Сава Бибиков рос средним в многодетной семье. 
А когда природа человеческой семьи не подвержена искажению порождения, характеры появившихся людей утверждаются по племенной надобности, появляются: работник непременных устоев, продолжатель сложившегося обыкновения, широкий пьяница, замкнутый скряга, усталый лентяй, предприимчивый делец, опознаватель привычек мира и ещё чёрт знает кто, - каким как раз был Сава. 
Из глубины своего вырастания он переживал: ежедневные тяготы многодетной бедности, пыльное уныние подпаска в летнюю жару, и страшный гром вертикальных молний на меже двух сёл, возле могилы убитых цыган.  
В зимнее тёмное утро, задолго до часа, когда охота проспать первый урок советской школы, его будил отец и выгонял в бригадный хлев подбирать конский навоз для обогащения скудного корма единственному поросёнку.  Детство, каждой завершающейся ночи, дышало тёплыми испарениями колхозной конюшни и постоянным не высыпанием. Важно было опередить других мальчишек, и не упустить награды отгороженного жеребца, в них для поросёнка падали не переваренные зёрна ячменя. 
 Пока дети партработников, генералов и всех директоров - спали, Сава сидел полусонным на ржавом ведре, и высчитывал, сколько лет осталось до полного коммунизма, когда он сравняется с ними, - задумывал сделаться партийным, и непременно выучится на старшего конюха или фуражира; спешил наполнить ведро и не опоздать в школу.  Зимой он носил в класс запах лошадиных гранат, потому городская учительница обходила его. Весной, когда жёлтое сало отдающее, конским наслоением уже съедено, от Севы несло свежей огородной травой, которую он рвал для выкармливания нового поросёнка. Учительнице Ларисе Павловне Куник, нравился степной ветер и полевые цветы, потому она упорно вкладывала в Саву математические знания, содержащие человеческое упрямство; именно они утянули Саву из жеребцовой загородки, пронесли мимо колхозного учёта, и сделали из него нефтеперерабатывающего инженера. Неслыханное достижение для сына обувного мастера, хотя Сава всегда холил большие чёрные усы и упруго держал осанку, когда вспоминал двух сыновей сапожников, возглавивших мировую победу над фашизмом, сумевших разгромить клан страшных фюреров и всех родовых фон-баронов, воевавших за нацистский порядок на Земле. 
Сава выпаривал из нефти бензин, получал премиальные ежемесячные талоны на строго распределяемое недостающее топливо. Правда, он ещё видел, как начальство нефтезавода выпаривает из нефти валюту, но не думал равняться с детьми партийной эры, выросших в закрытых артековских пионерлагерях и специальных партшколах.         
Эта самая их пресмыкающаяся валюта так нагло вползала в жизнь страны, что полностью нарушила назначение привычных рублей, которые неожиданно стали пустыми величинами. Самочувствие людей бывшего социализма стало затоптанным, как соломенная подстилка в колхозной конюшне. 
После недолгой, первично - общинной формаций большевизма и развитого социализма партсекретарей больных СПАЗмом, вернулся строй  седого, грабительского присвоения общеплеменной собственности и обманного обмена товарами. 
Волжский завод, менял легковые автомобили на нужный кременчугский бензин. 
Под воротами нефтезавода ходили хмурые прибалты, и скупали истлевающими, ненужными их республикам рублями - эти самые автомобили за целые четыре цены. Хитрая схема всегда недосягаема для упрощённых людей.  
Сава не понял, как ему удалось покрутить новыми рулями, поступавших на завод автомобилей. Он тоже мокнул пальцы в смолу удачи, сумел нажать на педали, утянуть «нулевую восьмёрочку» и ещё какие-то тысячи. 
 Повезло безлошадному конюху - лошачным стать. 
Сава сделался единственным машиновладельцем, в большой, раскиданной семье; братьям и сёстрам, он отправил короткие телеграммы, что вскоре приедет в гости на своей новенькой машинке.  
 Хмурым уволился он с завода. Там обособленные системою, пользующиеся исключительным преимуществом комсорги и парторги принялись готовить нефтезавод к сказочному  присвоению. Они удлинили нулями миллионные значения новых денежных купонов, и стали извлекать из старых копеек жирные миллиардные накопления. В наслышанных ушах зазвенела распутная дорога, тогда Сава и спрыгнул с давящего колеса, отскочил как хрупкий известняк не из своей колеи. 
