Новый рынок – на самом деле рынок старый. 
Базар  - давний в Одессе, - и названием своим всегда дорожит.
Прозрачные высоченные шатры уносят главный корпус рынка в  аппетитные небеса.  Парадный вход, откуда вошёл Сева Пепельжи, совсем потерялся в светлых объёмах мясо-молочного здания. Сева медленно двигался вдоль мозаичные прилавки, наблюдал за весами и лицами людей, обратил внимание, что торговцы любят деньги больше чем истину весов, и сами деньги у них - тяжелее  гирь. 
 Он прошёл весь прямой корпус до конца, повернул под прямым углом, прилавки закончились и он попал в глухой тёмный торец жирного корпуса, ведущий старинной мраморной лестницей на второй этаж.  Сева поднялся, и прочитал название организации, не имеющей отношения к рынку; висела отлитая в металле табличка - «Специализированное строительно-монтажное управление – 32.» 
В ударное рабочее время единственным руководителем кого застал не определившийся выпускник строительного вуза, – был начальник ПТО Иосиф Самуилович Юдсон.
Ему он заявил: что согласно написанному объявлению, пришёл устраиваться на работу инженером производственного отдела.
 Внизу на «Доске объявлений» висела такая бумага, поэтому Юдсон проницательно всмотрелся в молодого инженера, к тому же он ещё имел основание чутьём примерить нового специалиста, умел делать нужные заключения, понимал, что обязан своим знанием поддерживать  однозначную пользу практическому предназначению последующих возможностей созревшего человека. Ему показалось, что тут присутствуют различия  технических вопросов, приёмом протяжного, тяжёлого говора, откуда-то исходившего издалека, сказал:
- Вы ммолодой человеек!  Вам расти надо! Зачем сидеть в конторе? Всякое теоретическое совершенство безлично, когда не имеет практического наполнения.  Я тридцать лет проработал на линии, - там дорога для продвижения ровнее, а тут сскучно… 
Имея черты привычек, вложенные давнишними предками для вечного упреждения и торжества племенной сути, он исключил первооснову, предназначенную для наследственно-родового отбора. В нём сидела человеческая тоска по сохранению практического опыта всех предшествующих поколений, он знал, что обязан вытягивать развивающиеся навыки, которые должны нести дальше своё предназначение;  для него, тяга к деловой породности, давно перемешалась с действительностью, перестала зависеть от племенной принадлежности.
- Мы для начала определим вас – ммастером на участке, надо набраться практики у опытного прораба; окрепните, дадим самостоятельную работу. Несите в отдел кадров документы, и с понедельника начинайте расти - каак наашш человеек!  Мы, товарищ Пепельжи всегда готовы помнить давнее родство, пусть присматривающая партия не упрекнёт нас в однообразном отборе, не хотим отдаляться от наших далёких рассуждений. Мы расстались с первичной верой, из желания, что бы все жили без зависти  и окончательного отчуждения.  Пусть в обновлённом существовании все ощутят необходимость постоянно изыскивать  героические поступки не только в военных отражениях, но и в спокойной, незаметной чеканке мировых побед.
Так-то, юноша, - всегда цените нужные усилия...


Сева мало понял из сказанного; без усилий нашёл нужный строящийся объект и задумался, – входить в шум пыли, или подождать пока лето устанет. Он посмотрел на зависшую точку в глубине неба, смотрел так, словно та одинокая птица, была грустью его вечной мечты. 
 Прораб всех отделочных работ на строительстве трикотажной фабрики – Иван Иванович Пискун оглядел нового мастера, не ставая из-за стола. Стол был задавлен книгами и папками содержащими: нормы, правила, объёмы и расценки всех отделочно-строительных работ. Сидел за столом человек помятый годами, с плотным, скомканным мясистым лицом изрезанным красными венами.  Светлые густые волосы, зачесанные назад, ровной линией отделяли морщинистый лоб. Волосы были излишне красивыми, для такой усреднённой внешности лица. Ну а глаза совсем убегали от действительности, удалялись в заоблачное небо, усыпанное пепельными облаками.  Они говорили, что не намерены забывать не проходящую горечь прошлого, мириться с теперешним состоянием мировых отношений, хранили какое-то детское начало, исцарапанное уличными драками в послевоенной безотцовщине. Глаза смотрели на нового помощника с завеянным, изучающим сосредоточием. 
