Бессарабская свадьба.

  Свадьба - событие громкое в Бессарабии, три дня гремит, всё вокруг шевелится - гудит весёлый народ. И главный человек на свадьбе – Кум. Есть кум – по положенному гости свадебничают. А случаи разные могут вылезти, не всегда в прошлом уныний слова смирные плавают. Бывает: жених, родители, или даже далёкие родственники не совсем учтивы, преимущества кума не гладко носят, надлежащего почитания не выражают, не подыгрывают предназначенному самолюбию. Рассердится кум, и дары приготовленные отставит, преждевременно от старого обычая уйдёт. Вот беда! В замешательстве окажутся давние косяки и двери, ввод невесты в спальню - порядок намеченный приостановит.
 Как быть? Некем заручительство исполнить, положенные правила не обозначатся по течению случая, некому ход свадьбы улаживать, отхлынет настрой веселья. Сама свадьба развалиться может.
 Ну, это уж никуда не годится.
 Идут и пляшут по широкой улице пёстро наряженные свадебщики, провожают кума ночь отдыхать, привычка такая сложилась. Или едут на венчание, назначенное церковным часом. Кум, вдруг музыку останавливает, требует костёр посреди улицы развести. Сразу, лежалый сухой курай найдётся, безголовые стебли подсолнечника  из дворовой скирды приволокут. Распалят огонь куму. И он доволен, и гостям весело - копаницу вокруг огня танцуют. 
 Так сложилось, чего уж там, кум - первый человек на свадьбе. Жених и невеста – потом. Кроме кума, есть ещё: – побаштим, тоже важный игрок свадьбы, он у кума на посылках; не второй, не третий и даже не пятый по установленному почёту, жена его помайчмой зовётся - обязаны беспрерывно пританцовывать. Как кум скажет – так и играют. Время от времени не забывают оглашать криком всех гостей:
 - Весело куму!
- И нам весело! – отвечает свадьба.
 Такое вот распоряжение, такой порядок обычая придумала болгарская Бессарабия. Разные сёла по-разному выкладывают предпочтения своим обыкновениям, но везде - кум главное обожание свадьбы. Невеста - та смущаться должна; молодые стыдливо неловкость состояния удерживают, почёт куму показывают, возле него за главным столом сидят. Стеснённые ограничения и смирение переживают.   
На этой свадьбе, куда приглашены и читатели, кум - Рафаил Додев, - оператор искусственного осеменения домашней скотины, человек наслышанный, знающий цену отсроченного наследия.
Побаштим - Паша Беров, тоже недавно женился, парень жилистый, шалопайство его находка, хулиганить любит.
 Жених что возле кума сидит - Серёга Прокопов.
Невеста из какого-то далёкого села, о ней ничего неизвестно, если на свадьбе, кто что-то скажет, обязательно на шёлковом холстике или салфетке запишу. Меня тоже пригласили на эту бессарабскую свадьбу, но я гость малозначительный, сижу на шатающейся приставной доске у самого края длиннющего стола; далеко от важных кресел, плохо всё доходит, не слышно о чём кум с кумой говорят.
 Над головой, барабанщик колотушкой по перепонкам ударяет, медные тарелки в ушах звенят, глубоко настроение загнано. Музыка малого оркестра упраздняет все предметы, дует в затылок, никого не видно. Аккордеон, кларнет, ещё аккордеон, - стаккато живую балканскую мелодию стелют, мгновения переворота вползают в память: у Марчел Буддала и Бориса Карлова учились выворачивать не трезвеющее состояние. Эстрадные песни тоже иногда наигрывают - ритмами дремоту нарушают, невесело басы грохочут, куму не нравится - народного трепета не дают.
Серёга с отцом, всю предыдущую неделю волочили судорожные волнения, над подогревом предстоящего события тряслись.    