Машинку свою он полюбил больше чем жену, заспешил ехать по родичам, - предпочтение своё показывать; для полноты переживании и безопасности в дороге, рядом живущего брата Тофана, усадил на накрытое защитной плёнкой сиденье; от него потребовал: иметь чистую обувь, мыть руки, и без шевеления сидеть. 
Поехали к сестре в Балатаву. Из рабочей смены охраняемого сырзавода вытянул Сава Ирину, она приезду братьев несказанно рада, расспрашивает: как дети, как жёны…, а Сава не слышит слова вторичного створаживания, беспрерывно вокруг машины сестру водит, тряпочкой, капли слёз радости, с машинки вытирает, открыл капот и уровень масла ищет…
- Ну как тебе красотка моя – Сава на машину показывает. - Передний привод! 
Ирина влажными глазами унеслась в непостижимый интерес младшего брата, никак Тофана не может расспросить о судьбе старшей племянницы, хлопающими веками изучает красный цвет автомобиля. 
- Ты, что тестя инвалидку покрасил?..
- Уууу… у, - Сава присел, взвыл от негодования, обиделся на рассеянность сестры, - неужели до такой степени можно не разбираться в марках!? Он открыл широкую дверцу, и силой усадил женщину в накрытое шуршащей упаковкой кресло, бодал её носом:    
- Понюхай заводскую краску, подыши дворцом скорости, а то от своего молока не в состоянии технический вкус ощупать. 
Счастливым предвкушением Тофан, пресёк замешательство сестры, спросил: вылез ли Игорь из любимого алкоголизма. 
Получил лбом по темени: - Не мешайся! Муж тут ни при чём. Покрути рулём, потрогай рычаг Ирина, насладись удобством века. Скажешь тоже… - Инвалидка?! Сама ты ручной ЗАЗ... 
Ирина потрогала пальцами калач, скованно напрягала смущённую растерянность, вышла из шелестящего объятия автомобиля, и принялась вечер встречи определять. 
Тофан захлопнул дверцу. 
 - Тише, тише стучи, это тебе не КРАЗ на торфянике, когда будет у тебя своя машинка, тогда без ограничений можешь надрываться, тоже, - дворецкий нашёлся.

Вечер у Ирины полз воспоминаниями похождений детства. Сева, всё Тофана и Игоря за слабость ругал, а пустые бутылки падали под стол, шумели изломы нечастых встреч. 
Облагороженный водитель тревожно перенёс безгаражную ночь любимого автомобиля, часто в окно глядел, с самого утра принялся сосредоточенно готовить выезд: масло щупал на вязкость, к тихому мотору прислушивался, долго смотрел на механизмы века, любовно капот опустил, тряпочкой отпечатки волнения подтёр. Отошёл в сторону, и любоваться красотой отдыхающей скорости стал; часами красную жесть разглядывать можно. 
 Довольным Сава ехал домой, всё Тофана попрекал за потеющие стёкла: - Машинка на обкатке, за ней уход - да уход положен, это тебе не вертолёт, больше шестидесяти гнать запрещено. Я не намерен дорогое приобретение гробить. У нас дома только одна тележка ручная скрипела, и то отец требовал старательно тянуть, исправно смазывать, а тут легковик последнего образца – упасть можно.        
Тофан Саву знал хорошо, потому долго молчал, взялся радио настроить на правдивую волну, - по руке шлепок скользнул: -  Не ломай, сам уберу помехи, эти глупые ведущие не дают мне мечтать, а у меня слух генеральский, - взрывную тишину люблю. 
У Савы беспрерывно ус ужимался, ворчал он по делу: - Дорога неважная, колдобин не сосчитать, а скорость мы режем дикую, ты тоже следи за полотном, увидишь яму в асфальте, заранее кричи, останавливай движение транспорта, машинка не для одного дня, её всю жизнь беречь надо. 
О, видишь, как наглец прёт, не хочет остановиться подождать, пока я неровность полотна слева объеду, новую машинку не видит зараза.
И что ты всё время молчишь, может «лошадка» моя тебе не нравится, ты так и говори…  
Да, передний привод это достижение, тяга убойная, из рук вырывается агрегат. Стой! Куда разогналась, ещё рано ветер дуть. Пятую да конца обкатки не почувствуешь, ишь ты, взлететь задумала. Не дам!.. -  с автомобилем Сава говорил ласково, будто убежавшую жену вернул.  