Сева забыл, что собирался представиться. Молчал.
- Значит, тебя послали ко мне, что бы я тебя учил работать – похоже, Пискун повторил заключение, отжатое из телефонного сообщения, и спросил:
- У тебя есть деньги?
 - Есть – кивнул Сева, он обрадовался, что они у него оказались.
 - Сходи, купи бутылку водки, и три бублика.
Сева ощупал карманы, озабоченным  вышел из прорабской, ему казалось, что он уже когда-то видел такого человека, не мог вспомнить где. Перед глазами стоял такой - же синий плащ, каким был одет прораб.
Он шёл и раздумывал – пойти за водкой, или вообще не возвращаться…
Через время принёс, полулитру с бубликами был рад, что превозмог свои страдательные сомнения, иначе его бы долго тревожили проникающие малопонятные слова Юдсона.         
Иван Иванович тоже был довольный, он оголил стоящие под папками три стакана, сорвал пробку и наполнил водкой первый стакан, второй налил до половины, глянул на Севу, ещё пустой стакан, и спросил: - Будешь?
Нет, не буду – Сева жутким восприятием потряс головную мороку в утро дня.
Пискун понимающе посопел, не стал уточнять назначение третьего стакана, отодвинул бессодержательность согласованной пустоты.
Он, и незнакомый Севе усатый молодой сотрудник выпили, закусили пышным содержанием бублика, ели с полнотой - обратно выпитому.  Вторую половину своего бублика Иван Иванович вложил в пустой стакан:
- Марек, оставайся на телефоне, и звони каждые полчаса; пока не доставят  кукерсольную мастику – не успокаивайся. Я с новым помощником иду рекогносцировку делать. Кто бы ни искал, говори: Пискун объектом занят, лично обход исполняет. 

На нижнем этаже строящегося производственного корпуса курили стекольщики, курили и смеялись, слушали затейливо кривляющегося, пританцовывающего человека.   
- Зачем сход образовали? – спросил сходу Пискун – вам, что перемещение ветра по зданию подходит, мне сквозняк не нужен, для шпаклёвки температура неизменчивой должна быть.  Почему рамы ещё пустые?
- Стекло в ящиках перекалённое Иван, хотели, чтобы ты видел, как нам приходится половину листов в бой отправлять, - объяснил тут же рассказчик.   
- Дайте мне алмаз. Сложите перекалённый лист  на стол! – приказал строгий прораб, он осмотрел алмаз, пощупал ручку замотанную протёртой тряпичной изоляцией, - Это не то, дай мне Зоя твой стеклорез.
Иван Иванович закатал рукава, вытянулся над перекалённым стеклом, без рейки прочертил ровную линию, лист хрустнул и раздвоился по черте.
- Ну... где тут перекалка? -  Дружковское стекло! Зачем грызть челюстью нервы, сохраняйте налёт зубов. И не делайте мне из помещений – сальские степи, тут затишье нужно, условия подходящие требуются. Не закроете этажи, наряды закрою по тарифной сетке. Хоть витражи на рамах лепите, но чтобы сквозняки пропали.
Подошёл измазанный замазкой мелкий, неряшливый стекольщик в кепке. Иван Иванович обратился к нему: - Сатановский, неужели такое стекло нельзя нормально резать! 
- Я режу, что…о? Полосую по размеру.  Стеклю рамы…
 - А остальные?
