ОХОТА!..   

Декабрь стоит: ветреный, холодный, мокрый, и скучный. Насыщенный сыростью ветер пронизывает усталость всего минувшего года. До наступления зимних праздников надо выбрать все граммы зерна, заработанные в коллективном  труде. Ток полон колхозными людьми – медленно выдают начисленное: одни весы, один кладовщик, одна амбарная ведомость. Обветренные общим уделом люди бодрыми сидят на уже наполненные мешки, спешат  вывезти полученную трудоденную пшеницу; увозят: повозками, в люльках мотоциклов, ручными тележками по мешку катают;  шофера, и трактористы сразу всё грузят, в пустые кузова железного транспорта закидывают. Праздники с зерном на чердаке, веселее ползут – вся слякоть пропадает.
В комнатушке амбарного сторожа  тепло, народу набилось – некуда шелуху семечковую сплюнуть. На тёплой лежанке просторно скрестил ноги здоровый усатый старик – дед Александр Томииванов, - по турецки сидит, за его спиной на стене, ружьё заряженное висит.         
Хозяин сторожки и не думает кого-то прогонять; …а может. Люди сами выходят, очерёдность свою у весов проверяют:  долго ли ещё сосулькой висеть...
Одни выходят, другие греться заходят, - руки порозовевшие натирают, носы тоже приуныли.  Табачный дым, вот-вот потолок низкий поднимет. Сторож терпелив к прокисшим, дымным выдохам гостей, меняет местами скрещенные ноги, спину уставшую утягивает, гладит пальцами приклад ружья - видно, что оно ему дороже всех людей сразу.
- Как охота, бай Александр? - зайцы иногда падают… – спрашивает человек, измученный долгим препиранием с неправильными цифрами в конторской ведомости, в бухгалтерии спорил, в холодном зерноскладе спорил; такое впечатление, что ему крайне необходимо тоже потрогать лоснящееся цевьё ружейное. 
Хозяин стонет, …вот- вот ружьё поцелует:
 - Какая сейчас охота, - охотников больше чем зайцев!  Это тебе не старое заснеженное время… 
Пушки теперь, только сторожам оставить надо, остальные пусть бегают, копьями и стрелами пусть охотятся, - холодным оружием за добычей ходят. С дичью надо честно состязаться, им природа защиту дала не для того что бы человек хитростью её искажал.
Да…а, - дед Александр снова утягивает засидевшиеся узлы, местами меняет свитые ноги на широком топчане, - помню морозы в нынешнюю пору стояли не то, что теперешние скользкие зимы, снег выпадал выше крыш, входные двери пробить не всякому удавалось, приходилось черепицу в кровле разбирать, по дымоходам наличие домов узнавали люди. Ураган зимы - народ не балует. 
В такую вот зиму запряг я, было сани, думаю пойду, опрокину тройку-пятёрку упитанных русаков, свежатину себе в печи изжарить захотелось, испечь жирненького после поста не мешает, - под винцо так…    
С отцом поехали, кони у нас добротные были, по живот в снегу утопают, сани пыль снежную стелют, белые поля кругом, одни следы от дичи перекрещиваются, теряются по неуёмной дали. Вдоль лесистой смуги скользим. Я опрокидываю зайцев, отец подбирает; я стреляю - он в красном снегу зарывается. Уложили штук пятнадцать, дно сеней покрыли, - на неделю нам хватит. 
Спускаемся ниже к речке мёрзлой, метёт, и там снега меньше, смотрю: утки – молодки, что до перелёта крылья укрепить не успели, улететь не смогли. Отцу говорю: - Я птицу тоже хочу, предпочитаю шкурку запечённую проглатывать. Уложил пятёрик, остальные низко улетели. Довольно!
Бывает и гуси остаются зимовать, но гусь – тварь хитрая, его просто не возьмёшь, в камышах заседает гадина, - надёжно прячется…
Да…а, собрались мы уже домой ехать по старому следу, не спешим, смотрим, зайца нами неподобранного лиса с лисятами окружили, - рвут, скулят от удовольствия; тут я разлютился – пускаю дробь, двух рыженьких уложил, у них мех зимний лоснится, а я тулуп овечий бабе как раз шил, - думаю, хвостами пушистыми украшу одежду…
Тёплый махорчатый дым глаза щиплет, тесная сторожка прошлой охотой восторгается, духотою текущей дышит, - кто-то долго дверь держит приоткрытою.  Сырой холод ударил снизу в ноги, на лежанку заполз.
