Мелкая пороша белила мёрзлую землю. Шипело под ногами. По    ни выспавшемуся лицу ударяло холодное «бабье просо». Тяжёлый ветер задувал тёмноту зимнего утра. Разбуженная жизнь ежилась, свирепела придавленная чёрным небом.
-  Нет лучшего времени для окончания света, - подумал Алим Петров, он шёл будить напарника Антона Шкимбова. Ждала закреплённая с вечера бортовая машина.
 Антон, лежал в прогнутой сетчатой кровати, не мог подняться, пальцами обеих рук скрёб живот, выл и стонал от боли в желудке. 
- Всё, - сказал водителю заготовитель Петров, - езжай обратно в гараж, сегодня скот принимать не будем. Антон снова переел.

Вообще-то Шкимбовы, из давнины рода идут многоедами. В минувшую старину, когда ещё пахали лошадьми и волами, и земля единоличною числилась, пять братьев его отца, дальнюю ниву какую-то орали. Плуг – тройчак был под силу старым волам, с ними ещё бычок двухлетний, недавно скоплённый ходил, к хомуту привыкал; отец сыновей наставил: вола молодого на привязи со старой парой водить, пусть учится борозду держать. С ночёвкой работали в то время; пока нива не почернеет, волов издали домой, гнать не разумно.
 Сестра повозкой, еду горячую им повезла, ендову на вынутый из печи камень горячий положили, солома снизу, шубой обмотали сверху, обед  парящим  должна доставить. Но не на ту ниву поехала, блуждала, в другом месте братьев искала, заплаканная вернулась, и мать тоже от переживания прослезилась.
Днём пахали братья, ночью пахали, сами меняются, а волы к долготе борозды привычны; сухую еду давно съели молодцы, - горячую не везут.
- Батью, - говорит младший самому старшему, - а давай волика испечём. Как нам без пищи орать?
Все молчат, на бычка поглядывают.
- Быть, по-твоему, Тошка, если до вечера пищи не будет, режем - согласился самый старший. – Забьём, и опередим холод ночи.
 Сложенные в клади жерди, снятые на зиму с виноградных кустов, уныло ждали весну. Чем не угли для запечённого мяса.
  Расчленили молодого бычка, испекли-зажарили, съели за раз; и ниву исправно вспахали.
…Отец в гневе от своеволия сыновей, на них с палкой накинулся. Мать тут вмешалась, свою спину под палку подставляет: - Тихо, тихо старый, хватит, отстань от детей. Сколько с того бычка мяса для пятерых юнаков, не голодными же им ниву вспахивать, тоже скажешь не подумав, да и вол с него вышел бы неважный. Рог правый криво сидел…  Какой такой с него пахарь?!            

Антон переедал каждый раз, если выпадал случай, особенно когда в заготконторском  мясном цеху скот на убой завозили; потирал руки, предвкушал приятный обед, там своя кухня сытно готовит. Повара, аппетит Антона хорошо знают, с потешной улыбкой пузатого встречают; борщ, солянку, или курбан ему льют в ведёрный супник; выставленные на разносе клубки говяжьего и бараньего жира, сам в супник накладывает. Утопит в горячем супе холодный жёлтый жир, и толчёт, на лоскуты раздирает, не разогретый жир заодно с мясом варённым глотает, мурчит, ёрзает в стуле, охает от удовольствия, забывается; пока две миски не съест, никого кругом не замечает. Потом сосиски ему варят, купаты запекают, он их горячие глотает, горчицей сдабривает, кушает с кожурой, пальцем проталкивает. Теряется.  Запивает холодным белым вином. Вторую бутылку открывает со стоном, животу его пришло желание полную сытость почувствовать. На следующий день воет от боли в боках; когда колики отходят, спрашивает: скороли  завоз скота в бойню намечается.      
Тут, как раз в заготконтору распоряжение важное пришло,  сверху пустили: - на предстоящую  облпартконференцию доставить в область молочную говяжью мякоть: для котлет, для отбивных, для антрекота так себе… Необходимо отрядить спецстоловой, отборную говяжью свежатину из мяса тёлок двухлетнего выкармливания, поеных обратом. Антон Шкимбов заранее пуп щупает, вопит.
Заготовителям партийное распоряжение выборочно прочитали. Петров и Шкимбов тоже под указание попали, - две тёлочки доставить в назначенный срок, без выискиваний оправдания. За опережение забойного срока, доплатить селянам на килограмм живого веса ещё по двадцать копеек.  Удар зимней молнии, большее недоумение вызовет, чем неисполнение  обкомовского приказа. Не только Антону, - всем партийцам надлежит хорошо прикормиться мякотью конференций.   
