Андрей Шляхтинский

 

   Амазонка: призраците на зеления ад

 

Първа глава

    Айяхуаската - път в света на духоветете

 

   «Запомни, именно ти трябва да контролираш духа на растението, а не той теб.»

 

    Наставление на шамана

 

      Особена нощ. Нощ на мистерии и вълшебство. Нощ, която приповдигна завесата, отделяща света на индианците от света на духовете на Старата Гора - супаите. Духовете на джунгата. Всеки от тях, който дойде днес, няма да се скрие от взора на изпилия силно горчивата опияняваща отвара на вълшебната лиана.

   - Баща ми ще ти разкаже за ягуара-канибал, за мунду пумата.

   Едва дочух думите на моя близък приятел, нееднократен спътник в експедициите и водач в джунглата на горна Амазонка - простете ми, но имена няма да назовавам, - бях погълнат в старанието си да не се подхлъзна на покритата с рядка кал пътечка, да не се отърколя по склона, на чийто ръб криволичеше тя.

  Привечер небето се проясни, на хоризонта изгряха четири скромни звездички от съзвездието Южен Кръст, блестящи под голямото разпятие на така наречения фалшив Кръст. Под сянката на дърветата, където не проникваше светлината на звездите, беше много тъмно. Затова реших да не изяснявам подробности от предстоящата история за някакъв фантастичен ягуар, или пума, както го наричат индианците, а само казах: «Добре». И ние продължихме пътя си през храсталаците, ориентирайки се по оранжевата светлинка, проблясваща през клоните на буйната тропическа растителност.

   Здравата колиба на стареца-индианец, в която заедно с него живееше жена му и по-малките му деца, беше разположена на ръба на дълбока пропаст, откъдето през светлото време на денонощието и през сребърните нощи на пълнолунието се разкриваше омагьосващо-красив изглед към джунглите на далечните хълмове. А сега, два и половина часа слез залеза на слънцето, пространството под дългия навес с палмовия покрив в проблясъците на огнището изглеждаше потънало в тайна, в очакване за нещо важно, което ще дойде от друг свят.

  Легнал неподвижно в хамака, високият жилав индианец ни очакваше. След като поздрави тихо, той без да бърза слезе от хамака и седна, предлагайки ни да поседнем на малките дървени трупчета, заменящи табуретките и столовете. Целият му вид изразяваше спокойствие, ако не равнодушие, а в погледа му се четеше отстраненост. Като обмени няколко думи със сина си, той се прости с него, и ние останахме сами. Приятелят ми не пожела да остане с нас да пие айяхуаска тази нощ и тихо, с котешка стъпка изчезна в мрака, отивайки си в къщи. Изчезна така, както могат да го правят само индианците горяни, буквално разтваряйки се във въздуха.

   Айяхуаската. «Лианата на смъртта», «лианата на умрелите», «лианата на душите», «лианата на предците». Как ли не превеждат нейното име. Даже доста известни пътешественици и изследователи си позволяват леко да изопачат това название, за да вкарат в разказите си повече мистика. Забавно е, но един поляк беше превел тази дума като «съединяваща с духовете», с обяснението, че тя символизира пъпната връв, свързваща видимия свят с оня свят.

   За айяхуаската, като растение и отвара, знаят едва ли не всички индиански племена от амазонската селва* (* - гъста екваториална гора, бел. прев.) . Отварата обладава едно забележително свойство - извиква видения, тъй като – ако се изразим с езика на «белия човек» - представлява много силен халюциноген. Названието «айяхуаска » на езика кичуа се състои от две части. Първата - «айя» - е дума, с която индианците изразяват скитащите се по селвата души на умрелите. Те могат да бъдат и зли, и добри. Втората част - «уаска» или «хуаска» - така се наричат определени видове лиани. Сега ние ще пием отвара от «лианата на умрелите» и ще гледаме мощните духове на джунглата, които ще дойдат при нас.

   Горската лиана е известна сред ботаниците под названието Banisteriopsis caapi. Тя е най-известното от всички така наречени свещени растения на южноамериканските индианци. От него чрез варене се изготвя питие, позволяващо на шаманите непосредствено да общуват с други, «свръхестествени» светове, да общуват с «предците» или «духовете-помощници» и да имат видения по време на инициация, която и до ден днешен се провежда с юношите от племената на ловците на глави - индианците ачуар и шивиар. Сред тези две племена айяхуаската е известна с името «натем». В други места, например в някои части на Перу, я наричат «каапи», а колумбийците - «яхе».

  Халюциногенните свойства на тази лиана са обусловлени от наличието в нея на алкалоидите хармалин и хармин, които поради свойството си да стимулират «екстрасенсорното» възприятие са били някога известни под общото наименование «телепатин». У много хора - както у индианците горяни, така и у белите - това вещество предизвиква усещане за полет на душата и ярки цветни видения. Шаманите, приемащи айяхуаската, разказват за срещи със «свръхестествени» същества. Например, индианците от племето шипибо-конибо от бреговете на реките Укаяли в Перу твърдят, че тя им помага да видят във въздуха демони, а шаманите индианци ачуар виждат джунглата, гъмжаща от гигантски анаконди и ягуари. Някои антрополози с известно смущение са отбелязвали някога, че шипибо-конибо искрено са се учудвали, когато благодарение на способността си да ясновиждат са «наблюдавали» живота в съвременните градове, където в действителност никогда не им се е случвало да се намират. Така, индианците, които често практикуват употреба на айяхуаска, от време на време се събират заедно, и след като пият отварата, решават да видят всички едно и също нещо. Например, те решават: «Хайде да видим градовете!» Конибо след това питали белите, що за странни неща се движат така бързо по улиците. Те във виденията си са наблюдали автомобилите, които в реалния живот не са виждали.

   Шаманите най-често използват отварата на лианата Banisteriopsis, за да върнат душите на болните пациенти или да узнаят от духовете, кой е извършил магия-проклятие върху човека. Айяхуаскатата се използва също в различни магически обряди и действия: шаманите и знахарите индианци кичуа се превръщат в птици или други животни – най-често в ягуари, за да навредят на враговете си.

