Не, не бях под чужди небосводи,

              и под чуждото крило не бях, -

              бях тогава близо до народа

              и в нещастието му живях.

                                       1961

 

 

Вместо предисловие

 

     В страшните години на ежовщина* прекарах седемнайсет месеца в каторжните тъмници на Ленинград. Веднъж някой ме позна. Тогава стоящата зад мен жена с бледи устни, която, разбира се, никога в живота си не бе чувала моето име, се съвзе от свойственото за всички ни вцепенение и ме попита на ухо /там всички говореха шепнешком/:

     -А това вие можете ли да опишете?

И аз казах:

     -Мога.

     Тогава нещо като усмивка премина по това, което някога е било нейното лице.

  

1 април 1957

Ленинград

 

Посвещение

 

Пред тази мъка връх се снишава,

не тече великата река,

а тъмничните стени са здрави

и сред тях „затворнически нрави”

и убийствена тъга.

За някого вятър свеж подухва,

някой е нежен в синия здрач –

ние не знаем, все сме си тука,

слушаме ключа омразен да чука

и стъпки на войника-пазач.

Будни, сякаш в литургия ранна,

подивели в столица вървим,

там се срещат мъртви бездиханни,

Слънце ниско, Нева във воали,

а надеждата се крие в дим.

Съд-присъда... Сълзите потичат,

че от всички разделена съм,

сякаш живото сърце посичат,

сякаш грубо преобръщат всичко,

но пристига... Броди... Моя сън...

Где сте вий, другарки мои трудни,

две години побеснели в страх?

Кой се чуди в сибирски фъртуни?

Що ли виждат в сънищата лунни?

Аз прощален поздрав им избрах.

 

Март 1940

 

 

Встъпление

 

Само мъртвият беше с усмивка,

на спокойствие случил покой,

се полюшваше сам на бесилка,

край затвор ленинградски бе той.

И когато, след съд подивели,

се занизаха полк подир полк,

кратка песен за тъжни раздели

свирна влакът – сиренен акорд.

И смъртта над звездите ни бдеше,

а невинна Русия бе в трус,

под ботушите кървави беше

и под черните гуми марус**.

 

 

І.

 

На разсъмване теб те вземаха,

аз като след мъртъв вървях,

а пък децата в тъмно ревяха,

в параклиса свещ загоря.

Твойте устни – хладни икони,

смъртна пот по челó... Спомен жив!

Аз, като стрелковите мадони,

вой ще вия пред кремълски зид.

 

Есен 1935

Москва

 

  

ІІ.

 

Тихо плиска тихи Дон,

месец жълт прекрачва дом.

Със калпака накривен

вижда ъгъл затъмен.

Там е болната жена,

тя, жена е, сам сама,

мъж във гроба, син във плен,

помолете се за мен.

 

ІІІ.

 

Не, не съм аз това, тук някой друг страда.

Аз не бих могла така, а това, което се случи,

нека с черно сукно покрият

и с фенери отнесат...

            Нощ...

 

ІV.

 

Бих ти показала присмехулнице,

любимка на всички, на теб,

царскоселска весела грешнице,

що ще се случи с живота ти клет –

как с триста поред съобщения

под Кръстовете ще стоиш

и с твоите сълзи на бдение

Новогодишния лед ще топиш.

Там каторжна топола се вие

и нито звук – а колко там

загубиха живота си невинни.

 

 

V.

 

Седемнайсет месеца крещя

и те зова мой дом,

в краката на палачите клеча,

за син – ужасен стон.

Завинаги объркан век

и как да разбера

сега кой звяр е, кой човек,

смъртта ме днес избра.

А толкова разкош в цветя

и звън в кандилници запя

от някъде до там.

Към мене погледа пълзи,

със гибел скоро ме грози

Огромната звезда.

 

VІ.

 

Отлитат седмици, недели,

що се случва аз не знам.

Как ли теб, синче, в тъма

бели нощи са видели,

как отново теб следят

с зоркото око на ястреб,

кръста ти, висок и ясен,

и говорят за смъртта.

 

VІІ.

 

Присъда

 

И се спусна каменното слово

върху мойта още жива гръд.

Че какво, нали аз бях готова,

ще се справя знам, и този път.

 

Днес за мен делата са огромни:

трябва да изтрия паметта,

трябва и душата да не помни,

ще се уча да живея пак.

 

А пък то... Полъхна лято жежко,

празник през прозореца влетял.

Аз отдавна чувствах това нещо –

ден светлей, домът ми опустял.