… А незадолго, накануне назначенной Серёгиной свадьбы, Боря Пирков из Эстонии вернулся, попробуй сообразить, и не подумаешь, что государство это так высоко уселось, на малом изломе побеждённой империи. Заработки у строителей жирнущие, бережно ко всему эстонцы относятся, старые советские здания под моду переделывают. Отделочных работ - много. Сразу видно - не умели партийцы религию праздновать. Протестанты холодной Эстляндии, громче милостивого ислама и всех православящих христиан, опротестовывают всю прошлую экономику. Исправно извлекают выгоду жизни из чистого капитализма, памятники Красной Армий, исправно сносят. У них взятка малый ход имеет, не то, что в России. Навсегда ушли от остывшего управления.
Личными доходами, бывшую покровительницу опередили.
 Друг его Саня Думбрава на Псков кривизну дал, сестру навестить поехал, через Бориса жене евроденьги передал; ничего необычного, в землях бывшей безграничности люди привыкли быть единодушными. 
…Тускло мерцает свет в зашторенном окне Саниного дома, Татьяна деньгам обрадовалась, и Борьке тоже рада. Выпили за будущее и прошлое, смешное пришло на память. Когда Саня будет - вместе посидят; не вставая, позвонили, привет передали. Их свадьбу - Боря свидетелем переживал - почти кум; вспомнили и свидетельницу. А у Тани груди на много упрямее, очень пышные, обольстительным теплом дышат, ещё немного и прильнут к губам свидетеля. Но для Бори жена друга – не женщина. Мало ли, чем озабочен, волосы русые длинными пасьмами падают, в глаза вползают, ещё немного и можно в них утонуть. Неожиданно Борис встаёт. Пора идти. Таня взбудоражена пустыми волнениями, разочаровано смотрит влажной голубизной, про мужа вдруг вспомнила:
– Скоро ли будет?..
Должно быть скоро, разлука ковыряется в мозгах, сам подтвердил, что выпрямит кривизну, спешить будет.
И ноги Бориса медленно, стыдливо шоркали, когда уходил.
               
…Кум Рафаил, на громкой свадьбе, беспрерывно для побаштима понукания находит, ударяет упрямством по самолюбию, надуманные указания извлекает. Тычет капризом губ и сопением носа, своенравной прихотью кичится. Паше вся эта кутерьма надоедать начинает…
Он сипло крикнул:
- Весело куму! - и показал глазами в уличный сумрак, - Рафаил Савич, надо по важному установлению на двор холодеющий выйти, положения чисто кумовские, отстранённые указания выпадают. Излечить принужденное замешательство придётся.
Кум промычал, увёл всё лицо в ужатую узкой бабочкой шею, видно, что недоволен, но выйти на двор ему давно надо. Мрачно смотрит на гостей: неохотно теснятся, медленно проход узкий отводят для кума. Нижняя губа привычно виснет, назначенное зачатие показывает. Каприз для Рафаила Савича – дело обычное.

…Саня приехал от сестры и беспробудно две ночи жене радовался.
- Наконец-то своё, теперь уже и родное…, - прошептала Таня, вставая с постели, пошла поздний завтрак заваривать.
Одеждами модными обставил Саня жену, ласками наслаждается, лениво ворочает изголодавшее состояние; вдруг в голову мысль камнем упала, ударила и застряла. Что значит: «теперь и наконец…». В пазуху спрятал сомнения. Медленно утягивает долгую разлуку, ещё не нарадовался прикосновениям забавным.
А молва сельская не вата медицинская - ото всюду запах гудит, пересуды пошли гулять, упрямо добираются слухи, в дом вползают. Тот же Серёга Прокопов, по вечерам в гости к мужней жене ходил. Дела порченные выявляются. Надо куда-то обиду отнести. Вскипел Саня, тягость огласки переживает, и остывать не хочет, мстить захотел, разбираться желает. Почти как в детстве стайку собрал: друг Максим, брат Петруха, боксёр Сева, и пропойца Гоша - пошли на Серёгину свадьбу отметиться. Попробуй, откажись…

- Вот, - указывает побаштим куму, - надо гурьбе место в гриднице найти, всё же парни не чужие, гостливые ребята, друг-одноклассник среди них.