Многоед  проголосил сутки, и уже оправился, выздоровел, рези затихли, аппетит в новый день с раннего утра пришёл. Не позавтракал Антон, решил держаться для заготконторской кухни.  С сомнениями выходил на работу, знал, что забой тёлок под запрет поставлен, для воспроизводства поголовья выращивается женский рогатый скот. Сам главный приёмщик мясокомбината Степан Степанович Гречанлиски по лбу Антона пустыми накладными как-то бил. Стояло такое недоразумение.
- Ты что Шкимбов? Почему указания запрета и контроля не исполняешь, область тысячу голов молочного стада не дочитывает, а ты репродуктивный скот, нетель, под нож привёз. В тюрьму захотел?! – спрашивает Гричанлийский.
- Впиши тёлок бычками, кто проверять будет, зависшие килограммы снимешь, дарю. Я знаю, Боря так делает. 
- Ты себя с Борей не равняй, Боря – еврей, его из Америки спасать приедут, а за тебя кто заступится, когда КГБ по доносу словит…
И Петров тоже не хотел Шкимбова в дорогу брать; в отходной день сидеть рядом - наказание земное, икать беспрерывно будет. В контору отправил его, пусть недочёты с центральным складом сверяет.
- Жди, - сказал он ему, - я товарный скот загружу, буду проезжать контору и склады, заберу, вместе поедем тёлок в комбинат сдавать, там пообедаешь.
Антон улыбнулся, полные щёки за скулы занёс, расставил ноги, присел, поёрзал пустоту, медленно встал, - в глазах: сосиски и кастрюля с комками топлённого бараньего жира. Блаженство издалека нюхает.
Петров знал: ближние сёла тёлок на мясо не кормят; поехали дальше, по бездорожью в селения, где наличие говяжьего товара практикуется. Буксовали местами. И куда бы ни заехали, везде у него приятели…, а тёлок двухлетних нет. Неурожай на зерно катится. В Динжилер как-то попали, село большое, дорога асфальтная от трассы уклоняется, в сторону уводит, недолгий путь, рядом татарбунарская заготконтора. От Болграда далеко отъехали. Не каждый день Петров с Кичуком видятся. Все тёлки и бычки давно Татарбунар вывез. Такие дела. А вот с другом посидеть другое дело, – сладкие события вспоминаются.

Антон меж тем, давно уяснил что: бирок нет, шкуры овечьи совпадают по счёту, а грецкий орех усушку дал, килограммы не стыкуются. Он больше не знал, что по накладным уяснять, а вне кабинетов мороз щиплет. На улице ветер усилился, холод в кости мозгов забирается. Вернулся снова в тёплые кабинеты, покрутился без дела, в коридоре к батарее прислонился, животом хождению мешает. 
- Шкимбов, что ты весь день по управлению слоняешься, разве уже тёлок для обкома заготовил? Тут недавно сам первый секретарь Пинти интересовался состоянием дел, - нормировщик Кеша Фартунатов, с девичьим лицом, гладкий дутый седун, женским голосом негодует, - где тёлки по два двадцать? 
- Едут, везут тёлок, - заверил Шкимбов, и пробубнил. – Сам ты тёлка.
 Он вышел на дорогу республиканского значения; белой метлой заметала зима длинную дорогу, позёмкой чистила асфальт, по всей долготе пустота, ни одного транспорта не видно, голод зимнего вечера домой всех гонит. Антон убежал обратно, в теплоту здания вернулся. Согрелся и снова трассу проверять – пустота холодная свистит, короткий день мрачнеет,  до мясного цеха добраться нечем. Ботинки носком по пяткам стучат. Глаза, вглядываясь в белую пустоту, сами закрываются от усталой боли; колючий снежный ветер гуляет по пустой полосе не заснеженной дороги.  Антону невмоготу, сетует на всех, осуждения Алиму шлёт, обкомовским мясоедам проклятия сочиняет. Бузы, лиловыми стали от холода, сереют от злости. Он зашёл в приёмную директора,  коченеющими пальцами накрутил мясоцех, злился на телефонный диск. Гудки пустые кружат по курчавым проводам трубки, стонут, будто вихри снега на дороге воют.          
- Почему мясокомбинат не отвечает! – крикнул он с досадой на аппарат.
 - А там давно уже никого нет… – зло ответила секретарша. Вид у неё - будто сама директор мясокомбината!
 Антон покрасневшие кулаки дулями сунул в карманы, всей заготконторе давал фиги. Вышел на трассу ждать расписание автобуса, лицо от злости горит, снежинки не долетая до век, таят. 

…Алим Петров, прямо из черепа доел перчённые бараньи мозги, попрощался с Кичуком жарко, в тепле сидели. Поехали в Самбатыр. Пустота кузова скрипит, шатается, посвистывает на ветру, доехали затемно, со светом фар въехали в село.  Хмельной знакомый самбатырец  Толик Стоянов, посоветовал: не морочиться убывшим великолепием, чищеным бычкам не обязательно волами делаться, за тёлок сойдут, мясо ту же нежность набирает, вкус одинаковый;  у них свой установленная сверху способ, не поймут; - в скверах быков не пасут. Сами они как быки и тёлки!..