 - Что остальные?  Остальные…, - стекло перекалённое…
Пискун недовольный перекалом стекла и всеми стекольщиками, увидел недостаточность ощущения на их лицах, промычал, и пошёл  подниматься на второй этаж, откуда доходил шум работающей циркулярной пилы.  Работали столяра, стелили паркет в разделённые помещения.
 - Французы и немцы от бедности лесного массива придумали  полы из коротких планок, а нам, зачем их мешкотность…  – Пискун поздоровался с каждым паркетчиком за руку.
– Мой заместитель, учу его работать, - представил он Севу бригадиру; заместителю указал рукой на спокойно сосредоточенного столяра, - герой Жуковских битв Лёша Колбасов.
Калбасов едва улыбнулся, он перебирал клёпки, задумчиво складывал в различные стопки нужные ему паркетины. Почти никак не отозвался на приход прораба, время от времени на строганной доске писал что-то карандашом.
Как вьетнамский паркет, лучше нашего циклюется? – спросил Пискун.
- Нам без разницы, что наш, что не наш…
 - А ну Лёша расскажи, как всё-таки Александр Матросов накрыл немецкую пулемётную точку?      
Бригадир показал ту же застенчивую улыбку, чуть приоткрыл губы, не переставал сортировать дощечки: - Поскользнулся, хотел сверху гранату кинуть, не удержался, повис, прямо на дзот упал…
Иван Иванович посмотрел на Севу,  …будто бы, сам ту гранату  бросал.
 - А вы что?
- Нас в атаку подняли, взяли мы ту высоту.
 - Понял! - Пискун показал большим пальцем высоту, Колбасова спросил: - сколько лет тогда тебе было?
- Двадцать два.
 - Столько, как тебе сейчас!  Уяснил мужик, какие атаки твои ровесники делали.  Иван Иванович стелил тусклыми глазами выразительное внутреннее сострадание, ему казалось: эхо той атаки бегает по этажам трикотажной фабрики.
- Лёша до конца месяца этаж должен быть убит.
 - Нам лимонных клёпок не хватит, нечем рисунок удерживать.
 - Есть красные, будут и белые – сказал Пискун – нам штурм прекращать нельзя, нужна содержательная победа. Для нас сейчас трикотажная фабрика важнее той вашей – матросской высоты…
Прораб поднялся на следующий этаж, стал санузлы разглядывать.
Рабочий с тёмными газосварочными очками на лбу, пробивал шлямбуром отверстие, для прокладки трубы дырку делал, бил по уже облицованной стене.   
 - Эй! Брак делаешь. Брак, брак!
 - Да брат, да… – непонятно с чем соглашался трубопрокладчик.
 - Какой брат?! Бра…ат?  Бракодыр, мойдодыр! – повысил голос прораб. – Стена привозной плиткой выложена, а ты работу ломаешь.   
- Я, что по хотению делаю, заставили – оправдывался сантехник.
 - Того кто заставил - ко мне! Немедленно!
Пискун прошёл в следующее помещение, двое плиточников облицовывали кафелем длинную душевую.
- Отец и сын – Стёпины, - представил плиточников новому мастеру, Пискун. – Уходят на два часа раньше, работают без перекура и обеда. Старший Стёпин всю войну на фашистов работал.
 - За все 1418 дней не было случая, что бы наш солдат без горячей пищи остался.  Скажи Саша, сколько раз на день, ел твой немецкий куратор.
 - За рабочую смену, пять раз с кофеем перекусывал.
 - А вас как кормили?
 - Только в обед. …Баланду привозили.
- Уяснил, как немцы питаются. У меня тоже, на одном бублике весь день держится; это я, - сын погибшего победителя фашизма!?
Он махнул рукой, пошёл подниматься выше, ступал медленно, на площадке постоял, вроде к чему-то прислушивался. Замедленно давил  бетонные широкие ступени.
Верхний этаж шпаклевали женщины, много шпаклёвщиц: на подмостях, внизу, под потолком на лестнице; увидев прораба, все загалдели разом.
