Глава 35. В знахарском селении.

Окружённый сломанными голосами ровесников нового тысячелетия, Учитель, вместе со всеми отмерял потресканную сбитую землю, снова звенели шаги по колющей стерне и сухой полыни. Долго шли в уплывший выселок, где проживали знахари; и стоял тот посёлок на изволоке - потерянной возвышенности земного обитания. Устремлялось поселение в никуда, ветшало вместе с ненужным обугленным стожаром сгоревшей соломенной скирды, для громоотводящей надобности когда-то удлинённый на метр в высоту стальной катанкой; казалось уцелевший чёрный шест, вот-вот упадёт из-за наскучившей ненадобности. Убогие, собранные с разных краёв лачуги, вместились в развалившееся, вытянутое на закате облако с красными прожилками. Стояло село исключительно для крепкой памяти, и для избавления всех страдающих от медицинской несостоятельности. В разнообразных, ветхих жилищах, разбросанных по вспученному каменному  опустошению томящейся степи, стояла прилипшая к сдавленному холму изувеченная тишина.  Всеобщая отстранённость падала на спустившееся с неба селение, жар неиспорченной преемственности рода тлел в старинных обиталищах, прильнувших к разваливающейся крепости изначальной породы. Пожилые знахари и знахарки выцеживали из корней времени исцеляющий огонь, жгли на гаснущих очагах колотые пни давно спиленного леса, бросали высушенные жилы в жар, греющий скудную пищу. Готовили приёмы и единичные лекарства для согласованного вторжения в незаживающие раны людей, возникающие при отклонении взаимосвязи с мировым единством. Каждый из наследников исцеляющей традиций, нёс цепко схваченное представление о всеобщем объятии духа, каждое жилище отличалось от прочих, глубиной тепла в тлеющей печи. Стояли избы рубленные из потемневших брёвен, крытые замшелым тёсом; рядились сложенные из сухого сеченого кизяка, отслоенного самана и пиленого камня, сакли с плоскими крышами; тут же мазанки, слепленные из хвороста и жёлтой глины; выстроились крытые соломой и камышом нарядные хаты, оторванные от каменного низа и до крыши выбеленными стенами; придавлены землянки с накатом из тонкомера и пепельным настилом, наполовину утонувшие в землю; ютились юрты завитые коврами, вытканными из верблюжьей и овечьей шерсти; торчали облепленные оленьими шкурами островерхие яранги и чумы.

Слышались удары барабанного обозначения, ученики шли искать удачу у ритма природы, хотели угадать в сухих кубах и конусах наличие прежних людей, желали увидеть, какого ни будь современного шамана загоняющего омертвелые духи в вечную мерзлоту, увидеть колдуна, втискивающего бесплотную дьявольщину в чернеющие проталины.

- Не спешите, узнаем сбережённое не сразу, - сказал Учитель, - вслушайтесь в прочие неизвестные дребезжания и всплески что теснятся в тишине забытых лет, - слова его неожиданно потерялись, пропали, и ученики тут же забыли о шаманах и колдунах. – Мы вошли в чарующее разнообразие исцеляющих учреждений, - продолжал он разъяснять видимое и невидимое, - будем с вами искать единство лечебных различий; расспросим у знахарей: в чём польза прилипающего к органам тела волшебства, и есть ли оно вообще, когда у текущей медицины столько технических достижений. Скоро земле совершенно не понадобятся рождающиеся люди, их будут выпускать прямо с линии конвейерной сборки.

 Не упросить умом тот свет, не отогнать порчу из бедствующей живой среды. Медики наличными и переводными формулами руководят экономикой, умыкнули у знахарей медяные платежи, - норовят со всего мира собирать бриллианты на переделывание болезней, исключительно неизлечимых, иначе обнаружится избыток отклонений нужных на успокоение людей. Земля отяжелеет тоннами невиданных лечебных порошков с всякими смесями, невозможно будет шевельнуться, все застрянут в лекарственных сугробах. Такие вот пилюли и уколы!