   На «битово» ниво айяхуаската се прилага от индианците като силнодействащо лекарство, например като слабително средство. Головорезите ачуар и шивиар смятат, че могат да се срещнат със своите духове-помощници само във виденията, извикани от тази напитка. А тъй на първо място магията е причина за болестта, свещенният цяр помага да се открие източника на заболяването.

   Шаманите пият айяхуаската едва ли не ежедневно за да лекуват най-различни заболявания: както душевни, така и телесни недъзи. Но независимо от свойствата си на халюциноген, лианата не представлява наркотично средство, което би довело до привикване. Ние със стареца-индианец ще пием, за да очистим тялото. Ще я пия, за да си върна привичния начин на мислене и това усещане за света, което доста се беше притъпило през времето на моето дълго отсъствие в джунглата. Предстои ми след един ден да отида с индианците дълбоко в тропическата гора, където ще изкараме няколко седмици, за да построим ново голямо кану, хранейки се от лов и риболов. Так че «да почистя» тялото, и мозъка – не е никак излишно.

   - Братко, как искаш да пиеш? Със светлина или без светлина? - пита стареца.

   - По-добре без светлина.

   - Да, по-добре е без светлина, - съгласява се той.

   - Казвали са ми, че някои пият на светло, - намесва се в разговора невисоката слабичка старица, жената на стареца. - При светлина също пият.

   - Не, когато е светло, не е добре. Винаги сме пили без светлина, и сега ще правим като преди, - настоява старецът.

   Жената не спори. Тя и без това няма да пие днес. Старата жена изчезва някъде, а индианецът премества своето трупче така, че ние с него да седим полуобърнати -, почти един срещу друг.

   За кратко време мълчим.

   - Когато бъдеш готов, кажи. Сега можем да поговорим.

   - Ачи, - моля аз, използвайки в обръщението си уважителната форма за към по-стари, макар че по правилата на етикета напълно бих могъл да кажа на стареца «уауки», то есть «брат», - разкажи ми за мунду пумата.

   - За мунду пумата. - Старият индианец седи, опрял ръце в коленете и гледа към земята. - Малко зная за нея.

   Това не е истина. Старецът е прекрасен разказвач и помни не една десятка най-интересни индиански приказки и легенди. Но сега, както и много пъти по-рано, той хитро се усмихва и се прави, че отдавна всичко е забравил. Иска да бъде още един път помолен. И аз моля.

   - Мунду пумата – това е най-голямата пума, която е съществува в света, - започва той. – Имало я е някога, сега я няма вече. Сега я няма, защото са я убили. Тази мунду пума е яла всички хора в общините, в селата. Идвала е, и е изяждала всички, до последния човек.

   Малко по-нагоре по реката, и отделно от другите живяло едно семейство - баща, син и майка. Всички се бояли от мунду пумата, а синът обичал да казва, че не се бои от нея. Но той само се успокоявал така, лъжел с тези думи. Боял се е и той.

   И така, дошла мунду пумата един път в съседната къща, която се намирала на около сто метра от къщата, където живеело семейството. Влязла и се заела да яде всички, живеещи в къщата. Чували се виковете на хората. Тогава бащата рекъл на сина: «Отиди и убий мунду пумата, щом не се боиш!»

   Синът тръгнал, но като видял ягуара - веднага избягал назад, профучал покрай къщата и изчезнал някъде в гъстата гора. Тогава бащата решил. Слушай! Чу ли? - Старецът неочаквано прекъсва разговора, и показва с ръка на черните гъсталаци, откъдето току-що се чуват две кратки, не много високи, но не съвсем нормални свирукания. Ако индианеца не ми беше обърнал внимание на тях, нямаше да ги забележа: нощната джунгла е пълна със звуци. - Чу ли? - повтаря въпроса си стареца.

- Да. Какво е това?

- Това е супай, демон.

- Супай? Какъв супай?

- Не помня как му беше името. Но той винаги идва и свири, когато се подготвя пиене на айяхуаска.

- А защо мислиш, че това е дух? Может да е някоя жаба?

- Не, братко.

- А как супаят узнава, че се подготвя пиене?

- Не знам. Но така винаги се случва. Идва и свири само два пъти, - казва стареца. А после като че нищо не се е случило продължава да говори: -

   Той взел в ръката си копието с връх, като харпун, като мачете - сега вече няма такива копия, те се наричат "«рион»", а в другата ръка взел мачете и отишъл при мунду пумата. Тя била вече изяла всички и се насочила да си ходи. Ловецът викнал, пумата се обърнала, и се нахвърлила върху него. Но старецът я пронзал с копието. След това си отишъл в къщи. Заедно с жена му открили сина, довели го при мъртвата мунду пума и го накарали да си завре ръката в нейния задник. Направили това, за да се убеди сина, че пумата действително е умряла и да перестане да се страхува. Така убили пумата (ягуара), която е яла хора.

   Старецът замълчава, и хижата потъва в тишина. Малките деца отдавна са легнали да спят. Старицата също е изчезнала някъде, само огънят бледо проблясва, обезсилен, хвърляйки бързи червени отражения върху цялата купчина от огромни глинени съдове, в които индианските жени държат закваската за чичи - ферментирала „бира“, която се прави от варени и намачкани от жените корени на храста маниока. Разбирам, че настроението и атмосферата са вече подходящи да започне пиенето на айяхуаската.

- Ачи, хайде да пием, - казвам на стареца.

- Хайде, - съгласява се той.

   След като става от трупчето, той без да бърза отива в другия край на хижата, взема малка чашка, в която от зачаденото гърне излива гъста жълта течност. Това всъщност е айяхуаска. Растенията за нея индианецът набра рано сутринта и варѝ стъблата до обяд, докато на дъното не остана съвсем малко течност - около сто и петдесет милилитра. После се появява чиста вода в пиалата, направена от половината на някакъв кръгъл плод.

