола наши жертвы нелишние. Он взял портфель и направился в штаб полка обогащать Германию, подытоживать дальнейшее продвижение на Кавказ, утверждённое согласно последней стратегии Берлина.       

Трое смельчаков, помня наказ Учителя, осторожно пробирались меж дворами недавно занятого села, перепрыгивали плетни и прясла; ото всюду лаяли собаки и это их тревожило, чтобы успокоить брехунов решили скрыться в ближнем доме, вошли в открытую, занавешенную сетчатой марлей дверь. В невысокой прихожей комнате, за низким столиком, два мальчика играли в шашки, один из них скованно и хмуро смотрел на игральную доску, другой беловолосый наоборот, был подвижен состоянием, ёрзал, веселым деревянным стуком бил противника шашкой по соображению, видно не первый раз выигрывает. Неожиданно вползшие в дом юнцы, для уединения обстановки и общности наличия, тут же уставились смотреть на шашечную игру, подумали, может, стоит выдать себя за партизан, и принялись подсказывать ходы проигрывающему подростку.
- Это неправильно, - сказал русоволосый со шрамом на лбу, которого товарищ назвал Милашкой. - Рудченко сам должен определять положение поля игры, это неизменное правило всех матчей, тут подсказка может даже и навредить, но я не возражаю, если это даст пользу всем.
Такое не по возрасту разумное заключение понравилось партизанам, Самоум даже перешёл на сторону Милашки, стал обдумывать, как скорее пройти в дамки, быстрее завершить победную партию. И победа была добыта в три хода. Из кухни лился томатный, чесночный, дикий какой-то запах, что-то шкворчало и шипело. Выигрышный результат нёс холодные чувства.
 О то всюду идёт соблазн аппетиту, - подумали сообразительные партизаны, - кухарки портят равновесие, - и вкусные мысли отстранялись сами по себе, решили они не застаиваться в этом доме, голод, с предварительной надобностью совсем испарился.
- Нам пора возвращаться, - поторопил товарищей Горкавый, - двое остальных всё ещё смотрели с сомнениями в сторону кухни.
Милашка скучновато и вежливо, как-то виновато стал водить озабоченностью глаз, застенчиво погладил живот и вынужденно вышел наружу.
- Проигравший Витя Рудченко, на самом деле принял троицу за молодогвардейцев, он посмотрел на закрытый уличный проём, прислушался, и шёпотом сказал: - Вам товарищи комсомольцы надо срочно уходить.
- Да, мы сами это знаем, - ответил за всех Кипчак. И все трое быстро пропали. 
       
В штабе, начальнику разведки полка сообщили о полученных письмах и весомой депеше на его имя. Секретные конверты из Берлина вручались курьером лично под роспись. Поэтому майор аккуратно ножом срезал все пять сургучей, несмотря на некоторые волнения, он делал всё с привычной канцелярской неторопливостью. Мелкий шрифт на сероватой бумаге, лишал важности громкое назначение конверта с остывшими объёмными штемпелями. Излишнее волнение убежало в ворохе обычного состояния, сообщение на невзрачном листе, упростило распорядительное ожидание майора. Штемпеля имели масштаб и обязательства только для канцелярских дежурных. Он отложил в сторону тяжёлый конверт.
Открыл пахнущее духами воздушное письмо от жены. Прочитал: что она ещё сильнее его любит, каждый раз радуется пересылаемым подаркам, дети скучают без отца, не дождутся его приезда на побывку. Недавно смотрела документальный киножурнал с проникновенной речью фюрера об успехах на восточном фронте. Просила мужа, чтобы непременно подобрал обустроенное просторное имение на тёплом морском берегу: с дворцом, конюшней, и прислугами. Писала, что она планирует на следующее лето с детьми и преподавателями, переехать на постоянное проживание в эту упрямую Россию. 
Глаза майора заблестели от умиления, слезились, вроде окалину только извлекли. Знакомый почерк жены ещё сильнее будил в нём заботу о благополучии семьи. Строгие буквы не позволяли расслабляться, подстёгивали служебный долг. Он вложил ласковое письмо в нагрудный карман. Вернулся к служебному посланию:
«Особо секретно лично майору Ланге, - лично от фюрера!» - прочитал, главный разведчик заготовительного полка, служебную депешу утяжелённую сургучами, он даже хотел привстать, ноги обмякли, продолжил сидя читать дрожащий лист, с волнением водил глазами по смурой бумаге.   
 Письмо сообщало, что майор награждён «железным крестом», ещё оно обязывало его начать работу по запасному варианту временного пребывания - «фартуна», плану, предварительно помещённому во вручённой ему «железной пластине века». - «Впереди, на каждом конце нашего святого символа по дюжине наших годов», - писало послание. – «Наша задача безостановочно двигать вечное вращение свастики. Кто отомстит - будет вечно свят».
 Майор закрыл глаза, он всё понял, узкими губами произнёс святые слова: «железный крест», «фартуна», и «фюрер», - не выдержал напряжение доверия, встал, и ровно минуту стоял по стойке «смирно». Текущие прочие уведомления потеряли всякое значение. Важное послание на неприметной бумаге: требовало от Ланге поиск движущей силы заложенного взрыва, клятву великой тайны, и он ответственно присягнул: предстоящему времени, железной пластине, всевидящему оку фюрера!
Майор вернулся в дом своего размещения затемно, когда уже вынырнула луна, уловил не выветренное чужое намерение. С чувством обретённой важности, вызвал к себе исправного хозяйского сына, вложил его наличие в память «железной пластины» и спросил: - Был ли кто чужой в доме?
Милашка послушно утаптывал сомнения комнаты, отведённой новому господину, и как отличник учёбы, изучавший немецкий язык, почти без акцента сказал: - Яволь гер официер.
Майор всмотрелся в преданные глаза и молчал, долго о чём-то думал: - Хорошо, - наконец сказал он, - кажется, очень хорошо, это то, что мне нужно. Отпустил юнца, ничего не приказав. Достал из портфеля железную пластину, подушечками мягких пальцев надавил на установку тайной миссии, решил понаблюдать за «объектом», убедиться в правильности и точности плана. Продолжил из расстояния управлять намеченным выбором века.
Процесс пошёл! – сказал он себе и предстоящему времени.