Он рычаг передачи возвращает в положенную вилку: локоть далеко закидывает, круг такой выписывает локоть, что Тофана аж достаёт. Пихнул и морщится: - Не прислоняйся, мне простор манёвра нужен, не мы одни на трассе, твоя беспечность ни к чему, я и так до конца зрение напрягаю, приходится чужие величины предугадывать. 
  А если машину не уберегу – тогда зачем мне жить…
 Водить транспорт – не малый труд, люди за вождение деньги получают, а мне одному восполнять общие издержки приходится. 
Всё, - Сава прислушался, - коренной подшипник шумит, надо на яму колёса закатывать, гарантийное обслуживание отмечать. Следующая у нас Мария, адрес не близкий, сутки дорогу бить придётся, не забыть бы запаску вторую сбортировать.
 Что там, на указателе написано было?! 
- Не заметил, - рассеянно ответил Тофан.  
- Так ты смотри, вникай! Зачем я тебя катаю, - ямку одну по твоей невнимательности уже поймали.  Понятно, машинка не твоя, тебе пассажиру безразлично как стыть, а полетит ходовая - я на немалые денежки влечу, гранаты не вечные – не для таких дорог сделаны; с тобой, вижу, от расходов не убережёшься.  
Эх, скорость, - насмехательство над временем.
Тут шашлычная дорожная, - «За рулём» называется, шофера обедают, давай тоже перекусим.
Сава плавно вогнал машину на полянку, вышел и потянулся устало, оглядывает место, - удачно ли стоянку выбрал, мимо по дорожке мечтательная девушка в красном прошла, и сумочка у неё красная. Сава замер, взглядом за девушкой идёт. 
- Ты видел, как она на машинку смотрела? Очаровала её «восмёрочка», не прочь красивая с любимым цветом слиться. Да, красавицу без присмотра не оставим, по очереди обедать будем.  Первым я схожу, а ты смотри - тут цыганята бегают, не подашь, могут лоск мечты гвоздём поцарапать. 
Тофан показал на кучу машин, припаркованных на широкой стоянке, и цыганят не видно: - Что одна твоя телега, что ли, смотри, сколько тачек, не трясись – вместе сходим, закрывай амбар. 
Сава помрачнел, морщины лба надулись, голос детских годов грустно царапал память.      
- Понятно, не твоя телега, бояться угона не приходится всё, у меня аппетит пропал. Едем делать вторую запаску. 
Тофан расслабился, утонул в чёрной упаковочной плёнке, нащупал боковой рычаг кресла и уплыл назад, оттянул ноги, принялся спинку наклонять. 
- У тебя что, водка не вся испарилась, - сразу вибраций по салону пошли. Мне такие перекосы ни нужны, кончай равновесие нарушать, технику мучить. Всё-таки в самой удачной модели мира катаешься, а сидеть хочешь по шалопайски. Верни сиденье обратно, водителю не положено нервы рвать. Тут знакомый монтажник, сокурсник не удержавшийся, я тебя высажу, пака восстановит колесо, техосмотр трёхтысячный по гарантии километров успею пройти. 
Сава вогнал взгляд в землю: - Тягостно жить - уставать начинаю…
Заехали в стороне от трассы на незаметную шиномонтажную станцию, скинули запасное колесо. Сава стал выгружать сумки багажные. 
- Зачем?.. 
- Что зачем! Пусть стойки отдохнут, хоть и железные, но ужимать их беспрерывно не стоит, пока центр ВАЗа возиться будет, пусть пружины без напряжения нужную смазку принимают.
Подошёл худощавый невысокий мастер, с густыми жёстко устремлёнными вверх волосами, от того они казались тяжёлым грузом в его голове, он сразу машиной восхищаться принялся. 
- Ты понял Тофик! - как надо в машинах разбирается, Паша со мной учился, не ты. 
Паша подтягивал спортивные штаны, и шевелил босыми пальцами в истоптанных шлёпанцах, ходил вокруг машины как-то пружинисто, шатаясь, а голову ровной всё время возвышал, волосы кажутся: разлезшиеся ржавые стальные нитки троса.
 - Восмёрочка – вещь оригинальная! – произнёс он светлым голосом, будто лучом, глаза хозяину полосонул.    
Очарованный разбирающимся механиком Сава, вот-вот взорвётся от радости, бросится обнимать Пашу.
- Оставайся с Пашей, помоги ему, я быстро справлюсь, - Сава рванул с места, видно, что готов к техосмотру, машину  предварительно проверяет. 