   Старецът отново сяда на трупчето си, и ми подава чашката с мътната жълта течност. Пил съм нееднократно айяхуаска в джунглата близо до колумбийската граница с индианците сиона, и в други места на Амазония. Тогава обаче беше с шамани. А бащата на моя приятел не е шаман. Поне доколкото на мен ми е известно. Виж неговия баща, старият Блас, който умря преди една година, той наистина беше известен шаман. Всъщност, точно затова старецът знае толкова много истории за духовете на джунглата - за супаите, за различните растения и животни. А сега ние пием заедно.

   Горчивина в устата и мимолетен позив за повръщане. Няколко пъти си плакна устата с чиста вода от пиалата и веднага я изплюввам на плътния пръстен под. Старецът прави същото. Сега остава само да се чака, и ние мълчешком и неподвижно седим всеки на своето трупче, устремил поглед някъде в далечината. Полу-изгасналият огън едва светлее. Чува се само щракането на скакалците и полифонията на дървесните жаби. Нямаме часовник, но трябва да са изминали двайсетина минути, или половин час.

Щщщщщщщ. Звукът едва се чува, и в същото време ясно дохожда до ухото отвън, из тъмнината. Повдигам нагоре глава, оглеждам се, опитвайки се да уловя откъде идва. Не се получава. Струва ми се, че вятър прелетя по короните на дърветата: като че отникъде и в същото време отвсякъде. Все едно рой диви пчели забръмча с крилете си.

   Индианецът забеляза моят неволен жест, чувам го да шепти:

- То дойде нали? Брат, дойде ли при тебе?

  Започвам да губя усещане за действителността, потъвайки в мъгла, застилаща мислите, и му отговарям:

   -Да, навярно, да.

   Но засега не съм уверен. Колко пъти съм пил айяхуаска, и всеки път не успявам да осъзная в пълна степен прехода от едно състояние в друго. Вие ми се свят, всичко наоколо губи своята яснота и си остава ясно в същото време. В гърлото ми се заражда гадене. Първоначално се опитвам да се боря с него, докато то не става толкова силно, че нямам сили вече да го сдържам.

   -Ще повръщам.

   -Отиди хей там, при дървото. Можеш ли сам?

   -Да, мога.

   Крача бързо напряко наклона до високото дърво на ръба на урвата. Краката ми са нестабилни, всичко плува пред очите ми. Шуми вятъра в клоните и вече не спира, напротив, усилва се. През него чувам нови звуци. В началото едва се чуват, но постепенно нарастват кряковете на гигантската жаба-уин и ниският вибриращ глас на малката жълтоока нощна сова-булюкуку. Те са съвсем близо до мен. Но къде?

   Повръщам. Макар че не знам какво бих повърнал, тъй като напоследък нарочно нищо не съм ял, знаейки, че след толкова дълго прекъсване на айяхуаската първата реакция на организма ще бъдат спазмите на стомаха. Носът ми тече, очите сълзят. От устата ми излизат и отиват на земята някакви лиги. Изглеждам навярно не много красиво.

   Отварям очи, гледам към бледо прозиращата в тъмнината колиба, където беше останал стареца. Изумрудени проблясъци-мълнии като стрели и като дъжд валят от небесата. Пред очите ми се носят полупрозрачни цветни плетки-орнаменти. Ето анаконда, ето ти - пищака амарун, огромен смок, изключително красив, като дъга, живеещ дълбоко в джунглата. Змии пълзят по ръцете ми, обвивават моето тяло. Слаби са краката ми. Изумрудени звезди в непрекъснат поток от метеори уплътняват въздуха.

   Слаб проблясък светлина се вижда откъм колибата. Още един. Още. Старецът ми показва пътя, не ми дава да се поддам на слабостта и да остана на края на джунглата, в гъсталаците. Вечно. Спъвайки се, бавно се връщам.

   Очите ми свикнаха с тъмнината, ясно виждам тъмната прегърбена фигура на стария индианец, седящ на трупчето. Започвам да се съмнявам, той ли е това. И е той, и не е той. Той рязко клати глава и постоянно се прозява, високо, със съскащо посвиркване издишва от белите си дробове въздуха. Старецът ли е това? Не, изглежда, че до мен се намира по-скоро гребенчата харпия, атун чуляли анга - огромна, изключително силна хищна птица, а не човек… Мислите ми бавно се движат в главата ми, губейки се в оглушителната какафония от звуци на джунглата, в които човек може да потъне и да изчезне завинаги.

   Пак спазми. Олюлявайки се, нося се бавно към вече познатото ми дърво. Стомахът ми е празен, само се свива, сълзят очите и носът. Пак виждам проблясък светлина, и - този ужасно дълъг път до трупчето-столче, което го чувствах вече като свое.

   -Наред ли си? - шепти стареца.

   -Да, - това е единственото, което мога да изговоря в този момент.

- Брат, стой си тук. Стой тука, никъде не ходи. Сега ще се върна. Стой тук.

  Индианеца също го прихвана, и той безшумно, все едно ходейки по въздуха, се скрива зад черната стена на гората. Гледам наоколо и виждам пак същата колиба, пак същите голями делви и гърнета, тлеещото с червени въглени огнище. Виждам, как малки, големи колкото дете, неясни сенки бродят, появяват се от нищото и по същия начин изчезват, топят се във въздуха. Това са духове-супаи. А може пък да са айя - умрялите души, странстващи по земята в света на хората.

  Не, все пак супаи са. А ето и една айя, която се движи отвън, без да влиза под сламенния навес. Слаба, леко прегърбена, изглеждаща нереално фигура, безплътна, от отвъдното. Нечии червени очички - точки, без да мигат, ме гледат през дърветата. Все ми е едно.

  Пак ми се гади, а старецът още не се е върнал. А може би това да не е човек? Може да ми се е сторило? Гаденето ме мъчи силно; ставам и бавно - изглежда, като че целия свят е започнал да танцува бавно – се придвижвам по пътеката към урвата.

  Изумрудените звезди като стрели валят от небесата на земята, пак същите диви крясъци се чуват зад плътната стена на джунглата, шум и плясък на криле, звуци, разсичащи въздуха и шумолене на опадали листа под нечии лапи.