Вступив в селение, молодцы шли медленно, водили беспрерывно потевшего, изнывающего от боли живота Увальня; он снова объелся пищевым перепроизводством.

- Придётся скорую вызывать, тут операция понадобится, - причитал Забота, - надо спасать человека, иначе здравоохранение обидится.

Подошли к шалашу крытому провяленной вырванной с корнями травой. Рядом из небольшого кузова решётчатой мажары среднеупитанная караковая с подпалинами лошадка ела свежескошенную траву. На пеньке оперившись ладонями на палку, сидел средний человек с чёрной курчавой бородой, похожей на масть лошадки.

- Дед! Можно ли от вас, хотя бы со старого аппарата позвонить, мы  свои обученные из-за ненадобности сдали, а тут товарищ пропадает, срочно операция нужна!

- Что болит? – спросил дед, и отставил в сторону палку, по нему видно было, что ненавидит уют.

- Живот, живот, каждая минута на счету…

- Волоките ко мне, - хирург не тот, кто немоту резать умеет.

Увальня еле дотащили, он тянул ноги, потел и ёжился. Знахарь глянул на больного, и вошёл в шалаш. Вышел с большой литровой кружкой наполненной синей жидкостью.

- Ну что дозвонились до скорой? - спросил разволнованный Забота.

- Не дёргайся! – успокоил его презрительно строгий дед, - а то я вот этой палкой укажу, где твоя скорая застряла. Тоже мне заботливый нашёлся. – Он усадил Увальня на пенёк, подал ему полную литровую кружку и приказал: - Пей!

  - Увалень беспомощно посмотрел на чёрную бороду, потом на кружку, боли говорили, что надо пить, он принялся цедить голубичную смесь вина размешанного с водой. Дед одной рукой гладил курчавую бороду, другой держал кружку за дно, втискивал в лицо, лил убывающее разбавленное вино в отравленный живот, опрокинул до иссушения, и бросил вспомогательную посуду на кучу скошенной травы. Затем осмотрел всех, Учителя не заметил, приложил ладонь к горячему лбу больного и сказал: - Аппи…рра…цция! – схватил под мышку, и повёл за шалаш.

…Вскоре вернулись, Увалень был бледен, но видно, что сильные боли выбросил в огород. Дед усадил его на пенёк, вошёл в шалаш, и вынес оттуда пол рюмки неразбавленной водки.

- Закрой глаза и отправь всё в желудок! – исцелитель не говорил, а приказывал.

Через время Увалень улыбался забрызганным ботинкам и шнуркам, дрожь улеглась неожиданно, по животу пошла томная теплота вместо боли, он смотрел на спасителя с полуоткрытыми глазами, сказал своему самочувствию: - Убывает отрава, – поднялся, и вяло пошёл память возвращать, передвигался как положено одужевшему ходить и помнить.

От имени всех: вам спасибо! - поблагодарил Учитель.

Знахарь небрежным взмахом немой руки указал: «можете идти с глаз, ни я вам, ни вы мне - больше не нужны». Снова упёрся на палку, с предусмотрительным безразличием стал смотреть на подбирающийся закат. Солнце скользнуло между двумя клубящими похожими облаками; блеснуло, и снова спряталось.

 Группа не торопилась, шли медленно, ждали, когда Увалень расходится. Остановились у перекошенной с выцветшими карнизами хаты, старуха на уличном очаге, варила земляную грушу для мягкого пропитания оставшихся лет. Когда-то она знала много молитвенных нашёптываний, но в старости была испугана непрекращающимся писком в ушах и отсутствием памяти об усопших от неизвестных болезней, возникших из-за неверия тех людей в телесное воскрешение. Между знахарскими жилищами, вдоль пустоты улиц и кривизны перекошенных строений, скользил живой ветер, он обдувал селение и уходил в леса, степи, горы и пустыни, спешил насытить исцеляющим воздухом весь мир. Дальше до самого океана, словно в тумане плавала бесконечная Россия. Заодно с бродящим ветром наполненным ожиданиями, вился запах седой дымной вечери. О знахарстве умела твёрдо думать ещё природа, но её назначения прогнали переполненные склады аптек.