- Двери!  двери закройте! – прикрикнул сторож, - я топлю не для того чтобы улицу греть. Степан, наполни топку кочанами - помещение снова остывает. 
И действительно, хозяин помещения сердито оглядел десятки шапок не имеющие подобающие головы.  Но всё же, рассказывать своё, не кочаны теребить, - продолжил:
- Значить, лошади у нас были славные, сани полозьями новые, - широкие… и простор везде белый.
Вот, смотрю, стадо кабанов диких прямо на нас идёт, впереди вепрь клыкастый, за ним свинки и поросята малые по протоптанному снегу вслед идут.
Мне старый кабан не надо, а настроение у меня лихватское, морозец  скрипит в душе, и в патронташе у меня всегда картечь заложена.
Думаю: свалю-ка молодую свинку, её нежное красное мясо под полную бочку красненького… - любого-всякого вдохновит. Дикаря в лоб надо брать, бью наверняка – завертелась в снегу свинка, будто буравчик рыхлую древесину буравит, - с удовольствием наблюдаю удачу. 
Косяк замер, вепрь кровь родную почуял, скажу тебе: свинский нюх – аж из Балкан гарь словит, пена у него изо рта пузырится, взбесился вожак, видно кабаниха убитая – любимица первая. Как хрюкнет, и прямо на меня, я в сани запрыгнул, хорошо успел вторую картечь зарядить, - прямо в глаз пускаю, кровь фонтаном, пошатнулся нерез, и всеми тремя центнерами в сани врезается, так вломился, что борт саней в щепу разнёс. Кони встрепенулись, помчались в испуге, остановились: когда в сугроб огромный застряли.
Далеко сзади, пятно чёрное шевелится; вернулись,  кабан ослаб от бескровия, пыхтит тяжело, - отец его добил, еле ножом кожу  проколол. Не в силе вдвоём затащить, распрягли кобылу и постромками втянули, сразу наполнились сани; полозья утонули, до земли сели, дальше некуда, говорю отцу - едем.
- А как же свинка малая?.. – спросил худой мужик в смушковой шапке.
 - Какая свинка?.., - она в санях давно остывает; сравнил – кабан, и свинка, у него шкура с мой палец, когда содрали, такого пола не нашлось в доме, что бы расстелить её всю.  Шутишь – Драган!
Как ехать домой уже, смотрим, с бановской стороны два человека идут, спешат; брать их с собой – не поместим, сани полные, да и лошади зарываются, не потянут, - пусть даже родственники оказались бы. Да…а…
Туман морозный стелется, и снег легко метёт, видимость неважная при сплошной белизне, и расстояние кругом всё потерялось в чистоте того простора.
Как из близи…, как ближе, ближе, всё ближе – никакие это не люди, - две дрофы идут.
Последние патроны заряжаю.
Жду. Ближе, ближе… , как пустил дуплетом, уложил обеих.
Тяжёлая птица зерном осенним откормлена, еле закинули мы их в сани. Мороз крепчает. Щипать перья всегда можно, а тушки примёрзнут – не сдерешь с удобством. 
Уже всё, едем, скользим, местами проваливаемся, толкаем сани – лошадям помогаем, одно желание – быстрее домой доехать.
- Шутишь что ли…, полные сани дичи! – и кашляет тот, кто сказал.
 - Ещё не всё; к Большому валу подползаем, - лошади вдруг заволновались, опасность почуяли, встали, не хотят идти, противятся, на месте снег утаптывают.
Смотрим, стая волков мечется, и лань бежит.  Пустил я в сторону волков два заряда – убежали в направление села Кашлй.
- Не попал?
- А я и не целился, зачем они мне надо, что я мало собак пристрелил.
Не дал волкам лань; сам взял, - моя добыча.  Ага, - волкам отдам!..
- Так патроны же кончились…
 - Ты, - умник! – отец своим патронташем опоясан.
Дед Александр всмотрелся в толпу, уставился на тихого человека, тот от неловкости растерялся, как молчал - так и молчит.
 - Воо…т, подъехали мы к воротам своим, сани скрипят от перегруза, весь народ махалинский вывалил: - Вот это охота! – кричат все.
Да, - такая вот охота, а что теперь?..
Сторож снял ружьё с вбитого в стене колышка, откинул ствол – посмотрел в глубину длинных, блестящих цилиндров, помолчал и снова повесил:
- Какая сейчас охота, одна пахота в полях: орань в глаза чёрная, некуда зайцу зарыться. 
Все молчат, провинность свою щупают, стоит покрытая слякотью  скука в скудных душах.
Каждый, в норе своих мыслей зарылся.