  Страхливото гласче, скрито някъде дълбоко в мен, подличко ми нашепва: «Ами ако това не се прекрати вече никога? Как ще живееш, ако светът за тебе завинаги си остане такъв, като сега?» И неизвестно защо ми идва в главата неуместната и глупава мисъл: моето второ «Аз» е загрижено, как ще изглеждам пред хората, ако светът наоколо никога не се върне за мен в своето «нормално» състояние, ако не си върне обикновения вид. Ще се досети ли някой, че сега виждам неща, които другите не виждат? И ако се досетят, как ще реагират? Ще станат ли те опасни за мене?

  Но и тези безпокойни мисли изчезват в образите от стария-нов свят. Трябва да се връщам, и се опитвам да тръгна. Слабост и апатия ме налягат с нова сила. Защо да изминавам тези невъобразимо дълги тридесет крачки, когато мога да седна или дори да легна направо тук, на земята. Поддавам се на изкушението.

  Слаб проблясък, още един и пак. Но на мен ми е все едно, ще остана да почивам тук, в джунглата. Тук е добре, тук всичко е необикновено и завладяващо-страшно. Толкова страшно, че понякога се боя да отворя очи. Така, леко ги отварям и пак ги затварям. Не, няма да ходя в колибата. Оставам в джунглата. Тук ми е  добре. Не искам да се връщам.

  Чувствам, как нечия твърда ръка ме повдига и настойчиво ме влачи в тъмнината. Какво е това? Кой е? Къде? Стареца сигурно! Старецът е дошъл и независимо от моята воля ме връща в колибата, слага ме да седна на дългата самоделна пейка от две трупчета и дъска.

- Брат, брат, ще издържиш ли? Да? Или не?

  Много трудно, но изговарям «да».

- Колко пъти те прихвана?

- Два пъти, - езикът не ме слуша, и ми се спи. Искам да легна и да заспя. - Ачи, ще си полегна?

- Лягай, лягай. Ще издържиш ли? Още два пъти.

- Да, ще издържа.

  Опиянението е непостоянно, прихваща ме на вълни и ме отпуска. Усилва се, продължава известно време - колко не знам, - после ме отпуска, и тогава светът става малко по-обикновен. Събувам се - странно, но ясно разбирам, че е нужно да си сваля обувките, да не изцапам пейката-миндер. Изтягам се в цял ръст. Неочаквано се появява малката старица и грижливо ми слага под главата някаква вехта дреха. Непрестанно се прозявам. Струва ми се, че още малко и устата ми ще се разтегне до ушите. И че това не е уста въобще, а уста на звяр. Лежа на пейката, и като че съм друг. По-точно казано, човекът, който лежи не съм аз. Но това не е тяло на човек, а на животно. Голям хищник. Гъвкав, ловък и силен, ленив който се протяга в полусънно състояние.

  Всичко се върти, очите и носът сълзят. Старият индианец отново и някакси внезапно се оказа на своето трупче. Седи и отвреме на време силно се прозява, звучно вдишвайки въздух. Виждам силуета му. Но неговия ли? Или на птицата?

  Чувам пляскане на криле над главата. Отварям очи, оглеждам се, но нищо не виждам, макар и звуците да са силни и ясни. Навярно това са летящи мишки. Или - не? Може духове да са? А не е ли все едно. Червена пума безшумно, крадешком се изкачва по дългата дървена стълба, с издълбани в нея стъпала, в съседната колибата-плевня. Виждам гъвкавия силует на хищника с дълга опашка и безшумна походка.

   Слушам как стареца започва първо тихо, а след това все по-различимо и ясно да припява песничка. Тя ми се струва напълно позната, но откъде я знам е загадка. Вслушвам се в непрестанно повтарящата се мелодия. Аа да! Ето! Така «говори» совичката-булюкуку, чиито глас се чува сега от джунглата. Старият индианец говори с птицата-човек. Гласовете на двамата захипнотизирват, омагьосват. Това е тяхна песен. Старецът говори с джунглата на езика на джунглата.

  Аз си имам също своя песен, свои думи, които съм научил на береговете на една далечна река на север. Песента, първо тихо и монотонно, а после все по-силно, сама, като вода се лее от устата ми.

   Опиянението бавно ме отпуска. Изглежда, че мога вече да се повдигна и да седна. Всеки от нас пее своя песен, песен за самия себе си.

   Светът не е придобил все още повседневния си вид. Студено ми е, много студено! Тресе ме. Пак се появява старицата и дава нещо на стареца. Той се намята с някакъв парцал и идва при мен. Държи в ръцете си някаква тъкан, и ми помага да се загърна с нея . Седим мълчешком, всеки е с мислите си. Мислим за переживяното, за живия му още дъх, за усещанията, живи в паметта. След около петнадесет минути студът се сменя с горещина. Свалям дрехата. Старецът интерпретира този жест еднозначно: трябва да ходя по «голяма нужда». Впрочем, за това и аз самият, за известно време не се досещам. Индианецът обаче става и ми казва да отида навътре в джунглата, «хе-е-ей там». Тръгвам и разбирам, че ако бях почакал още миг и щеше да се изцапам със собствените си изпражнения. Едва дотичвам до мястото, указано от стареца. Какво облегчение.

   На следващото утро между мен и моя приятел се състоя странен разговор.

   - Уауки, брат, баща ми помоли ли те да му дадеш вчера тютюн? Помниш ли?

   Моят приятел, седейки в хамака, тъкмо доплиташе с иглата-совалка мрежата за лов на люспести сомове в плитчините на реката.

   Тютюн ли? Опитвам се да си припомня, кога старецът би могъл да ме моли за тютюн. Не се получава.

   - Не-е, - нищо друго не мога да кажа. - А кога е било? Той ли ме е молил?

   - Да, каза, искал е тютюн, но ти нищо не си му отговорил.

   - Не помня токова нещо. А защо му е бил нужен тютюн?