- Для уверенной убедительности, будем проводить единичные  наблюдения конечных показателей, необходимые ослабленному сообществу, станем упрашивать каждого отдельного целителя, баять одну неизлечимую болезнь у одного страждущего, обречённого личной медицинской карточкой в районной поликлинике предрекающей пожизненное лечение, – предупредил Учитель, - иначе не выберемся из негодующих болезнетворных поражений. И вообще, что это за мода болеть. Человек рождён жить здоровым.       

Узел косынки у этой знахарки был завязан на макушке спрятанных седых волос прикрывающих уши от случайного писка извне. Корявой палочкой она ворошила шающие кизяки и кукурузные кочаны в гаснущем очаге.

 Толпа пожелала хозяйке доброй вечери, многие искали оправдание у красных полос облаков, заслонявших садящееся солнце, проглатывали мысли прежде как они должны стать словами. Чад щипал глаза, Учитель отогнал сомнения от несостоятельных намерений в предстоящем брожении по селу, сказал знахарке, что испуганы обнаруженными увечьями, нескладицей, и отпущенными триллионами на намеченное опустошение всех перенаселённых народов. Ученики полны здравомыслием в намеченных предрешениях, потому пришли к хозяйке волшебства с исправным расположением.       

- Ой, ли, сказала знахарка, я держу гроши пропитания, на одном конкретном недуге, с сугубо добровольными пожертвованиями. Улаживаю воспалённые гланды, и никакие другие жалобы не сдвинут мои исцеляющие пальцы. Я стара для крепких тел. Из-за тесноты понимания, наши добрые ворожеи, единогласно условились не бахвалить излишним умением, иметь единственную заранее определённую заботу о целостном даре ниспосланного предназначения.

- Очевидно, у каждого из вас заполнена личная тетрадь с исцеляющими глаголами?

-  Если все будут заполнять тетрадь напоминаниями, она будет быстро исписана, и некуда будет новые знания складывать.  Я улаживаю заупрямившиеся сливовицы - и больше ничего.

- Птенец! Птенец! – несколько голосов одновременно стали звать Птенца, - вот бабушка может вылечить твои постоянно воспалённые гланды, соглашайся испытать древнее совершенство.

- Только дряхлой магий мне не хватало, …нашли дурака, - Птенец упирался.

Но его уже со всех сторон толкали. – Иди, не порть нам опытную постановку, - проворчал Шкандыба, и пихнул его кулаком в пах.

Карлига и Огуз, ухватили и выставили страждущего гландами прямо перед бабушкой. Чтобы не дёргался, крепко удерживали в четыре руки. Его мученический вид говорил, что он начинает жалеть о намеренном внедрении в школу перевооружения отстающих.  

Старуха отряхнула потемневшие от золы руки, достала из-под полы серебряную ложку с широкой дужкой, и умело раздвинула зубы больного, вложила ложку поперёк; рот у Птенца невольно перекосился, он горланил что-то несуразное. Устарелая лекарка мыкнула корявый палец с почерневшим пепельным ногтем, в чашку с настоянным на луковой скорлупе самогоном, подержала, отряхнула и, удерживая ложкой ощеренные зубы, сунула палец в рот болезненно скривленного лица, - сильно придавила опухшую миндалину. Птенец зареготал, подавился слизью выдавленной из губчатого нёба, стал хрипеть, дёргаться, желал освободиться от омерзительного взгляда старых выпученных глаз.

- Ещё не всё. Держите! – сказала лекарка помощникам, снова макнула палец в самогон, надавила вторую воспалённую гланду.

Птенец трепетал всем телом, бил ногами землю, рвался из удерживающих рук, весь вспотел, казалось, его ударил гнев недавнего грома, застрявший на острие несгоревшего до конца громоотвода. Затем стих, положил голову на плечо, раздвинул губы, и долго так держал, стал похожим на недавнюю улыбку, на спящего в соломе возле мажары жеребёнка, откинувшего ненужную сну мордочку с ощеренными большими зубами. Державшие Птенца юноши испугались, хотя знали, что от принуждения, бывает, падают полезные пятаки. Уверенное, обычное понимание обязательного оздоровления, плывущие смиренные в кровяных облаках глаза целительницы, привыкшие к отходчивому негодованию, полностью умиротворили закат встревоженных мыслей Учителя.