 

Лято 1939

 

VІІІ.

 

Към смъртта

 

И все пак ти ще дойдеш, а защо не днес?

Как чакам те и ми е трудно.

Аз светлината скрих. Ти през вратата влез,

че си единствена и чудна.

Преобразявай се в какъвто искаш вид –

вмъкни се във снаряд отровен,

или със гира като опитен бандит,

в отровен дим от тифус болен.

Или пък приказчица съчини

и всичко лошо да е в нея,

да мога аз да видя връх на шапка син,

уплахата в управителя бледен.

Все едно ми е. Вие Енисей снага,

Полярната звезда сияе.

В очите на любимия сега

последен ужас се чертае.

 

19 август 1939

 

ІХ.

 

Безумието е с крила,

покри душите наполовина,

и вино огнено разля,

примамва в черната долина.

 

Разбрах защо на него аз

победа трябва да призная,

заслушана във своя глас

като в бълнуване напразно.

И няма аз да позволя

със себе си да ме превземе.

/Защо молби не го склонят,

защо не отегчи го с време/:

 

ни страх в очите на сина –

вкаменило се страдание,

ни бурята, дошла в деня,

ни час за свиждане в зандани,

 

ни хладна милост на ръце,

ни липови тревожни сенки,

ни звук далечен от ветрец

със думи за утеха – сетни.

 

4 май 1940

 

Х.

 

Разпятие

         Не ридай за Мене Майко,

         виждащия от гроба.

 

----

Хор-ангели часа велик прослави

и огнено разтвори се небе.

Отца си каза: „Що ме ти остави!”

На майка си: „О, не ридай за мен...”

 

----

Магдалина в мъка се тресеше,

Ученик любим се вцепени,

где безмълвна Майката стоеше,

не посмя да гледа ни един.

 

Епилог

 

1.

 

Узнах лицата как се скапват, губят

и как изглежда в този век страха,

как клинописни страници са груби,

страдание по бузите лепят,

как черните и пепелни къдрици

във сребърни превръщат се за миг,

усмивката угасва в безразличие,

в най-постната шега страха е скрит.

И не за себе си се моля тук,

за всички там, които бяха с мене

и в юлска жега, и във адски студ

под ослепителна стена червена.

 

2.

 

Отново за помен наближава час.

Аз виждам, аз слушам, аз чувствувам вас:

кои до прозорец дойдоха едва,

които не стъпват по родна земя,

които извиха красиво глава

и казах: „Тук идвам като у дома!”

Поименно всички как да спомена,

отнесоха списъка, как да ги знам.

За тях изтъках аз просторен саван

от кратки подслушани техни слова.

Навсякъде, винаги спомена бди,

не ще ги забравя и в нови беди,

замлъкне ли в мене измъчен гласът,

със който народ – стомилиона крещят,

и нека така да ме спомнят и мен

във моя последен, погребален ден.

Ако някой поиска в тази страна

да издигне за мене паметен знак,

съгласие давам за туй тържество,

с условие само – къде да е то –

но не край морето, къде се родих:

последната връзка със него разбих,

 ни в царска градина с заветния пън,

где сянка тревожна ме търси насън,

а тук, където триста часа мълчах,

където за мен не откриха ключа.

Затуй и в блаженната смърт ще боли

от спомен за тежките черни коли,

от спомен как хлопва омразна врата,

как вие старица, ранена в скръбта.

И нека по бронза от стария свят

в сълзи да се стича топящият сняг,

каторжният гълъб да пей в синева

и кораби тихо да плуват в Нева.

Март 1940

Домът на фонтаните

 

-----------------------

*ежовщина – Галяма чистка (Большая чистка), известна също като "ежовщина", е серия от кампании, в периода 1937-1938 година, включващи политически репресии и гонения в Съветския съюз, ръководени от Йосиф Сталин. Някои автори я описват като „Съветския холокост“.

                  **марус – колите на НКВД, с които са превозвали арестуваните

 

 

 

РЕКВИЕМ

        

                Нет, и не под чуждым небосводом,

                И не под защитой чуждых крыл,-

                Я была тогда с моим народом,

                Там, где мой народ, к несчастью, был.

                                        1961

 

Вместо предисловия

     В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): 
     - А это вы можете описать? 
     И я сказала: 
     - Могу. 
     Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом. 

1 апреля 1957, Ленинград

Посвящение

 

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними "каторжные норы"

И смертельная тоска.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат -

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат.

Подымались как к обедне ранней,

По столице одичалой шли,

Там встречались, мертвых бездыханней,

Солнце ниже, и Нева туманней,

А надежда все поет вдали.