- Надо, надо…, - скрипнул челюстью Кум, старается не забывать что  всё же он кум.
…Стол приладили, застелили скатертью. Бутылками, тарелками, угощениями всякими широко накрыли. Заплетенные, тканые дорожки легли на облезлые лавки - кум распорядился. Едят, пьют нежданные свадебщики, на жениха всё время поглядывают, для того и пришли, чтобы высмотреть.
- Ну что Саня, когда бить будем? – спрашивает Гоша, пьёт вино, крылышки и бёдра гусиные обгладывает, не разобрать, бить или пить предлагает, в скатерть полотняную сморкается, липкие и  перчёные руки вытирает, выглядывает в столах нетронутые тарелки с холодцом. Долго думать не любит – человек он такой, не трезвеет, потому всегда расшатанный. Встал, пробрался к главному столу, и нагло крикнул:
- Горько!..
Вся молодёжь поддержала, гвалт неприличных слов волнами пошёл катиться, старики в штофы полные взгляд утопили, слепую привязанность прошлому времени держат - у них такого не было.
Гоша поцелую ритуальному не мешает, шепчет на ухо Серёге, что надо на улицу выбраться, на себя пиджак жениховский утягивает.
Вслед за Серёгой и Гошей, друзья хмельные потянулись, разворошённым оставили приставной стол. Вышли на улицу, деревья качаются в глазах.
Похоже, Серёга догадался ужатому обозначению, недоумённый вид делает, терпеливо и скрытно удерживает ворованные ночи, с путаными перебоями уходит от разбирательства.
…А Саша всё нудит, ненужные обозначения по частям раскладывает, подробности прошлых отношений хочет расшевелить, разгребает тусклые сомнения. Сам не знает, чего допытывается, сорит деталями последнего полугодия. Севе надоело:
- Минувшую затею щупаем, или нам расплату высчитанную соотнести надо? – спросил он. Коротким ударом рубанул Серёгу в бровь.
Тут же остальные отметиться заспешили, недаром ели и пили. Брат Петруха напрягся, переносицу расквасил; голова об акацию стукнула, прильнул к выбелённой толстой коре жених, удержался на ногах, обнял изумлённое дерево. Глубоко в ушах звенит украденная ночь, надписывает известковую побелку пенистой кровью.   
- Хватит, - сказал Саша, сам ни разу ни ударил. Без него жениха вырядили.
Родственник незаметный со стороны смотрел, опасения удерживал, вбежал в дом и проревел:
 - Бракосочетание нарушается! Венчальника избивают!..
Сотня удивлённых взглядов, устремились в темноту, все кто кричал «горько», растерянно переспросили:
 «Избивают?..» 
 На улицу вывалили. Старики укоризненно пожимают плечи, не встают, сидя головы седые качают, окидывают сомнением время, забыли - бывало ли прежде такое. 
А отголосок потухшего дня давно потерялся за горизонт. Серёга утирался узорчатым свадебным платочком. В удаленной пугливой темноте смех слышен, уходят в пустоту запоздалые драчуны.
Ватага упрямых гостей потерялась в тусклую ночь - бросились хохот  догонять.
 Били нарядных не так охотно, берегли одежду, потому вернулись без крови, в темноту ненастья утонули их ссадины. Хвастовства принесли, больше чем водки выпили.
Быстро возмущение остыло, и снова все весело пляшут. Жениха припудрили, возле невесты, рядом с кумом сидит, из бокала запивает счастьем, которого нет. Кум мрачнее уличной тьмы, на побаштима бесконечно зол; смотрит: графины с вином и блюда скоплённые глазами поднимает, ещё немного и всю свадьбу подвесит. Подвёл его добрые намерения побаштим. Недовольно глядит, как клавиши аккордеонные поят гостей тягучими нотами. 