   - Понякога тютюнът се накисва във вода, и настойката се пие през носа. Ние я наричаме «руна тауаку». Когато е нужно по-бързо освобождаване от айяхуаската, се пие тютюн. Тютюнът винаги е нужен. За всеки случай. Ти вчера едва не умря. И бащата каза, че си бил мечка. Той те е видял като голяма черна мечка, която е търсила, кого да изяде.

 

Край

 

 

Оригинален текст

 

Андрей Шляхтинский

   Амазонка: призраки зеленого ада

 

 

Глава первая

    Айягуаска - тропа в мир духов

   Запомни, это ты должен контролировать дух растения, а не он тебя.

    Наставление шамана

   Особая ночь. Ночь мистерии и волшебства. Ночь, которая приподнимет завесу, отделяющую мир индейцев от мира духов Старого Леса - супаи. Духов джунглей. Каждый из них, пришедших сегодня, не скроется от взора, опьяненного едкой горечью отвара волшебной лианы.

   - Отец расскажет тебе о ягуаре- людоеде, о мунду пуме.

   Я едва расслышал слова моего закадычного друга, неоднократного спутника по экспедициям и проводника в джунглях верховий Амазонки - да простят мне, но имен я называть не стану, - ибо старался не оступиться на грязной жидкой тропке и не скатиться под откос, краем которого она вилась. Под вечер небо выяснилось, и из- за горизонта вышли четыре скромные звездочки созвездия Южного Креста, блиставшие под большим распятием так называемого фальшивого Креста. Однако под сенью деревьев, куда не проникал свет звезд, было слишком темно. Поэтому я не стал выяснять детали предстоящей истории о каком- то фантастическом ягуаре, или пуме, как зовут его индейцы, а лишь сказал: «Хорошо». И мы продолжили путь сквозь заросли, держа курс на оранжевый огонек, мерцавший сквозь ветви буйной тропической растительности.

   Добротная хижина старика- индейца, которую вместе с ним делила жена и младшие дети, стояла над глубоким обрывом, откуда в светлое время суток и в серебряные ночи полнолуния открывался завораживающе- колдовской вид на покрытые джунглями далекие холмы. Сейчас же, спустя два с половиной часа от захода солнца, пространство под длинным навесом с пальмовой крышей в пляшущем свете очага казалось погруженным в загадку, в ожидание чего- то важного, потустороннего.

   Высокий жилистый индеец поджидал нас, неподвижно развалившись в гамаке. Негромко произнеся слова приветствия, он неторопливо поднялся и приблизился, предлагая нам присесть на маленькие деревянные чурбачки, заменявшие табуретки и стулья. Весь его вид выражал спокойствие, если не равнодушие, а во взгляде читалась отстраненность. Перекинувшись несколькими словами с сыном, он простился с ним, и мы остались наедине. Мой друг не захотел составить нам компанию пить айягуаску сегодняшней ночью и по- кошачьи неслышно ушел во мрак, возвращаясь к себе домой. Исчез так, как умеют это делать только лесные индейцы, буквально растворяясь в воздухе.

   Айягуаска. «Лиана смерти», «лиана мертвых», «лиана душ», «лиана призраков». Как только не переводят ее имя. Даже весьма известные путешественники и исследователи позволяют себе слегка переврать название, дабы напустить в свои рассказы побольше мистики. Забавно, но у одного поляка мне попался такой вариант, как «соединяющая с духами», с пояснением, что она символизирует пуповину, связывающую видимый мир с потусторонним.

   Айягуаску, растение и отвар, знают едва ли не все индейские племена амазонской сельвы. Он обладает замечательным свойством - вызывает видения, так как - выражаясь языком «белого человека» - являет собой сильнейший галлюциноген. Название «айягуаска» на языке кичуа состоит из двух частей. Первая - «айя»; слово, которым индейцы обозначают скитающиеся по сель- ве души умерших. Иногда они злые, иногда - добрые. Вторая - «уаска» или «гуаска». Так называют определенные виды лиан. Сегодня мы будем пить отвар из «лианы мертвых» и смотреть на могущественных духов джунглей, которые придут к нам.

   Отвар из лесной лианы, известной среди ботаников под именем Banisteriopsis caapi. Она - самое популярное из всех так называемых священных растений южноамериканских индейцев.

   Ее варят, приготавливая напиток, который позволяет шаманам непосредственно общаться с иными, «сверхъестественными» мирами, общаться с «предками» или «духами- помощниками» и иметь видения во время инициаций, как это и по сей день случается с юношами племен охотников за головами - индейцами ачуар и шивиар. Среди двух последних айягуаска известна под названием «натем». В других местах, например кое- где в Перу, ее зовут «каапи», а колумбийцы - «яхе».

   Галлюциногенные свойства этой лианы обусловлены присутствием в ней алкалоидов гармалина и гармина, которые из- за своего свойства стимулировать «экстрасенсорное» восприятие были когда- то известны под общим названием «телепатин». Это вещество у многих людей - как у лесных индейцев, так и у белых - вызывает ощущение полета души и яркие красочные видения. Шаманы, пьющие айягуаску, рассказывают о встречах со «сверхъестественными» существами. Например, индейцы племени шипибо- конибо с берегов реки Укаяли в Перу говорят, что она помогает им разглядеть в воздухе демонов, а шаманы индейцев ачуар видят джунгли, кишащие гигантскими анакондами и ягуарами. Некоторые антропологи несколько смущенно отмечали в свое время, что шипибо- конибо искренне удивлялись, когда благодаря своей способности ясновидения «наблюдали» жизнь современных городов, где им в действительности никогда не приходилось бывать. Так, индейцы, которые часто практикуют употребление айягуаски, время от времени собираются и, выпив отвар, предлагают друг другу увидеть всем вместе что- то одно. Например, они решают: «Давайте увидим города!» Кони- бо потом спрашивали белых, что за странные штуки так быстро носятся по улицам. Они в своих видениях наблюдали автомобили, с которыми в реальной жизни не были знакомы.

   Как правило, шаманы используют отвар из лианы Baniste- riopsis, чтобы вернуть души больным пациентам или узнать у духов, кто навел на человека порчу. Айягуаска также применяется в разнообразных магических обрядах и действах: шаманы и знахари индейцев кичуа превращаются в птиц или других животных - как правило, ягуаров, чтобы навредить врагам.