 - Так! Говорит только Дарий, все остальные молчат, - Пискун обнял,  прижал к себе молодую голосистую маляршу, она вывернулась, с её головы сползла косынка, Дарий как раз молчала. Когда все притихли, пожилая толстая бригадирша, заговорила вроде сердито, а как-то тепло у неё получалось:
- Ваня, когда нам бочки со шпатлёвкою, наконец, поднимут, мы замотались вверх- вниз с вёдрами бегать, откуда квадраты возьмутся, мы их рожать не умеем.
Молодая перевязывала косынку, прятала длинные волосы, смотрела на высокую стремянку, откуда слезла. Пискун помолчал, обошёл стремянку, вышел на балкон. С башенного крана по вертикальной трубчатой лестнице спускалась крановщица. 
- Лада, я упросить тебя намерен, - бочки мои со шпаклёвкой подними на балкон где я стою.
 - Кран отключили, - крикнула Лада не переставая спускаться, - разбирать уже начинают.
Иван Иванович вернулся в здание; малярам, прежде всего Дарий объяснил: - Кран демонтировать будут, смотрю, рельсы уже убирают.  Так что мы опоздали на поезд, будем подошвой упрочняться.         
-  Снова на себе затаскивать, - проревели разом женщины, - у нас кое- что сползёт, от одной только переноски истощаем.
- А вы, что думали, в 41-ом под Москвой, окопы рыть легче было. Нам результат победы нужен. Расскажи Маша про свою тётю - лётчицу, их фрицы «ночным привидением» звали. Какая перед ними задача стояла? – Не давать противнику выспаться, - они по расписанию воевали. Наши вялых вермахтовцев днём веселее били. Я вот тоже ночами спать не могу, меня в упор бить будут. Или Риммина бабушка, она всю войну письма немецкие перечитывала, каждая бумажка, добытая с боями, годилась для победы, ничто не уползало от разведки фронта, данные всякого содержания, что изымали у живых и мёртвых годились для Армий, всё проверялось. Война прошедшая грамотно организована была. …Так что - пишите письма, мне фабрику сдавать надо!
Иван Иванович под галдёж женщин пошёл спускаться вниз.
- Ты уяснил! – сказал он шедшему за ним Севе. - Тут у нас с тобой передовая производственного фронта. С нас спрашивать будут. Начальство поток труда направляет, а зарплату режет.  Идём, я тебя буду учить наряды выписывать.
В прорабском вагончике Марек спал за столом. Прораб достал бутылку, налил себе водки, выпил и сказал:
- Что бы ты знал, если кто скажет, Пискун пьяница… - Он задумался. - Да! Ну и что?  Пусть пьяница! Но Пискун дело знает. Ты думаешь, нас за просто так в 55 лет на пенсию отправляют…
Он доел бублик и разбудил Марека.
- Давно звонили, какая сводка?
- Уже везут… - проболтал сонный Марек.
 - Что везут?
- Плитку облицовочную…
На строительной площадке сигналила машина.
- Идите вдвоём получите, - дал указание прораб, - проверьте по накладной, что бы количество без боя было разгружено, я уже устал списывать их недочёты, у меня все нормы списания исчерпались, а мне свои обязанности тоже исполнять надо. Плитка с цветочками должна прийти  – югославская. На неё спрос неимоверный.
Кладовщик  центрального склада Управления - Лёва, нервно ходил вокруг машины, курил, Пискуна скверными выражениями обзывал. 
- На других объектах простои возможные обозначатся, - кричал он, - вечно на Пискуне застреваю, меня премии лишат. 
Уверенно требовал, торопил быстрее снимать с кузова материал.
Марек пошёл организовывать людей на разгрузку плитки.
Сева открыл кузов, накладную потребовал…
Кладовщик указал на предназначавшуюся, отдельно сложенную стопку ящиков. От скуки простоя и, из-за медлительности грузчиков Сева сам начал разгружать плитку.