Приговор... И сразу слезы хлынут,

Ото всех уже отделена,

Словно с болью жизнь из сердца вынут,

Словно грубо навзничь опрокинут,

Но идет... Шатается... Одна...

Где теперь невольные подруги

Двух моих осатанелых лет?

Что им чудится в сибирской вьюге,

Что мерещится им в лунном круге?

Им я шлю прощальный свой привет.

 

     Март 1940

 

       ВСТУПЛЕНИЕ

 

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском качался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

 

           1

 

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе... Не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

 

     [Ноябрь] 1935, Москва

 

 

           2

 

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом.

 

Входит в шапке набекрень,

Видит желтый месяц тень.

 

Эта женщина больна,

Эта женщина одна.

 

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

 

     1938

 

           3

 

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.

Я бы так не могла, а то, что случилось,

Пусть черные сукна покроют,

И пусть унесут фонари...

                        Ночь.

 

     1939

 

           4

 

Показать бы тебе, насмешнице

И любимице всех друзей,

Царскосельской веселой грешнице,

Что случится с жизнью твоей -

Как трехсотая, с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своею слезою горячею

Новогодний лед прожигать.

Там тюремный тополь качается,

И ни звука - а сколько там

Неповинных жизней кончается...

 

     1938

 

       5

 

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой,

Кидалась в ноги палачу,

Ты сын и ужас мой.

Все перепуталось навек,

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек,

И долго ль казни ждать.

И только пыльные цветы,

И звон кадильный, и следы

Куда-то в никуда.

И прямо мне в глаза глядит

И скорой гибелью грозит

Огромная звезда.

 

     1939

 

           6

 

Легкие летят недели,

Что случилось, не пойму.

Как тебе, сынок, в тюрьму

Ночи белые глядели,

Как они опять глядят

Ястребиным жарким оком,

О твоем кресте высоком

И о смерти говорят.

 

     Весна 1939

 

           7

      

 ПРИГОВОР

 

И упало каменное слово

На мою еще живую грудь.

Ничего, ведь я была готова,

Справлюсь с этим как-нибудь.

 

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

 

А не то... Горячий шелест лета,

Словно праздник за моим окном.

Я давно предчувствовала этот

Светлый день и опустелый дом.

 

     [22 июня] 1939, Фонтанный Дом

        

  

  8

       К СМЕРТИ

 

Ты все равно придешь - зачем же не теперь?

Я жду тебя - мне очень трудно.

Я потушила свет и отворила дверь

Тебе, такой простой и чудной.

Прими для этого какой угодно вид,

Ворвись отравленным снарядом

Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,

Иль отрави тифозным чадом.

Иль сказочкой, придуманной тобой

И всем до тошноты знакомой,-

Чтоб я увидела верх шапки голубой

И бледного от страха управдома.

Мне все равно теперь. Клубится Енисей,

Звезда Полярная сияет.

И синий блеск возлюбленных очей

Последний ужас застилает.

 

     19 августа 1939, Фонтанный Дом

 

           9

 

Уже безумие крылом

Души накрыло половину,

И поит огненным вином

И манит в черную долину.

 

И поняла я, что ему

Должна я уступить победу,

Прислушиваясь к своему

Уже как бы чужому бреду.

 

И не позволит ничего

Оно мне унести с собою

(Как ни упрашивай его

И как ни докучай мольбою):

 

Ни сына страшные глаза -

Окаменелое страданье,

Ни день, когда пришла гроза,

Ни час тюремного свиданья,

 

Ни милую прохладу рук,

Ни лип взволнованные тени,

Ни отдаленный легкий звук -

Слова последних утешений.

 

     4 мая 1940, Фонтанный Дом

 

 

           10

        РАСПЯТИЕ

 

                Не рыдай Мене, Мати,

                во гробе зрящия.

            ___

 

Хор ангелов великий час восславил,

И небеса расплавились в огне.

Отцу сказал: "Почто Меня оставил!"

А матери: "О, не рыдай Мене..."

 

                        1938

            ___

 

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча Мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

 

                       

          ЭПИЛОГ

 

            I

 

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы

Страдание выводит на щеках,

Как локоны из пепельных и черных

Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,

И в сухоньком смешке дрожит испуг.

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною,

И в лютый холод, и в июльский зной

Под красною ослепшею стеною.

 

            II

 

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,

Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать,

Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,

О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня

В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условьем - не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век

Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

Март 1940, Фонтанный Дом