   На «бытовом» уровне айягуаска применяется индейцами как сильнодействующее лекарство, в частности слабительное. Головорезы ачуар и шивиар считают, что могут встретиться со своими духами- помощниками только в видениях, вызванных этим напитком. А поскольку причиной болезней в первую очередь является колдовство, священное снадобье помогает обнаружить источник заболевания.

   Шаманы пьют айягуаску чуть ли не ежедневно для того, чтобы лечить самые различные заболевания: как душевные, так и телесные недуги. Но при всех своих свойствах галлюциногена лиана не является наркотическим средством, вызывающим привыкание. Мы со стариком- индейцем будем пить, чтобы очистить тело. Я буду пить ее, чтобы вернуть себе привычный образ мыслей и то ощущение мира, которое изрядно притупилось за время моего долгого отсутствия в джунглях. Ведь всего через день мне с индейцами предстоит уйти в глубь тропического леса, где мы проведем несколько недель за постройкой нового большого каноэ, охотой и рыбалкой. Так что «почистить» и тело, и мозги - совсем нелишне.

   - Брат, ты как хочешь пить? Со светом или без света? - спрашивает старик.

   - Лучше без света.

   - Да, лучше без света, - соглашается он.

   - Мне рассказывали, что некоторые пьют при свете, - вступает в разговор невысокая худенькая старушка, жена старика. - При свете тоже пьют.

   - Нет, когда светло, не годится. Всегда пили без света, и сейчас будем делать как раньше, - настаивает старик.

   Женщина не спорит. Она все равно не будет пить сегодня. Старушка куда- то пропадает, а индеец передвигает свой чурбачок так, чтобы мы с ним сидели в полоборота, почти напротив друг друга.

   В воздухе повисает короткая пауза.

   - Когда будешь готов, скажи. Сейчас можем поговорить.

   - Ачи, - прошу я, используя в своей речи уважительную форму обращения к старшим, хотя по правилам этикета вполне мог бы говорить старику «уауки», то есть «брат», - расскажи о мунду пуме.

   - О мунду пуме. - Старый индеец сидит, упершись руками в колени и глядя в землю. - Я не много знаю о ней.

   Это неправда. Старик прекрасный рассказчик и держит в памяти не один десяток интереснейших индейских сказок и легенд. Но сейчас, как не раз прежде, он хитро улыбается и делает вид, что давно все позабыл. Хочет, чтобы его попросили еще. И я прошу.

   - Мунду пума - это самая большая пума, которая есть в мире, - начинает он. - Она жила раньше, сейчас ее уже нет. Сейчас нет, потому что ее убили. Эта мунду пума ела всех людей в общинах, в деревнях. Приходила и съедала всех до последнего.

   Чуть выше по реке и отдельно от других жила одна семья - отец, сын и мать. Все боялись мунду пуму, а сын говорил, что не боится ее. Но он храбрился, врал, когда говорил так. На самом деле сын тоже боялся.

   Итак, мунду пума пришла как- то в соседний дом, который стоял метрах в ста от того, где жила семья. Пришла и принялась пожирать всех, кто жил в нем. Люди кричали. И тогда отец сказал: «Иди и убей мунду пуму, раз ты ее не боишься!»

   Сын пошел, но как только увидел ягуара - тут же сбежал назад, пронесся через дом и пропал где- то в чаще. Тогда отец взял. Слушай! Ты слышал? - Старик внезапно прерывает рассказ и указывает мне рукой в сторону черных зарослей, откуда только что донеслись два коротких, не слишком громких, но не совсем обычных свиста. Если бы не замечание индейца, то я не обратил бы на них внимания: мало ли звуков в ночных джунглях. - Ты слышал? - повторяет свой вопрос старик.

   - Да. Кто это?

   - Это супаи, демон.

   - Супаи? Какой супаи?

   - Я не помню его имени. Но он всегда приходит и свистит, когда собираются пить айягуаску.

   - А почему ты думаешь, что это дух? Может быть, это лягушка?

   - Нет, брат.

   - А как этот супаи узнает, где собираются пить?

   - Не знаю. Но так всегда случается. Он приходит и свистит только два раза, - говорит старик. А затем как ни в чем не бывало продолжает рассказ: - Он взял в одну руку копье с наконечником, как у гарпуна, как мачете - здесь сейчас таких копий нет, они называются «рийон», в другую руку мачете и пошел к мунду пуме. Та уже сожрала всех и собиралась уходить. Охотник крикнул, и ягуар обернулся, бросился на него. Но старик пронзил его копьем. После этого он возвратился домой. Вместе с женой они отыскали сына, привели его к мертвой мунду пуме и заставили засунуть руку ей в задницу. Так сделали для того, чтобы сын убедился, что та действительно умерла и чтобы перестал быть нервным. Так убили ягуара, который ел людей.

   Старик замолкает, и хижина погружается в тишину. Маленькие дети давно легли спать. Старушка тоже куда- то исчезла, и лишь костер тускло мерцает, обессилевший, бросая мечущиеся красные отсветы на целую груду огромных глиняных горшков, в которых индеанки хранят закваску для чичи - перебродившего «пива» из вареных и пережеванных женщинами корней кустарника маниока. Я понимаю, что настроение и атмосфера стали подходящими для того, чтобы пить айягуаску.

   - Ачи, давай пить, - говорю я старику.

   - Давай, - соглашается тот.

   Поднявшись с чурбачка, он не торопясь идет в другой конец хижины, достает маленький стаканчик, в который из закопченного горшка сливает густую рыжую жидкость. Это и есть айягу- аска. Растения для нее индеец собрал рано утром и варил стебли до полудня, пока на дне не осталось всего ничего - миллилитров сто пятьдесят. Затем появляется обычная вода в пиале, сделанной из половинки круглого плода.