Он сказал знахарке, - Спаси бог чарующая матушка, - а ученикам указал рукой, - Идёмте братцы, будем дальше пасти возможные недуги, их не счесть.  

Подошли к избе, с осевшими, прогнившими под окнами венцами. Площадка перед порогом дома, ступени, были сбиты из досок разной толщины, некоторые со следами старой обшелушённой краски, видно снятые с ненужного пола. Один угол избы вполз в  сложенную внизу кладь, бесполезный стул из коротких сучковатых брёвен весь разбежался. Дверь, тоже была перекошена.

Горкавый ловко запрыгнул на крыльцо, и постучал кулаком в дверь. Изнутри послышался чавкающий приглушённый голос. Вскоре вышел красивый седой хозяин: высокого роста, упитанный старик; густые волосы на голове и борода, были одинаково седы и коротко пострижены, лицо яркое, гладкое как налитое зерно в пшеничном колоске, он улыбался, словно внучат увидел, долго родных ждал. Видно было, что его подняли с ужина, он старался задавить мешавшее языку причмокивание.   

 - Что отец, от еды оторвали? – огласил неловкость Учитель.

- Еда не молитва, её можно и прекратить. Особенно когда такие славные молодцы пришли гостить; тут можно годы утерять. Я молодых всегда ругаю: много прыгаете с высоких заборов, часто к невестам лазите, они девки телами набитые, а вы резво их вес поднимаете. Если прыгаете, - непременно на пальцах приседайте, ни в коем случае не на пятки, особенно груз тяжёлый резко не срывайте. Меня полковник Чувашев, штатным сотрудником медсанбата десантной дивизии десять лет держал, я его сына вылечил от постоянно стягивающей боли. Брали анализы с желудка, с печени, из селезёнки, всё здорово у них, а болячка кишки изнуряет, нутро тянет. Тревожное дело прячется в пупе. Пуп – центр сплетения силы духа, самый главный орган живота, от него тельце рождённое отпадает, жизнь начинает виться без роженицы, потому все - матери беспрерывную благодарность держать должны. Тут не отвертеться. Я стольким парашютистам, что неправильно приземляются, пупы смещённые вправил, ого…у, помнят меня, письма всё ещё идут, пишут!  Жалко полковник Чувашев недавно умер, а был отец солдатам - слуга отечества, по земле и в небе плавал.   

- Ну отец, ты тоже наше везенье. Где там Гугнивый, он постоянно на живот жалуется, давайте его, списывать не станем.

Гугнивый  подошёл к крыльцу и оглянул всех, когда издавал непонятные вопли, постоянно оправдание высказывал: - Желудок больной, тошнотная вялость одолевает, ни одно лечение не помогает. – Тут же укоризненно повторил: - Опять я!..

- Заходи молодец, на кушетку ложись, вправим тебе смещённый пуп, забудешь боли и волнения. Пуп – начальник жизни.

Старик и Гугнивый скрылись за перекошенной дверью. Поколачивая пальцами приплюснутое скованное состояние больного, сильные руки старика уложили его спиной на помост, сбитый из тех же облезлых прежде крашеных досок, покрытых узким ковриком и ласковым шамкающим голосом врачевателя. Словно Ведун над страждущим стоял старик, приказал согнуть ноги в коленях, расслабиться, оголил живот и стал нащупывать пуп.

- Давно ел? Голодным надо быть!  Огоо…, вообще пульс исчез…, сдвинут на три пальца, да ещё и вправо…, запущенное состояние, за раз на место не поставим, три раза, с перерывом в три дня, вправлять придётся. Такова расстановка связки.

Старик натёр руки внутренним свиным жиром, и принялся загонять пуп на место, долго втирал, время от времени нащупывал пульс сдвинутого сплетения.