Худой, сгорбленный кладовщик, похожий на цаплю, показывал часы на тонкой руке, грозился уехать, как не дожидавшийся разгрузки. Давал - две минуты.
Сева отмерял мышцами напряжение минут, разгрузил одну, и принялся вторую стопку разгружать.
- Ты что боц! - крикнул Лёва на мастера-грузчика, - зачем мне такелаж портишь кабан?
 Сева застыл с товаром в руках, смотрел в упор на мокрый нос, и прыщавое лицо Цапли; со всей силой швырнул ящик в него.
Кладовщик едва успел отскочить, прихрамывая, убежал в кабину.
Машина рванула, уехала с незакрытым  кузовом, черепки из разбитого чужого ящика, остались валяться на асфальте стройплощадки.    
Подошёл Марек с грузчиками, с недоумением разглядывали битую югославскую плитку.
- Не бойтесь, тут не опасно, - объяснил  Сева – это не боевые осколки мин в Сальских полях.
Грузчики остались подбирать плитку, Сева с Мареком пошли в прорабскую.
- Ты чего водку не пил? – спросил Марек сердито.
 - Не хочу. Не люблю спиртное пить.
 - Ты сумел отказаться, а я в олухи остался,  - он опустил большую, влажную губу, обида слюнявила из рта, несла перегар уже выпитого. 
Пискун сидел унылым, дождался, когда заместители усядутся по местам. Достал остаток водки налил себе и Мареку.
- Я не буду – отказался Марек, со злобой примерял спиртное на дне стакана.
 - Не будешь… - удивлённо переспросил Пискун. Два остатка в один стакан слил. –
 - Я ящик чужой плитки разбил – признался Сева, - высчитаете с меня.
Прораб пил медленно, уныло раздумывал, глядя в потолок, отломил кусочек бублика. Вроде не водку, а разочарование выпил.
 - Убей меня, но не сделаю наоборот, если меня о чём-то попросят. С чего высчитывать, ты ещё ничего не заработал.  Идём крышу проверять! – вдруг решил он, по-поводырьски вышел вперёд.
Сева следовал за прорабом, вислой головой провинность нёс, молчал, обиженно журчал носом. Поднялись на крышу с тыльной стороны здания.  На последнем перекрытий бренчала большая пенобетонная пила, кровельщики резали мягкие кубовые глыбы на плоские квадраты, укладывали по перекрытию, устилали утеплителем мягкую кровлю.  Увидев Пискуна, выключили длинную цепную пилу, все окружили его, стали восклицать устаревшие изречения; глядя на хмурое выражение прораба, их озорство стало  постепенно угасать.
Иван Иванович молчал, скучно глядел выполненные объёмы, это было плохим признаком для месячных нарядов, потому рослый крепкий телом бригадир спросил:
- Как Иваныч, в этом месяце, хотя бы по 220 грязными закрыть получится?
Иваныч продолжал молчать, прошёлся по уложенному утеплителю.
 - И что вы за сегодня сделали?.. Ровно ничего квадратов, если разделить на шестерых!
- Каа..к? Мы работаем ударно. Ты нам только накинь, мы тебе всё сделаем, не будешь в обиде на чертей.
Иван Иванович вытянул руку, оголил часы…
- Включайте пилу!  Неора и Шмулензон пилят, быстро, у меня времени нет. Волынкин, Рудько и Хлястиков – укладывают утеплитель, плотно стелют, без халтуры. Ты Серый заделываешь спилом и обломками пустоты в стыках, - трамбовкой уплотняешь.
Время пошло.  Я сам норму - выработки определять буду.
Иван Иванович ходил взад – вперёд , исполнение расстановки контролировал, указания свои окриками удерживал.
Длинная двуручная пила нервно щелкала пенобетон, скребущими звеньями цепи, поднимала едкую пыль над строящейся плоской кровлей.
- Хлястков и Волынкин меняют пильщиков. Не останавливаться! Вы слышали, что я сказал - безостановочно работать!