   Старик снова присаживается на свой чурбачок и протягивает мне стаканчик с мутной рыжей жидкостью. Я уже неоднократно пил айягуаску и в джунглях близ колумбийской границы с индейцами сиона, и в других местах Амазонии. Однако тогда это было в присутствии шаманов. Отец же моего друга не шаман. Во всяком случае, насколько мне известно. Вот его отец, старый Блас, что умер год назад, тот действительно был известным шаманом. Собственно говоря, именно поэтому старику столько известно про духов джунглей - супаи, про разные растения и животных. Сегодня мы пьем вместе.

   Горечь во рту и мимолетный позыв к тошноте. Несколько раз полощу рот чистой водой из пиалы и тут же сплевываю ее на утоптанный земляной пол. Старик делает то же самое. Теперь остается только ждать, и мы молча, неподвижно сидим каждый на своем чурбачке, устремив взгляд куда- то вдаль. Притушенный костер почти не дает света. Стрекот кузнечиков да многоголосье древесных лягушек. Часов нет, но, должно быть, прошло уже минут двадцать, быть может - полчаса.

   Щщщщщщщ. Звук едва слышный, но в то же время отчетливый доносится до уха снаружи, из темноты. Вскидываю голову, верчу ею, пытаясь поймать направление. Не выходит. Кажется, что ветер пробежал по кронам деревьев: вроде бы нигде и в то же время повсюду. Будто жужжит крыльями рой диких пчел.

   Индеец замечает мой непроизвольный жест, слышу его шепот:

   - К тебе пришло? Брат, к тебе пришло?

   Начиная терять ощущение действительности, погружаясь в туман, застилающий мысли, отвечаю ему:

   - Да, кажется, да.

   Я сам пока что не уверен. Сколько раз пил айягуаску, и каждый раз этот переход из одного состояния в другое не могу осознать с достаточной ясностью. Голова идет кругом, все вокруг теряет четкость и остается резким в то же время. В горле зарождается тошнота. Сначала я пытаюсь бороться с ней, пока она не становится настолько сильной, что я больше не в состоянии ее сдерживать.

   - Меня будет рвать.

   - Иди туда, к дереву. Ты сможешь?

   - Да, я сам.

   Быстро бреду под откос к высокому дереву на краю обрыва. Ноги ватные, перед глазами все плывет. Шум ветра в ветвях уже не смолкает, а, напротив, лишь усиливается. Сквозь него приходят новые звуки. Сначала едва слышные, но постепенно нарастающие крики гигантской жабы- уин и грудной вибрирующий голос маленькой желтоглазой ночной совки- бульюкуку. Они совсем рядом. Но где?

   Меня рвет. Хотя рвать особо нечем, так как я накануне специально ничего не ел, зная, что после столь длительного перерыва без айягуаски первая реакция организма - это спазмы желудка. Из носа течет, глаза слезятся. Изо рта к земле тянется не то заблудившаяся сопля, не то слюна. Выгляжу я, наверное, неважно.

   Открываю глаза, смотрю в сторону едва угадывающейся во тьме хижины, где остался старик. Изумрудные всполохи- молнии словно стрелы дождем сыплются с небес. Перед глазами ползут полупрозрачные узоры. Вот это анаконда, это - пищку амарун, огромный удав, бесподобно красивый, будто радуга, живущий в глубине джунглей. Змеи ползут по рукам, обвивают мое тело. Слабость в ногах. Изумрудные звезды нескончаемым потоком метеоров сгущают воздух.

   Слабая вспышка света со стороны хижины. Еще одна. Еще. Старик указывает путь, не дает мне поддаться слабости и остаться на краю джунглей, в зарослях. Навечно. Спотыкаясь, медленно возвращаюсь.

   Глаза привыкли к темноте, и я отчетливо вижу темную сгорбившуюся фигуру старого индейца, сидящего на чурбачке. Начинаю сомневаться, старик ли это. Вроде бы он, а вроде и нет. Он резко крутит головой и постоянно зевает, громко, с шипящим свистом выдыхая из легких воздух. Старик ли это? Нет, похоже, что рядом со мной скорее хохлатая гарпия, атун чульяли анга - огромная, неимоверно сильная хищная птица, а не человек… Мысли медленно ворочаются в голове, теряясь в оглушающей какофонии звуков джунглей, в которых можно утонуть, раствориться навсегда.

   Опять спазмы. Шатаясь, бреду к уже знакомому дереву. Желудок пуст, только крючит, да слезятся глаза и нос. Опять вспышка света, опять ужасно долгая дорога к ставшему таким родным чурбачку.

   - Ты в порядке? - шепот старика.

   - Да, - единственное, что мне хватает сил выдавить из себя.

   - Брат, оставайся здесь. Оставайся здесь, никуда не уходи. Я сейчас вернусь. Никуда не уходи.

   Индейца тоже прихватило, и он бесшумно, словно ступая по воздуху, уходит за черную стену леса. Я смотрю по сторонам и вижу все ту же хижину, все те же большие пузатые горшки, тлеющий красными углями очаг. Я вижу, как маленькие, ростом с ребенка, размытые тени бродят, появляются из ниоткуда и точно так же исчезают, тая в воздухе. Это духи- супаи. А может, это айя - умершие души, странствующие по земле в мире людей.

   Нет, все же супаи. А вот и айя, бредущая рядом с хижиной, но не заходящая под соломенную крышу. Худая, слегка сгорбившаяся, кажущаяся нереальной фигура, потусторонняя, лишенная плоти. Чьи- то красные глазки- точки, не мигая, смотрят на меня из- за деревьев. Мне все равно.

   Опять тошнит, а старик еще не вернулся. А может, это был не человек? Может, мне привиделось? Тошнота становится все нестерпимее; поднимаюсь и медленно - кажется, весь мир вздыбился в неторопливом танце - бреду тропой к обрыву.

   Изумрудные звезды стрелами сыплются с небес на землю, все те же дикие вскрики за непроницаемой стеной джунглей, шуршание и хлопанье крыльев, звуки рассекаемого воздуха и шорохи опавшей листвы под чьими- то лапами.