Гугнивый потел, озабоченным видом проявлял вынужденную терпеливость, страх гулял по всему телу, и никак нельзя было от него освободиться, каждую минуту ждал конец надоедливо шевелящейся боли. Ещё кушетка жёстко ломила скелет тела.

Наконец, «доктор золотой середины тела», сказал: - Кажется, пульс пошёл, за раз вогнали мы на место главное сплетение, теперь ни в коем случае не нарушать установку.

Он вложил в пуповину, чищенную пахучую луковицу, туго перевязал платком, и приказал измученному страдальцу, не разгибая колени боком подниматься.

- Повязку три дня не снимать, три недели ходить осторожно, - наставлял знахарь и, поддерживая больного под мышку, вывел за порог жилища. Гугнивому казалось, что в пазуху заползло успокоенное безразличие.  

Ожидавшие на дворе друзья разом крикнули: - Ура! - Стали рукоплескать, здравницу доктору и Гугнивому принялись отбивать ладошками. Некоторые пританцовывали.  

- Забирайте своего молодца оздоровленным! – сказал целитель, улыбаясь, - замучил он меня своим колычевым сдвигом.

- Ну, благодарочка тебе отец, - поблагодарил Учитель старика, знал, что Гугнивому ни до того, забудет признательность выдавить. И гурьба объятая восторгом незабытой старины, тоже одобрительно со всех сторон чувственно шумела.  

- Не будет ли у вас зелёнки или йода? - спросил Пустельга у деда, - заживающая царапина на ладони из-за усердия снова кровенить  стала.      

- Никакой зелёнки! - сказал целитель, - иди сюда.

Пустельга сквозь уплотнение товарищей пробрался к крыльцу.

- Наслюнявь мизинец!

Пустельга намочил слюной пальчик.

- А теперь поковыряйся глубоко в ухо, …сильнее, достань обеззараживающий нектар. Намажь рану. Сейчас же другим мизинцем другое ухо потереби, да не жалей раковину – достань серную смазку. И снова намажь. Воздействие совершенное! Считай, забыл ущерб ладони, поражение кожи тут же пойдёт затягиваться.

- Щиплет, но негромко, - сказал Пустельга товарищам, и чуть ли не в пляску пустился.

Припрыгивая от разыгравшегося волнения и обычного объятия заката, ученики ручейком стали выходить из дровяного двора. Уставшее за день большое красное солнца медленно погружалось под землю. Группа пошла дальше обходить лачуги врачующих отшельников. Подошли к цветастой бурятской юрте, вышел человек неопределённого возраста с лицом тыквенного цвета, выражение безразличное, не понять, что он несёт, бровей и век нет, состоянием, вроде бы даже недоволен: народ огромный и чужой к нему явился.

- Ураса, - сказал Учитель, - мои ученики ребята незлобивые, потому решили потревожить вас в такое позднее время дня, мы изучаем запрещённое направление медицины сокрытое от простоты, нами движет неуспокоенное наличие возможного выбора, люди страдают, а из их болезней устроили мировое недоразумение, нельзя ли порыться в прошлых тысячелетиях земли, и извлечь из глубины припрятанное наличие здравомыслия.

- Именно этим я постоянно озабочен, роюсь в земле, - сказал отшельник, - самый значительный враг неизлечимых недугов, прячется исключительно в земле, живёт в глубоке, к нему не прилипнет никакая соринка, он чист в пыли, навозе, мокрой почве; этот зверь – наш волчёк, или медведка по-вашему. Я всё лето роюсь в пашнях, выкапываю огородных секачей и сушу для лекарства, эти крылатые насекомые, все места затаённые усвоили, всегда чисты назначением, единственные растворители воска засевшего в лёгкие человека, вылечивают туберкулёз без знания неорганической химии. Достаточно истолочь в ступе высушенных в тени волчков, смешать порошок с мёдом и лекарство готово. Пройдёт полгода или год, и редкостная приправа исцелит всякого, кто угнетён враждебной палочкой. Я определён в том, потому от меня шарахаются испепелённые медицинскими институтами профессора.