- Всякая помощь мне только мешает – сказал вслед уехавшей машины мастер по сдутым колёсам, сам он тоже был каким-то сморщенным.  
Работал он размеренно, как музыка что играла в глубине цеха, впечатление, - журавли над облаками летают, и никакой печали никогда не бывает. 
За колёсной мастерской лес нестарый начинался, нижние листья спешили окрас менять, затишье времени поплыло в глазах Тофана, он зашёл в объятия деревьев и повеселел, в ветках скачущую белку увидел, как в сказке очутился: - если будет новая война, хорошее место для братской могилы, - подумал он.              
Когда вернулся на ремонтную площадку «Волга», перекошенная домкратом стояла, копна рыжих волос возилась со сдохшим колесом. Из нутра машины, в приоткрытое стекло пыхтел тучный водитель, он упирался животом в руль, вислые щёки были безразличны к тихому лесу. 
Тофан про увиденную белку стал рассказывать…
- Их тут много гуляет, -  говорил колесу монтажник, - ко мне забегают, я им корки подкидываю, хрумкают беззаботно.
Толстяк с недоверием, про белку слушает, опасливо ждёт, сумочку  подтянул и буркнул себе: - Зачем мне белка, у меня  свой зверь бегает.
Вряд ли тут олени водятся - подумал Тофан, разглядывая стальную игрушку на капоте.  
Паша выкатил колесо, кивнул в сторону машины: - Я её помню новой, когда слесарем начинал работать в автопарке, на ней директор наш ездил. Многих она катала теперь вот, Леона Аркадьевича возит, до конца жизни служить ему будет. 
Леон Аркадьевич вышел на площадку, машина скрипнула рессорами и выровнялась, а он на много жирнее сделался, сумочку под мышкой сжимает, будто вырвать собрались. 
- Вот, вырвал. – Мастер показал блестящий шуруп сердитому толстяку, и только тогда взял плату за ремонт шины.
Вскоре за толстой машиной дутая «япошка» подъехала, вроде новая, оказалась давней. Хозяин что выскочил такой же малый как вулканизаторщик, только стриженный, ноги расставил – колесо вместить можно.  О каком-то техническом упреждении говорит беспрерывно, давление шинам добавить просит. Паша с ним  соглашается: - Это да! Их новый год скоро к нам доберётся, вот уж кто умеет видеть пользу в наших мысленных достижениях, знает нация, как сложить технику без пышного нагромождения. У меня «трёхромбовый» дизелёк был, - вечный двигун. 
Японцы своё очарование из острия меча извлекают, солнечным отражением шлифованной стали мозги свои просветляют; перековали меч - в уверенную самурайскую поступь. Отставание не их выбор, что для них машину сделать, если из мусора имения создают, вместо цемента землю возят, - нашим чернозёмом скалы застилают. Мне не надо влазить под крышу каждого мотора, я цену качества по колёсам определяю, ни одна техника мира без колёс не живёт.
Чужая техника получила давление в колёса и удрала.

Подъехал «Москвич», Паша застыл, уставился на машину, казалось, тяжёлый груз волос утягивает его линейное тело.     
- Самое надёжное орудие для нашего брата-бедняка - сказал он человеку в измазанной спецовке. -  Если в багажнике есть: молоток зубило и разводной ключ, - в пахоте, в лесу, на пароме, - механизмы не убегут от  твоего бесперебойного подчинения, я тебе отвечаю! Это тебе не вот эта консервная банка что отъехала. Мой шурин – три года каждый день воду доливает в радиатор, и ездит мокрая, без угнетения сомнений.  
  Паша выкатил запаску собранную из выработанной резины; вдвоём закинули в багажник. «Измазанная спецовка» завязала крышку проволокой, и уехала. 
- Надёжная рухлядь, - заключил знаток машин. – Идём пить кофе молотый, я бобы сам накручиваю. 
Паша кивнул на тумбочку заставленную тёмными кружками, баночками, и ароматом. Сам налил себе в чашку похожую на чубук, и ушёл с ней на просторную поляну, там у него кресло автомобильное установлено, он сел и потерялся вместе с чубуком в чёрной коже, - только пар пахучий струится. 
Ожидания долго тянутся, и скучно всегда стелются. Тофан тоже лёг на сумки, задремал. 
Вспугнула подъехавшая машина, подумал - Сава стоит. 
Два человека друг у друга узнают: - Где Паша? 