Путанный хмельной совет Толика, понравился Алиму, - передовое предложение уяснил. Остался гостить у товарища, пунш пили, настойкой чокались, гуляли общими воспоминаниями. На первенстве области в одной команде эстафету бегали.  Шофёру спиртного не полагается, компотом и чаем надувался Дёма. Его Алим обещанием подбадривал: - Крепись Болдёжник, приедем домой я тебя доукреплю крепкою дозой. Назавтра снова твою машину закажу, я тебя неделю удерживать буду, в Самбатыр вернёмся за бычками, вместо тёлок сойдут бычки-опойки, смело сдавать будем. Обкому не разобраться в нашей операции.  Алим говорил совсем мутно, замедленно, торопиться не спешил, придумка товарища разморила его, расслабила, а водитель трезво соображал, на часы всё время поглядывал, всё грустным сидел…
Вернулись в своё село поздно, Миху Череметника и Ваню Семекчи из дому вытащили, в кабину втиснули. Заснеженная дорога ярко освещалась, белый снег гладил душу. К Алиму домой все заехали, у него над подвалом своя личная приёмная, - зал гостевого предназначения стоит. Уставшие в пустой дороге широко расселись. Наконец  и Болдёжник расслабился, стали минувший день ласкать. Долгий лай собаки никто не слышит. 
Сын Петрова, малый Петя Петров в дверь просунулся, ну и охота же ему с взрослыми посидеть, разговоров запретных наслушаться, - не пускают.
- Тятю, там дядя Антон у калитки гневный, тебя кличет.
Алим выпрямился, и памятью приуныл, про Антона совсем забыл, посыл свой утренний вспомнил: - Зови, пусть заходит, чего он там стоит, …теперь - то.  Сам принялся соображения строить, - сытый Антон вредным не бывает.
Ослабевший гость, в холодный зимний вечер окончательно угрюмым вошёл, замёрзшими ногами топчется, руки из карманов не вынимает, молчит. На стол пахучий по-волчьи смотрит, ни с кем разговаривать не хочет, дальше молчит: кадык гневно играет, скулы небритые сами шевелятся. 
 - О…ооо!.. Тончик пришёл! Вы только гляньте друзья, кто к нам пришёл, кто к вечере присоединяется. А…нну уплотнились, широкому гостю - широкое место, дайте пространство Тончику, усадим доброго человека за добрый стол. Что я вам только говорил: - Ждём Тончика сказал, он обязательно будет. Сейчас мы ему для согрева первачка стаканчик, нее, лучше магазинной водочки - он предпочитает, а как же - наш парень! Подвинулись, подвинулись ещё, пусть настрадавшийся человек широко сидит, закусочку прямо со сковородочки набирает, подвинули…, вот вовремя Тончик подошёл.
Шкимбов мычит, морщинистый лоб выдаёт человека мрачного,  раздражённые желваки сердито пляшут, он пытается негодующее слово вставить, но хозяин его перебивает беспрерывно, восторгается тем, - что Тончик пришёл:
- Вот это удовольствие, прямо радость какая-то, да ты что – мы, и Тончик с нами, какая прелесть! - Сковородку пододвигал, и «дядо» копчённое нарезал, - Тоончикк пришёл…
Антон выпил, лицо его оттаивать стало, распрямил  плечи, наклонился над едой, глазами стол приподнимает, живот впился в торец, урчит безобразно. Алим, бокал вином белым наполнил:
 - Тончик любит! Подняли ребята, подняли бокальчики, за Тончика пьём…
Антон держит вилку кулаком, уронить боится, нависает над низким столом, хочет лучше разглядеть конец голодных суток:
 - Ну, Петров, ну ты меня и…, прокатииил…
Он, схватил голой рукой большой, жирный печёночный кусок бахура.  …и мальчик снова пролез в отрытую дверь: - Дядя Тонча, там тебя один человек вызывает…      
Антон встал и тут же сел, вислые голодные щёки побагровели, ужас всего дня влез в его глаза, посмотрел на руки сжимающие голодные сутки, краснота лица синеть стала, он снова приподнялся, руками и мыслями стол обнял. Гневно и тягуче проревел:
 - Чтооо?! Пусть не вы…завывает!  Скажи ему, что…о  я ееемм!!!
Умолкшая собака, вновь  испуганно залаяла, до неё донёсся запах сочившийся из приоткрытой двери, с накрытого стола в пустую пасть, мясо ударило;  дворняжка отчаянно рвала цепь – объедки хотела заслужить.
И нет объедок! Тончик пришёл!..