Хлястиков!  Пилой слажено водить надо. Толщину спила одинаковыми плитами выдавать, соблюдать размер в два дециметра: не больше, не меньше. 
Неора у тебя глазомер не хуже нивелира, держи слой укладки. Серый трамбуй надёжнее. Я по СНиПу заказчику сдавать буду. Сантиметр выше, сантиметр ниже – расстрел! Ровно всем работать! Не дёргаться! Не косить… Ровно …о!
Шмулензон, - ломом разряжай глыбы кубовые. Удобство пиле создавай.
Пила всё время в работе, – не крутите цепь вхолостую.
Хлястиков нос вытри ты не в детском садике. Быстро всё делать, быстро. Все, ищут применение рабочему времени.
Что я сказал! - готовить пиле фронт работы. Назначение и порядок расчёта не менять, исполнять чётко, всё делать по моей расстановке.   
Неора стёсывай сколы, они уклону мешают, слой должен плавно сползать, не закладывайте перерасход асфальтной стяжки. За ендовые не забывайте.
Хлястиков! Я сказал – не халтурить!
Волынкин, потом курить будешь, не отвлекаться на огонь спичек.
Иван Иванович беспрерывно с наклонённой головой ходил, вниз смотрел, непонятно, как всё замечал, про мастера забыл.
- Бригадир, заменить Хлястикова на пиле, он пыли извергнутой цепью боится, уже шататься начинает, может свалиться от хилости.
 Площадь утепления мягкой кровли под присмотром прораба ползла быстро, голые плиты перекрытия одевались в пенобетонный слой, глыбы таяли, растекались по бетонному перекрытию крыши.
Время от времени, Пискун вытягивал руку, мерил часами как темп работы движется…
- Волынкин! Выключай пилу. Танковая атака закончилась. Работали ровно час, - Иван Иванович резкие окрики выпроводил заодно с гулом пилы. – Сделали больше, чем за весь вчерашний день. Вы что расценки забраковать хотите, или вам приказ 227 зачитать надо. У меня трибунала нет, я рублём рубать буду.
Волынкин и Хлястиков – вы поняли!?
- Котя, вот у тебя жена болгарка, или гречанка, - ты хоть что ни будь, с её языка выучил? 
- Конечно: - Пари, пари, пари…
 Деньги, деньги – повторил про себя Сева – значит, большие рублёвые наряды закрыть надо.    
- Фима, твои нары под Солженицыным располагались, ты читал, что он написал?
 - Зачем мне читать у него своё, у меня моё; мне канителиться не приходилось, я не политический, не стукач; сам пишет, пусть сам читает. У него в Америке имение. А я тут чёртом в смоле копчусь, паршивый рубероид клею.   
 - М… да, - похоже, Иван Иванович с ним согласился, он на мастера глянул, решил, что пора шумный растянувшийся урок заканчивать.
 – До рубероида пока далеко, идём, - сказал он Севе, - у них своё у нас другое, нам уйма нарядов написать надо.   
Спускаясь, Иван Иванович останавливался на каждой переходной площадке, смотрел вниз, словно разочарованный грибник на мухоморы, уже на земле у входа встретились с прихрамывающим опечаленным человеком. Он хотел в сторону уйти, замешкался, не рад встрече.
- Вот ещё один дьявол. Что такое Полищук, ты куда?
 - На крышу…
 - Решил с обеда работу начинать?.. А ну подойди ближе, что-то у тебя не то на лице. Ты что во власть разочаровался, душой заболел, устал сердцем?
Полищук задрал голову в высоту крыши, куда он хотел подняться, смотрел, словно ангела своего искал, рог свершения высматривал.
 - Два дня даю тебе на восстановление линий семейного фронта, думаешь, Пискун только производство знает, я бытом тоже давно разочарован – сказал Пискун. Иди, улаживай ячейку общества, и не волнуйся, прогулов записано не будет.
Вернулись в прорабскую, Марек снова сидя спал, на этот раз подложил под голову стопку книг.