- Паша на поляне! – отвечают себе. – А вот и он идёт. 
- Генри Форд – наш человек заключает Паша издалека, здоровается с приятелями и на «Форд» смотрит. – Когда он конвейер придумал, колёса со спицами ещё были, их последними вешали, самое ответственное дело колёса крепить с одной гайкой в оси. Я лично, ничего против не имею, пусть первая марка непрерывной сборки катается по нашим ухабистым дорогам. Всё равно ничего лучшего не придумают. 
Он посмотрел на Тофана, и ещё добавил: - Надёжный представитель!..
Не понял Тофан, кто тут надёжный, - «дядюшка Форд», или приятель тот иной.  Сам от скуки трассу высмотрел: не видно ли красной машинки. 
Хромой день давно готовился перелистать своё существование, а Савы всё нет, пропал без второй запаски.        
Подкатила «Нива» жующая пробитую резину заднего колеса, выскочил озорник, голосить сразу принялся:  - Пашуня, брательник, баа - когда мы с тобой наконец напьёмся?!  С самой Жуковки еду на сдутом скате, да на нём корда давно нет, подбери мне из снятых старых дельную покрышку, - бутылку ставлю братан.  
Пашуня разобрал порченое колесо, и принялся перебирать стопку старых шин, искал сносную резину, временами на «Ниву» поглядывал: - Вот это техника! Весь мир принялся копировать наш вездеход, но всё равно их «Джипам» не нагнать журчащие признаки «Нивы»: не тот оборот упорства, неудачное сочетание нужды и роскоши, нет у них любви к простоте.  Ты не вздумай её продавать Лапушок, знаю, за ними армяне гонятся,  оказывается, им в вышину Арарата забираться надо, - для них, это самая недосягаемая гора мира.
- Недосягаемость технического совершенства с неба падает, она в голове наций спрятана, - заключил Лапушок. 
Мастер игрался колесом не спеша, слаженно шло у него, нужный инструмент откуда-то выныривал и пропадал. Скучная работа от простоты содержания значительной становилась. 
Он презрительно бросил на землю готовую работу; одну руку пустой горстью в небо поднял высоко, другую опустил ниже колена. 
- Во!.. – показал он, - и там немцы, и тут немцы. Там «Мерс» и «Порше» катятся, а тут «Вартруб» и «Трабант» убегают. Ты понял. - Паша вытянулся, что бы установить руки на необъятную волну.  - Одна Корея поцелуйные машины присылает; а с бывшей нашей стороны один бесконечный атомный космос тянется. Ты понял? – Одна нация!.., а кандалы взглядов чудные.   
Не все руки, нужную форму получают от своей социальной формации. Только никому не говори, – в антисемите обвинят.
После уехавшего вездехода, Паша принялся площадку замедленно заметать. Подъехал ЗАЗ.
- Ага, вот он настоящий вездеход, - проходимец знаменитый. Я слышал, один итальянский коллекционер за «Запорожец», «Фиат» дал. А что? Мой знакомый, - миллиардером сделался на торговле вот этих инвалидок. Скупал семилетние, которые по предписанию - обновление ждут, и грузовички выделывал из них, - вполне объяснимое предприятие, верующий человек. 
Это, да – колёса! Проходимость убойная, особенно «сороковка».
Пустить сто «сороковок» на немецкие «Опеля» и можно сражение выиграть. Пусть меня спросят: какая самая весёлая печаль? – скажу ЗАЗ! Я тебе отвечаю, ЗАЗ – это вещь! Люблю приключения. 
Вообще, я считаю: - если человек не покатался пару годков на малолитражке, он не водитель. ЗАЗ – одно удовольствие по жизни. 
Паша поиграл маленьким колесом, вкрутил на место, хлопнул по безмоторному капоту, и скривил один глаз: - Катайся дальше проходимец.  Помог отъехать, толкнул; завёлся вездеход, и поехал.       
- Надёжная рухлядь – заключил Паша, - каталась, ещё будет катиться, сколько хозяин пожелает. Я даже думать не хочу.
Он вогнал пальцы в свою выдающуюся копну волос, что колебалась в дыму газов и торжественно с ним соглашалась; с новым строгим великолепием держались волосы на вычурной голове. Один Паша, - а колёс порченых уйма.
Не заметили как «Лада» подкатила, и вышел оттуда Сава злой, - бровям весь мир неугоден. А Паша всяких видел. 