 Медведкалечитель замолчал, все тоже глядели, на него с молчаливым непониманием. Он прикрыл и без того суженные глаза, сказал: - А теперь, пока сверчковые кроты молчат, их вертлюги не стрекочут, тень моей кошмы желает слушать подбирающуюся тишину, - изрёк что думал, и зашёл в свою кошницу.

Ученики не знали болезнь, которую лечит копатель сверчковых кротов, потому отнеслись к его затее легкомысленно, пошли дальше бродить по убогим жилищам. Набрели на ладно выстроенный похожий на терем кирпичный дом. На галдеж наполнивший двор вышла довольно нестарая, стройная женщина, одета она была в хорошо скроенном костюме из плотной ткани, неширокая юбка касалась плотных икр, кофточка тоже строго удерживала ладные моложавые груди, шея и голова стояли ровно и высоко, обтянутая косынка их объединяла. Наружное самочувствие её, было гладким и уравновешенным, подобно так с годами, вызревает уверенная сдержанная привязанность к верности мужа - у всегда сомневающейся жены гинеколога.

- Детки, - пропела она, - в такое вечернее время ни один заговор не пристанет, приходить надо до восхода солнца, и в голодном состояний, нашёптывание вползает в душу, когда тело чисто как роса. Я снимаю неприятные воздействия, побуждаю к бодрому течению мысли, исключительно по утрам. А теперь что я вам могу посоветовать, если вы пришли из-за того, что вас встревожили предстоящие страхи и недобрые волнения, - непременно выпейте  стакан лично выдавленного вина, или пятьдесят грамм настоянного домашнего коньяка, но, ни в коем случае купленные в магазинах. Ждите входящее самочувствие. Когда оно успокоит слякоть души, удерживайте память состояния без дальнейшей выпивки, запомните вползшее в вас настроение и не упускайте, со временем хорошая привычка войдёт без надобного усилия. Вы поняли? - две вещи должно удерживать ваше самочувствие: очищение всех внутренних органов полным голоданием, который знала наша древность, и чистая лично производимая пища. Или вы забыли? Может быть, для вас это рано, но я говорю назавтра, ваш наставник, деточки, крайне меня понимает. Важно чтобы вы это тоже хотели, а то каждое новое поколение, уходит в угол сердитого отстоя. Всегда идите вслед за добрыми навыками, с положенными хорошими пожеланиями.

Нашептывание это не то, - сказал Карлига себе, а все расслышали…

- Никогда не забывайте об одном важном извлечений, - напомнила знахарка, - часто при падении, авариях, человек проглатывает язык, здоровое тело умирает из-за недостатка воздуха. Быстро средними пальцами извлекайте язык из гортани.  И вы спасли человека. 

 Ученики ничего такого не спрашивали, мало что поняли, как-то не хотели выслушивать наставления, не для того пришли. Изучать настоящее исцеление, это не выслушать нашёптывания и указывать место языку. Обратили внимание на особенный взгляд, на сосредоточенное восприятие Учителя, кажется, упреждающие таланты знахарей его вдохновляла, жизнь играла сложностями. Для себя, каждый составил упражнение, в котором содержится некое понимание знаков различия, выброшенные из предстоящего века, если он, конечно, двинется и состоится в нужном направлении.  

- Ну что ж, выходит: утро вечера мудренее, - заключил Самоум, - не пора ли Учитель нам выбраться из объятий сегодняшнего дня, оказывается, слишком много бед существует, всех не высчитаем, опять же мы не ощущаем нужду в заговорах. Мы не доктора, сами можем, кого угодно принудить к оздоровлению самочувствия.

 - И то сказать, - поддержал Сущий, - солнце зашло, а давно знаем, люди в последнее время оглупели до невозможного, три сотни признанных и непризнанных стран, триста руководителей, а ни одного мудрого государственного знахаря, …ну разве что, ааа…, пальцев одной руки хватит для вычисления иных.

- Уходим! – сказали все. - Тут больше не нужны! Уходим.

… Да, и мы с вами тоже - случайно как-то забрели.