   Робкий голосок, прячущийся где- то глубоко внутри, подленько нашептывает: «Неужели это никогда теперь не кончится? Что ты будешь тогда делать, если мир для тебя навсегда останется таким, как сейчас?» И отчего- то в голову некстати приходит глупейшая мысль: мое второе «Я» озабочено тем, как я буду выглядеть со стороны, если мир вокруг уже никогда не вернется для меня в свое «нормальное» состояние, не примет будничный вид. Догадается ли кто- нибудь, что я теперь вижу вещи, которые недоступны глазам остальных? И если догадаются, то как поведут себя? Будут ли они опасны для меня?

   Но даже эти беспокойные мысли тонут в образах старого- нового мира. Надо возвращаться, и я пытаюсь идти. Слабость и апатия наваливаются с новой силой. Зачем идти эти такие невообразимо долгие три десятка шагов, когда можно присесть или даже прилечь прямо здесь, на земле. Поддаюсь искушению.

   Слабенькая вспышка, еще одна и еще. Но мне уже все равно, я останусь отдыхать здесь, в джунглях. Здесь хорошо, здесь все необычно и захватывающе- страшно. Настолько страшно, что иной раз боязно разлепить веки. Так, приоткроешь глаза и снова зажмуришься. Нет, я не пойду в хижину. Останусь в джунглях. Здесь хорошо. Я не хочу возвращаться.

   Чувствую, как чья- то твердая рука поднимает меня с земли и настойчиво тащит в темноте. Что это? Кто? Куда? Старик! Старик пришел и помимо моей воли возвращает меня в хижину, усаживает на длинную импровизированную лавку из двух чурбаков и доски.

   - Брат, брат, ты выдержишь? Да? Нет?

   Мне совсем худо, но я выдавливаю из себя «да».

   - Сколько раз тебя схватило?

   - Два раза, - еле ворочается язык и клонит в сон. Хочется лечь и уснуть. - Ачи, я прилягу?

   - Ложись, ложись. Ты выдержишь? Еще два раза.

   - Да, я выдержу.

   Опьянение непостоянно, захлестывает волнами и отпускает. Оно то усиливается, продолжается некоторое время - сколько, я не знаю, - то отпускает, и тогда мир становится чуть более привычным. Снимаю обувь - странно, но я четко понимаю, что надо снять обувь и не пачкать лавку грязными ногами. Вытягиваюсь во весь рост. Неожиданно появляется маленькая старушка и заботливо подкладывает мне под голову какую- то ветошь. Беспрестанно зеваю. Кажется, что еще чуть- чуть и мой рот растянется до ушей. И что не рот это вовсе, а пасть. Я лежу на скамье, и вроде бы уже не я. Сказать точнее, лежу- то я. Но вот тело не человека - животного. Большого хищника. Гибкого, ловкого и сильного, лениво потягивающегося в дреме.

   Все идет кругом, глаза и нос слезятся. Старый индеец снова и как- то вдруг очутился на своем чурбачке. Он сидит и время от времени глубоко зевает, звучно выдыхая воздух. Я вижу его силуэт. Но его ли? Или же птицы?

   Над головой шум крыльев. Открываю глаза, оглядываюсь, но никого не вижу, хотя звуки громкие и отчетливые. Наверное, летучие мыши. Или - нет? Может, это духи? Да не все ли равно. Красная пума неслышно, крадучись взбирается по длинной приставной колоде с вырубленными в ней ступеньками во вторую свайную хижину, стоящую рядом. Характерный гибкий силуэт хищника, длинный хвост и неслышная поступь.

   Слышу, как старик начинает сначала негромко, а потом все отчетливее и яснее насвистывать мотив. Он кажется мне до боли знакомым, но откуда он известен - загадка. Вслушиваюсь в повторяющуюся беспрестанно мелодию. Вот оно! Вот! Так разговаривает совка- бульюкуку, чей голос доносится сейчас из джунглей. Старый индеец говорит с птицей- человеком. Голоса обоих завораживают и околдовывают. Это их песня. Старик говорит с джунглями на языке джунглей.

   У меня своя песня, свои слова, которым меня научили на берегах далекой реки на севере. Песня, сначала тихо и монотонно, потом все громче сама собой, словно вода, льется изо рта.

   Опьянение медленно отпускает. Похоже, я уже могу подняться и сажусь. Каждый из нас поет свою песню, песню для себя самого.

   Мир все еще не обрел привычного образа. Холодно, как же холодно! Знобит. Опять появляется старушка и дает что- то старику. Он накидывает на себя какую- то тряпку и приближается ко мне. В руках его ткань, и он помогает мне закутаться в нее. Молча сидим, и каждый думает о своем. О том, что было пережито, и дыхание чего, ощущения чего еще свежи в памяти. Проходит минут пятнадцать, и озноб сменяется жаром. Скидываю с себя тряпку. Старик интерпретирует сей жест однозначно: мне нужно справить «большую нужду». Впрочем, о том, что я хочу справить ее сам, я до поры до времени не догадываюсь. Индеец же поднимается и говорит мне, чтобы я шел в глубь джунглей, «воо- о- он туда». Иду и понимаю, что еще чуть- чуть - и быть мне выпачканным собственным же дерьмом. Едва добегаю до места, указанного стариком. Какое облегчение.

   На следующее утро между моим другом и мной состоялся странный разговор.

   - Уауки, брат, отец просил у тебя вчера табак? Ты помнишь?

   Мой приятель, сидя в гамаке, как раз доплетал челноком накидную сеть для ловли панцирных сомов на речном мелководье.

   Табак? Я честно пытаюсь припомнить, когда старик мог просить табак. Не выходит.

   - Не- ет, - ничего другого я не могу сказать. - А когда это было? Он просил?

   - Да, говорит, просил, но ты ничего не ответил.

   - Я не помню этого. А зачем ему понадобился табак?

   - Иногда табак разводят в воде, и настой пьют через нос. Мы зовем его «руна тауаку». Когда хотят поскорее избавиться от ай- ягуаски, то пьют табак. Табак всегда нужен. На всякий случай. Ты вчера чуть не умер. И отец сказал, что ты был медведем. Он видел тебя как большого черного медведя, который ищет, кого бы сожрать.