- «Ладушка» моя любовь, - мечтаю на ней «жениться», уют удовольствию дать. Ты Савчик – на седле самой доблестной из всех кавалерии. Знаю что говорю. 
Сава сквозь щетину усов, - белизну зубов ощерил, на Тофана смотрит ущербно. Пашу очень даже понимает. Разбирающихся люди – единицы по углам.   
Центр обеспечения положенных услуг в прошлом веке затерялся, - там капотом громко хлопают.  Сава со всеми переругался, его задвинули мотор охлаждать, - последним выпустили из закрытой площадки. 
Колесо и сумки долго на весу удерживал, прежде чем сложить; складывал груз с прикидкой  килограммов, равновесие нужное искал, на нерадивого брата прикрикивал. Пропали прежние люди. 
Выехал Сава, с тягучим скрипом состояния, забыл попрощаться с отставшим соучеником, плавно нажимал педали. 
Паша плавающим «Мерседесом» опередил «восьмёрочку», а Тофан и не видел, где он машину прятал. На первом светофоре при въезде в город нырнула Пашина машина и потерялась в быстром потоке железа. 
Сава Пашу не видел, снующие вокруг машины, отчитывал за незнания правил, - сигналил всем хулиганам; когда освободился от светофоров города, звучно выдохнул, сбросил иней дня. 
- Трасса нагружена, напрасно мы в ночь выезжаем, если на руле обе руки сошлись, значит - усталость пришла.  Ты спишь, что ли? Не спи, я тебя не для того взял, что бы ты спал. Давай лучше, как братья о жизни поговорим, наше детство вспомним…       
Давай вспомним. – согласился Тофан, и продолжал молчать. 
- Вот у меня сейчас машина, а у вас ни у кого никакого транспорта нет, как ты думаешь, должны все наши меня ценить за это, хоть чем-то помогать?..
- Может и должны…
- Сколько на столбике мелькнувшем, километров обозначено?
- Не заметил.
 - Опять не заметил, а ты замечай! Для меня это важно! Хотя, уже темнеет, видимость неважная. Усталость грузит. Больше всех сейчас, за мной, скучает дочка меньшая, ангелочек мой…
Может тебя подменить за рулём?
Сава наморщился, помрачнел: - Ты что, серьёзно такое можешь вообразить? Невероятная прибаутка.  
Шумит дорога опустевшая, вдруг Сава резко затормозил, сковал машину, - она свистнула и остановилась. Он уткнулся лицом в непередаваемый руль, стонет и воет. 
Поперёк дороги, гусыня свой запоздалый выводок переправляла. 
- Зачем мне наказание такое. Почему именно мне тягота такая выпала. Откуда этот грязный, дрянной гусёнок выполз, змеёныш последний.  
Ты представляешь, что тем колодочкам тормозным испытать пришлось, дым и прах, сгорели наверное, стёрлись. Всё, машина больше не на ходу, нужен срочный ремонт. Добил я её преждевременно.  
Сава нервно растирал лицо: - Гусёнок гнусный, - повторял он горестно, - резину мне съел гад. Посмотри, там сумки ссунулись, обшивку наверно проломили. От такой сумасшедшей остановки, меня давление растерзает. А гарь от резины такой идёт – Киев спалить может!     
Тофан, без любви к состоянию брата отнёсся, поднял заднюю крышку, сумки назад оттянул, и щёлкнул замком новым. 
Сава выскочил, весь гремит бегающими скулами.
- Ты что окончательно автомобиль доломать вздумал!? Не в состоянии ли плавно дверцу опустить?! Весь завистью наполнился негодник. Кончай дурить иуда!.. 
Тофан смотрел на нервно мучающуюся злобу младшего брата, впечатление: будто сало, прокисшее от конского навоза, съел. Он поднял широкую заднюю крышку, и теперь со всей силой ударил по негодованию своего состояния. 
Сава побледнел, замер заодно с распрямившимися морщинами, из приоткрытого рта падала красная пена. 
Тофан снял куртку с переднего сиденья: громко хлопнул широкой передковой дверкой: - Забыли, как сопливыми укутывались рваным одеялом, я вас мамалыгой холодной кормил; кочаны не созревшие на углях костра - запекал, в жару учил вас арбузы ворованные из коры зелёной выгрызать… Большими стали, машины имеете…  
Он с силой ударил ногой по крылу, плюнул в стекло и двинулся пешком домой идти, в город освещённый разочарованиями пошёл возвращаться. Не поворачивался назад.