- Это разве музыка, меха одни возмущения надувают, не то играют гармонисты, и куда убежали хулиганы твои? -  спрашивает кум побаштима, - закажи мне самую жалостливую мелодию и верни обратно бандитов, я с ними лично по очереди разбираться буду!
Все столы, длинное восхищение протянули:
- О…оо!.. Вот это да, даёт осеменитель! - настоящий кум, такого поискать и бесконечно удерживать надо.
- Пусть все расступятся, а ты с помайчмой в середине зала рученицу передо мной играйте, -  повелевает кум, и лицо мрачное, вроде как коршуны клекочут над головой.
Паша замешкался, прикусил губу, скулы ужаты, желваки играют:
- Рафаил Савич, тут другая неувязка выявляется, хуже прежней, без твоего отвлечения ни уладить, выйди на минутку времени…
Рафаил Савич встал, вельветовую шляпу гладит, и ещё больше дуется, прохлада на дворе. Идёт и мычит, видно, что не перестаёт гневиться на побащтима, разогревает состояние.
- Что такое, вернулись преступники твои?..
Паша оглянул двор. Два ещё непьяных друга курят, дымят разговором; в загоне скучал не попавший на стол гусь - хлопал крыльями, в хлеву блеют осиротелые овцы, …и никого больше. Он ухватил Рафаила за длинную шею, поволок за хлев. В огороде грудами сушь тусклая припухала; в копну серебряной травы гордыню кума прислонил Паша. Шляпа упала, смял ногой.
- Что?! Как? Я, яя… - Рафаил Савич проглотил возмущение, сильный удар в сплетение забил дыхание, утонул кум в ворохе разнотравья, ещё удары: по скулам, в глаз, …и кум окончательно сник, потерялся в стогу, запах запревших отрубей влез в хлев, и овцы снова заблеяли. Паша зубами открыл бутылку с водкой, набирает полный рот и будто духами обрызгивает кума, как в парикмахерской – пахучим спиртом освежат. Спёртым выдохом вредил куму состояние, брызгал, пока не извлёк безразличие. Протёр смятым испачканным вельветом впившееся в сено приунывшее лицо; жалостливо приговаривает:
- Ничего Рафаилушка, не страшно, каким-то ты свежим сделался, образ как после парной бани, ну прямо светец, для портрета на доску почёта годишься.
Рафаил действительно приходил в себя, восстановил дыхание, присмирел; похоже, успокоительную таблетку проглотил. Паша обнял его, идут, шатаются, будто вётлы из стога выползли, словно жених и невеста любовь в потёмках поймали.
… А женщины давно всполошились: кум с побаштимом пропали, обижают свадьбу! Ищут, не находят. У плетня столкнулись.
 - Деки вы исчезли? – спросила взволнованная помайчма, и все женщины тоже заголосили. - Деки… деки, куды пропали?..
Паша двумя средними пальцами уколол горло:
- Стошнило немного…, а кум мне тоже придружил, так удобнее от лишней пищи отрекаться. Мы для приличия подальше в огород, за скирду ушли.
   …Вместе, толпою ввалили в гридницу, Паша тут же прокричал:
- Куму ве-се-ло!
- И нам весело!.. – вторит свадьба давно сложенное признание, гремит весельем гридница.               
Сидят рядом кум с женихом, молчат словно немые. Ресницы инеем покрыты, глаза холодны как полынья в ледяном озере, обидой и таской наполнены. Участь такая неудержимая им выпала.
А на дворе снова тени переплетаются, народ нарядный вышел хоро крутить, разминают ступни, морозец осени не ощущается. Далеко голосит событие радостное. Гремит топот - распирает душу музыка.
- Что там?.. Полночь давно перевалила.
- …Свадьбу бессарабскую играют.