Иван Иванович подержал пустую бутылку, и бросил в ведёрную корзину с мятыми бумагами, взял недоеденный бублик, Севе сказал: - Тут рядом столовая профтехучилища, вахтёру скажешь, - с Пискуном работаю, за полрубля горячим пообедаешь. 
…Когда Сева вернулся, Пискун сосредоточенно группировал исписанные листы скрытых работ, прикалывал их скрепками, был зол на пустую бутылку, что валялась у ног. Долго складывал пока, наконец пообедавшего Севу увидел.
- Пришёл. Садись наряды писать. Бери ЕНиРы, бланки…
Он выдернул из-под спящего Марека книги, тот с испуганным недовольством стал оглядываться, мурчал.
- Марек иди, замеряй квадратуру облицовки. -  Севе сказал: - Садись за столом Марека, что бы я близко знал, чему вас учат в институте. Работу кровельщиков видел, набери на бригаду тысячу четыреста рублей, и без копейки выше. У меня процентовка ещё не подписана.
Сева принялся листать расценки, подыскивал описание нужных работ, портил серые листы. Вымучил два параграфа, посчитал назначенную сумму, подал прорабу.
Иван Иванович посмотрел на писанину, потом на Севу.
- Ты когда-то писал наряды?
 - Да, писал…
 - Подпиши, за мастера и нормировщика.
Сева подписал, вернул обратно.
 - Значит, я сдаю эту твою грамматику в бухгалтерию. После оплаты, через месяц, может даже год, или пять - тебя вызывает шляпа: с красной мордой,  красной папкой, и красными глазами. Ты сможешь показать ему крышу в 1513 квадратов, наша 460 имеет, она не каштан что бы разрастаться.  Откуда ты извлёк остальную площадь. Приписки со знанием надо вписывать. Он перекрестил четыре пальца двух рук, - показал решку.
- У военного трибунала те же самые красные хари, папка тоже красная, вместо шляпы - фуражка с красным ободком. Не точно полёт снарядов рассчитал, своих накрыл, - в штрафбате кровью исправлять вину придётся!
Я объясняю только один раз, - объёмы никогда не завышать, - они доказуемы.
- Вы же говорили, что при социализме без приписки жить нельзя.
 - Что бы можно было жить, придумывай любую технологически возможную скрытую работу. Ты в перекрытии видел выбоины?..  И я не видел, но могу их в ста трёх местах заделывать, шляпа рыться не будет, не докажет, не знает что это такое, красная папка не вместит макловицу которой  три раза грунтовал основу. Ты меня понял! За площадь 460 квадриков - не вылезать, ни сантиметра в сторону, только на этой площади дурить шляпу. Они в нашем деле утюговые.
Не забывай что каждый понедельник ещё, - планёрка. Спеши, сочиняй другую накрутку…
 Сева долго крутил в руках бланки нарядов, вертел пока не пришло время, на планёрку идти, Марек остался дальше дремать.
Перед подходом к Управлению, Иван Иванович и Сева зашли в кафе «Кофе», выходящее из территорий рынка на улицу возле Цирка. Несколько человек стояли за высокими круглыми столиками. Продавца не было.
Иван Иванович стал ударять ногой по звучной обшивке холодильной витрины. 
Из подсобки выбежала негодующая толстая торговка, увидев Пискуна, она тут же оттаяла, на обозлённом лице выползла скрытая улыбка.
- Ванечка… - пропела она, деловые движения толстого тела, переплавились в вежливую игривость. – Как всегда?
- Да. Как всегда! – он, спросил Севу – Шампанское будешь?
 - Не, не буду – Сева отошёл в сторону. Стал ждать. Наблюдал.
Торговка выглядит женщиной сочной, слаженно водит полнотой; её светло-выкрашенные волосы стоят пышной копной, охвачены узорчатым, накрахмаленным кокошником.  Белоснежный стянутый в поясе халат раздваивал наращиваемую годами выгоду от госторговли. Часть тела сразу ниже пояска настолько ушла вширь, что ни одна «шляпа» не высчитает величины несущие приписку от доходов торговли. Севе показалось, что именно эти задние величины выделенные опояском, - содержат весь трудовой объём развитого социализма. 
Она налила стопку коньяка, наполнила фужер шампанским, - поставила маленький золотистый разнос перед прорабом.       
Иван Иванович выпил коньяк, запил шампанским и ничего не заплатив, стал выходить, показал Севе, что теперь можно идти.
- Ваня! – всполошилась торговка, - хочу обои другой расцветки.
 - Сколько?
- На малую комнату, шесть рулонов, и плитку сестре на совмещённый санузел – с цветочками.
 - У меня всё в цветочках, жди окончание месяца, спишу – привезу.
Пискун выговорил не поворачиваясь, выходил из кафе «Кофе» с сердитым настроением.
Заседательный зал Управления был полон начальством, планёрка уже шла. Прораб Пискун и мастер Пепельжи прошли сзади, сели на свободные скамейки.
Вёл планёрку начальник ССМУ – Фёдор Петрович Романенко – ему тут давно имя короткое навесили – Стёпа.
- Вот и Пискун с новым нашим специалистом подошли. Пусть Иван Иванович доложит, как у него сдача объекта продвигается, – сказал сидевший рядом со Стёпой,  Юдсон.  – Все знают, что трикотажная фабрика наш сдаточный объект, по призыву бригадира генподрядчиков - Добрева, мы обязуемся вместе со всеми запустить трикотажное производство, - досрочно, на один месяц.
- Как, Пискун, поддерживаешь призыв бригадира Добрева? – спросил Романенко.
 - Нет! Не поддерживаю… - ответил сердито Пискун.
 - Что?! – все субподрядчики рапортуют, мы уже написали в трест одобрительное письмо…
 - Ну, вы и сдавайте объект раз, раз письмо написали!
 - Пискун если не упразднишь свой свирепый нрав, мы упраздним твоё назначение.  Какой же ты коммунист, если решение парткома не поддерживаешь, - возмутился парторг Корнев.
- Коммунисты в 53 закончили своё существование, сейчас одни больные спазмом секретари секретарши мелькают, у них в брюхе социализм развивается, ждут, когда окончательно выработается назначение, чтобы танец  дикарей возносить.  Это не контратака под Сталинградом, никто из вас под гусеницы танков бросаться не будет. 
 - Пискун что ты постоянные несуразицы несёшь, все наши достижения ломаешь, мы ведь переходящее октябрьское знамя треста два года подряд держим.
 - Меня надо было ломать, когда мне пять лет было, но тогда я уже недосягаемым шагал по пыли гремящей войны.
 - Нам не надо ломать тебя Пискун мы, наконец,  можем тебя уволить, надоели твои кривляния. Хватит! Передавай объект мастеру. Сроки сдачи дороже твоих военных вымыслов. У всех у нас новый партсъезд в повестке жизни, а ты стоны и писки верхоглядные разносишь. 
Иван Иванович поднялся с места молча, Севе он виделся, вышедшим из леса белорусским партизаном, сердито покидал планёрку, шёл уверенно как вожак дикого стада. Всё быстро случилось. Сева за ним двинулся.
 - Новым прорабом на сдаточном объекте назначаю мастера…
 - Пепельжи – подсказал Юдсон.
 - Да, Пепельжи - повторил начальник ССМУ. Нового прораба он взмахом руки усадил на место. Тут же объявил окончание планёрки.
Все довольными повставали, стали шумно расходиться.
Один Сева сидел, потерял из виду Иван Ивановича, не знал что делать. Где-то в глубине у него стучало глухое волнение, вдруг захотелось  по прорабски выпить. Тяжело дышал. И над своим назначением  удручённо раздумывал, раздвоенным соображением пропавшего Ивана Ивановича искал.